Тезка - Джумпа Лахири

В выходные он часто помогает Джеральду и Лидии готовиться к приему гостей. Он чистит яблоки и креветок, разделывает устриц, спускается в погреб за лишними стульями или очередным ящиком вина. Он самую капельку влюблен в Лидию, в ее демократичную, непринужденную манеру вести себя, в ее вечеринки, полностью лишенные помпезности, но полные скромного обаяния. Эти вечеринки не устают изумлять его, настолько они не похожи на те обеды и ужины, на которых он столько раз присутствовал. Ратклифы приглашают не более десяти-двенадцати человек и тщательно продумывают все кандидатуры: получается изысканное общество художников, издателей, ученых, владельцев художественных галерей. Гости чинно сидят за столом, интеллигентно ковыряют вилкой в салатах, спокойно ожидая перемены блюд, не прерывая разговора и тогда, когда ужин закончен. А что делается на бенгальских праздниках! Во-первых, меньше тридцати человек в гости не приглашают, и это не считая детей, которых никогда не оставляют дома. Рыбу подают вместе с мясом, кушанья выставляют на стол прямо в кастрюлях, за неимением достаточного количества тарелок и мисок, к тому же все гости никогда не помещаются за одним столом, поэтому чаще всего они накладывают себе еды на тарелку и отправляются есть в гостиную или спальню. Чаще всего, когда первая половина гостей поела, вторая только приступает к трапезе. Хозяева дома никогда не сидят во главе стола, как Лидия с Джеральдом, нет, скорее они напоминают услужливых официантов в ресторане — внимательно следят за тем, чтобы тарелки не пустели, подкладывают и подливают и к концу вечера, понятное дело, просто валятся с ног от усталости. Иногда, слыша очередной взрыв смеха за столом Ратклифов, открывая очередную бутылку вина или подставляя бокал, Гоголь думает о том, что, погрузившись в жизнь этой семьи, он в какой-то мере предает свою собственную. И не просто потому, что он так и не рассказал им о существовании Максин, что они не имеют ни малейшего представления о том, как много времени он проводит с ней и ее родителями. Нет, предательство скорее заключается в его уверенности: дело даже не в богатстве, просто у Ратклифов есть нечто, что никогда не появится у его родителей, — чувство собственного достоинства, рожденное из ощущения безопасности, стабильности, защищенности. И он не может представить себе мать или отца в гостях у Ратклифов. Им бы не понравились блюда, которые готовит Лидия, вино, которое выбирает Джеральд. Вряд ли они смогли бы поддержать застольную беседу. И тем не менее он, их сын, день за днем и ночь за ночью с блеском справляется и с этими, и с другими обязанностями, постепенно становясь равноправным членом этой семьи.

В июне Джеральд и Лидия отбывают в свой дом на озере в Нью-Гэмпшире. Это неукоснительно соблюдаемый ритуал — на лето перебираться в городок, где живут родители Джеральда. За несколько дней до отъезда прихожая начинает заполняться вещами, которые Джеральд и Лидия собираются вывезти на дачу: сумками с одеждой, коробками с напитками и консервами, ящиками с вином. Все это немного напоминает Гоголю сборы перед их собственными поездками в Индию. Родители всегда начинали собираться заранее, заваливая гостиную чемоданами, в которые они старались впихнуть как можно больше сувениров для родственников и друзей. Но, несмотря на радостное предвкушение встречи с родней, в сборах родителей всегда присутствовал элемент нервозности, тревоги и беспокойства, который отравлял Гоголю всю радость предстоящего путешествия. Во-первых, кто-то из бесчисленных родственников обязательно умирал, и родители каждый раз рыдали, обнаруживая в аэропорту все меньше знакомых лиц. Отец постоянно волновался по поводу всего: багажа, такси, погоды, пересадки на другой рейс — и не успокаивался, пока они не добирались до конечного пункта их путешествия. Но больше всего Гоголя удручало то, что отец и мать как бы выполняли свой долг; а Джеральд и Лидия собираются в Нью- Гэмпшир с откровенной радостью. Они уезжают днем, когда Гоголь и Максин на работе, оставив на разделочном столе записку: «Уехали!» — написанную почерком Лидии, с нарисованной улыбкой вместо подписи. Вместе с ними из дома исчезает Сайлас, некоторые книги по кулинарии, кухонный комбайн, кое-какие романы и диски, факс, который позволяет Джеральду не терять связи с клиентами, и красный фургон «вольво».

