От снега до снега - Семён Михайлович Бытовой
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он посмотрел на меня красноватыми, немного уже выцветшими глазами и, виновато улыбнувшись, признался:
— Понимаете, запой у меня. — И, вздохнув, добавил с той же улыбкой: — Как говорил Вильям Шекспир: «Она меня за муки полюбила, а я ее за состраданье к ним». Вот с тех пор у меня и началось...
Вдали показался Федька-вербовщик. Адольф Игнатьвич вздрогнул от неожиданности, хотел было уйти, но Федька уже подходил.
— Поди-ка глянь, артист, на Булата. Глянь-ка, что только с человеком приключилось. Это ведь надо же, а?
— Труд — дело чести, доблести и геройства, — попробовал иронизировать Барский.
Но Федька резким жестом обеих рук оборвал.
— Знаешь ведь, а? — не заметив или не поняв иронии Крючкова-Барского, подхватил Копытов. — А ведь труд от запоя первое лекарство. Ведь и Булат зашибить любил, а поди-ка...
— Булат свою вину замаливает, товарищ Копытов, — сердито произнес артист, — а я, будь вам известно, с холодным оружием ни к кому в дом не врывался. И наконец оставьте меня в покое, я жить хочу, чтоб мыслить и страдать...
— Ты у меня, лодырь, еще настрадаешься! — пригрозил Копытов и побежал, раскачивая головой, в контору.
Мне доводилось видеть много завербованных. В большинстве это простые, работящие люди, не без выгоды пустившиеся на дальневосточную окраину. Поработают на путине — и тысчонки две, а то и три чистыми привозят домой. Какая-то часть вербованных, приехав на сезон, переоформляет договор, как тут говорят, на трехлетку. А из этой части некоторые закрепляются в крае напостоянно: строят дом, обзаводятся огородом, коровой, домашней птицей.
Но слишком медленно растут рыбацкие поселки. Построить в том же Пронге дом — целое событие. То нет кирпича, то цемента, то леса... Жди, пока завезут из Хабаровска или Николаевска. Да и со строителями худо. Нынче каменщик да плотник — профессия дефицитная.
Я разговаривал тут со многими людьми, и все сходятся на одном: рыбным промыслам нужны постоянные кадры. И они, я думаю, будут. Ведь теперь восстановлены все дальневосточные и северные льготы. Люди сразу почувствовали это. Однако одних только денежных льгот мало. Нужны добротные дома, клубы, столовые, бани, больницы, школы. Их строят, но слишком медленно.
Но это еще полбеды.
Печально, что амурское стадо лососевых — кета и горбуша — в последние годы, как я уже говорил, заметно поредело. Не думаю, чтобы шторм в Охотском море, разыгравшийся в страдную пору путины, стал главной причиной столь небогатых уловов в лето «большой горбуши». Должно быть, уже неоткуда взяться ей, «большой», и волей-неволей приходится довольствоваться «малой».
Ихтиологи, с которыми мне довелось тут встретиться, — каждое лето приезжают они сюда расставлять свои посты на нерестилищах, — уверяли меня, что восполнить убыль в амурском стаде лососевых и потом держать путины на соответствующем промышленном уровне отчасти можно искусственным рыборазведением. Опыт Тепловского и Биджанского рыборазводов — веское тому доказательство.
И когда я думал над этим, мне вспомнилась давняя моя поездка на Теплое озеро.
Стоял знойный август.
Лишь в редкие дни выпадали короткие дожди, но и они были очень душные и ничуть не освежали.
Я сошел с поезда на небольшой станции и довольно долго блуждал в зарослях негустого, исключительно богатого леса, где вперемешку с красноватыми кленами и серебристым амурским бархатом росла каменная береза с темными узловатыми ветками и много дикой яблони, сплошь усыпанной мелкими, еще не созревшими плодами.
Сквозь просветы за деревьями тускло поблескивало довольно широкое, похожее на чашу озеро, схваченное по краям зеленой ряской. Кое-где над поверхностью сонной воды выступали белые и желтые кувшинки.
После я узнал, что озеро зовется Теплым потому, что круглый год в нем держится температура воды пять-семь градусов выше нуля, и еще потому, что беспрерывно бьющие со дна прохладные роднички не дают озеру замерзнуть даже в самую лютую зиму.
Мне рассказывали о Теплом озере как об одном из чудес дальневосточной природы. Проходные рыбы, особенно кета, еще в седой древности избрали озеро для нерестилища и с тех пор из года в год приходят сюда откладывать в донном грунте, среди чистых и студеных струй, свою икру...
Меж тем ученые давно обнаружили, что естественный нерест дает слишком малый процент выхода мальков, что не менее четвертой части икры, заложенной самой рыбой буграх, гибнет в период развития, хотя эти бугры сделаны ею с непревзойденным природным искусством.
От одной самки из трех с половиной тысяч икринок вылупляется примерно тысяча — тысяча пятьсот мальков, в питомниках рыборазвода из того же количества икринок — до трех тысяч.
И пусть в обоих случаях из ста мальков, скатившихся весной в море, приходит обратно нереститься только... одна взрослая рыба средним весом в три-четыре килограмма, выгода от искусственного рыборазведения очевидна.
Скажем, в 1959 году (эти цифры сохранились у меня в старом путевом блокноте), когда кета шла особенно густо, в мальковые питомники было заложено 58 миллионв икринок. Спустя сто тридцать дней из них вылупилось около 40 миллионов крохотных рыбок. Набрав силу, они скатились через Биру и Амур на просторные морские пастбища.
На третий или четвертый год, достигнув половой зрелости, возвратились в пресноводный лиман 400 тысяч особей — из ста, повторяю, одна. Рыбаки на своих заездках выловили 360 тысяч кетин, общим весом около ста тысяч центнеров. Остальные 40 тысяч, преодолев путь длиною в 1500 километров вверх против течения — по сорок, пятьдесят километров в сутки, — вернулись на родину, в свое Теплое озеро.
Часть из них, истратив запас белка и жира — войдя пресную воду, амурский лосось перестает питаться, — отложила икру в буграх, а часть снова попадет на операционный стол.
И так из года в год.
Отчасти, пожалуй, мои знакомые ихтиологи правы...
За эти несколько дней нашего пребывания в Нижнем Пронге только и было разговора, что о рыбкооповской столовой, где каждый день одно и то же меню. За окном Амур, рыбокомбинат, а в столовой — ни куска рыбы. Два соседних дома —