И вот Гоголь и Максин остаются одни в пустом доме. Они быстро перебираются на нижние этажи, потому что им лень каждый день подниматься на пятый, они занимаются любовью в новых местах: на креслах и диванах, на полу, на разделочном столе на кухне, а однажды даже на жемчужно-сером белье родительской постели. По выходным они ходят по дому голые, едят в разных комнатах в зависимости от настроения, иногда расстилают на полу старый плед и устраивают пикник или достают старинные тарелки Лидии из полупрозрачного фарфора и выкладывают на них пиццу или гамбургеры. Иногда они засыпают днем просто так, от нечего делать, под огромными окнами, льющими на них потоки летнего света. Дни становятся все более жаркими, и они перестают готовить сложные блюда: питаются салатами, суши и сэндвичами с копченым лососем. Вместо красного вина они теперь пьют белое. Они все время одни, и Гоголю кажется, что они живут как настоящая супружеская пара. Однако чего-то в их отношениях не хватает. Чего? Ему, пожалуй, не хватает ответственности и чувства собственного достоинства. Ведь он — простой придаток дома, добровольно променявший собственную жизнь на чужую. Он не может не чувствовать, что на его месте мог быть любой другой молодой человек. В этом доме ему нечего добавить, он не оставляет в нем никакого следа. Даже издалека Джеральд и Лидия продолжают править их жизнью, ведь они с Макс читают их книги, слушают их диски. Когда утром Никхил идет на работу, он открывает их дверь. И он записывает сообщения их автоответчика, чтобы передать им же по телефону.

Он обнаруживает, что дом, несмотря на всю его прелесть, несовершенен, особенно в летние месяцы.

Джеральд и Лидия не удосужились оборудовать его кондиционером, поскольку сами никогда не живут в нем летом, а на огромных окнах нет ни москитных сеток, ни жалюзи. В результате за день комнаты раскаляются. Понятное дело, окна они держат раскрытыми, и в них набиваются полчища комаров. Эти маленькие кровопийцы отравляют ему жизнь: по ночам они зудят, немилосердно кусают за самые нежные места — между пальцев ног, в уши и в шею, оставляя красные припухлости на руках и ногах. Он с тоской вспоминает москитные сетки, которыми были оборудованы их кровати в Калькутте, — синие балдахины, края которых заправлялись под матрас, так что никакие москиты были не страшны. Иногда он не выдерживает, вскакивает ночью, зажигает свет и начинает охотиться за своими мучителями со свернутой газетой в руке. Максин открывает один глаз (почему-то ее комары не трогают) и умоляет его не мешать ей спать. Но Гоголь не в силах справиться с кровопийцами — негодяи всегда сидят под самым потолком.

Он все лето не навещает родителей под предлогом полного завала на работе. Их фирма принимает участие в тендере, им надо разработать и сдать проект пятизвездочного отеля в Майами. В одиннадцать вечера он все еще в офисе, как и большинство других дизайнеров и архитекторов, все они в поту и в мыле, надо успеть сдать чертежи, рисунки и модели до конца месяца. Телефон у его стола звонит, и он снимает трубку, думая, что это Максин хочет пожурить его и позвать домой ужинать. Но это звонит его мать.

— А почему ты звонишь мне сюда так поздно? — спрашивает он ее рассеянно, все еще поглощенный незаконченным чертежом на экране компьютера.

— Потому что тебя никогда не бывает дома, — говорит мать. — Тебя никогда не бывает дома, Гоголь. Бывает, я звоню посреди ночи, а тебя нет.

— Да дома я, ма, — врет он, — просто я не люблю, когда меня будят. Вот и отключаю телефон.

— Не понимаю, как может прийти в голову отключить на ночь телефон, — говорит его мать. — А вдруг что-нибудь случится?

— Ну а зачем ты звонишь мне сейчас?

Мать просит его приехать домой в субботу, за неделю до его дня рождения.

— О, я не могу, — говорит он быстро. — У меня аврал на работе! — Это очередная ложь: на самом деле они с Максин уезжают на две недели в Нью-Гэмпшир.

Однако мать настаивает, он обязательно должен приехать, его отец уезжает в Кливленд, разве не хочет Гоголь проводить его?

Гоголь смутно помнит, что отец вроде действительно собирался в Огайо, в маленький университет под Кливлендом, на целых девять месяцев. Его коллеге дали грант на научную работу, и он пригласил с собой отца. Отец даже послал Никхилу вырезку из местной университетской газеты: их с коллегой фотографию на фоне какого-то завода. Подпись гласила: «Профессор Гангули выиграл престижный грант». Поначалу они хотели запереть дом или сдать его студентам и оправиться в Огайо вдвоем; однако мать удивила всех, заявив, что ей нечего делать в Огайо целых девять месяцев. Отец все равно будет целыми днями торчать в лаборатории, сказала она, так лучше она останется в своем доме, пусть и одна, но в знакомой обстановке.