Ольга, лесная княгиня - Елизавета Дворецкая

Но сейчас в глаза ему смотрела неземная дева – юная, прекрасная!

Цвет ее очей будто смешал в себе зелень свежей листвы, голубизну неба и влажность широкой реки.

– Кто ты? – в изумлении выдохнул Мистина.

– Броды мы охраняем! – сурово отозвалась дева, уперев руки в бока. – А ты кто таков и куда путь держишь?

– Не укажешь ли ты мне… – Мистина стряхнул наваждение и сообразил, что это все же не водяные духи, а девушки, которых он застал за обрядом.

Но и это было опасно, потому что мужчин в таких случаях ожидали неприятности, если они не могли постоять за себя.

– Я ищу дом Вальгарда ярла. Это здесь или там? – Он показал сначала на Люботину весь, потом на Варягино.

– Тебе нужно туда, – русалка указала через реку.

– Это ведь брод?

– Три перехода через реку широких есть. На первом отсекут тебе правую руку, на втором – левую ногу, на третьем – буйну голову.

Русалка шагнула к нему, так пристально и угрожающе глядя в глаза своими шальными глазами, что Мистина снова попятился. Сказал бы ему кто еще сегодня утром, что он отступит перед девушкой – на смех бы поднял!

– Я из рук твоих скамеечку смощу, я из крови твоей пива наварю, из буйной головы чару выточу…

– Эй, эй, не надо! – Мистина пятился, глядя на сумасшедших девок, которые, подбодренные смелостью своей предводительницы, наступали на него сомкнутым строем и сверлили такими же угрожающими взглядами. – Пропустите меня, я вам… шеляг целый дам!

– Не надо нам твоего шеляга. А надо нам головы молодецкой!

Испустив дикий вопль, русалки всей гурьбой кинулись на парней.

К тому времени пришельцы уже допятились до Великой: кинувшись назад, они вскоре оказались на кромке воды.

Тут их и настигли.

На каждого из троих набросилось по пять-шесть русалок: вопя и визжа, они повисли на плечах, стали щекотать сразу десятком рук, дергать, теребить, щипать!

Мистина на тот миг стоял с мечом в руке, но две одичавшие красотки кинулись ему в ноги, обхватили, повалили, несколько рук вцепились в запястье, кто-то даже укусил, и он выпустил рукоять.

Его поволокли к воде. Мистина орал и отбивался, но его держали за одежду, за длинные волосы.

Один из его парней вырвался и помчался со всех ног к своим, зовя на помощь; оттуда, увидя неладное, уже бежали люди.

Мистина ощутил под собой мокрый жесткий камень, услышал плеск волн. Он забился, будто огромная рыба: сейчас его утопят в жертву духам брода или еще каким троллям!

И тут его положили на камень и выпустили.

Он живо вскочил и принял стойку, собираясь обороняться, уже не шутя.

Оказалось, что спас его парень лет четырнадцати, стоящий в воде посреди брода.

– Элька! – закричал он.

Главная русалка дала знак всем своим уняться и слушала его, стоя по колено в воде.

– Иди домой! Прямо сейчас иди, тебя мать зовет. Она тебе сказать хочет важное… Что-то там с воеводой… вести пришли…

Прежде чем идти к матери, Эльга зашла в баню, где, собираясь в рощу, оставила одежду. Там она умылась, расчесала и заплела волосы, переоделась.

После возни у воды ее пробирала дрожь, и она надела «варяжское платье» из некрашеной серой шерсти: отец не любил видеть ее в поневе.

Когда она вошла, Домолюба сидела у стола, опустив руки на колени, а лицо у нее было странным – пустым, будто с него стерли все краски и чувства.

У двери стоял человек, при виде которого Эльга вздрогнула: это был ее двоюродный брат Асмунд. Вспыхнула радость, но тут же погасла: уж очень мрачен он был и даже не улыбнулся при виде сестры.

Почему он приехал один? Где все?

Заслышав шаги, Домолюба подняла глаза.

– Отец погиб, – тихо сказала она. – Вот… – Домолюба слегка кивнула на Асмунда. – Привезли. В Плескове он… и дружина. Поедем… сейчас.

У Эльги подкосились ноги, она присела на ближайшую лавку.

В ушах еще звучали слова, которые разделили всю жизнь на то, что было, и то, что стало.

А стало совсем, совсем не так, как было, и поправить уже ничего нельзя…

Это было первое, что она сумела осознать. Остальное тоже крутилось где-то рядом, но она чувствовала, что нельзя допускать его в сознание.

А не то ее раздавит…

– Поедем, – так же тихо и невыразительно сказала Домолюба и встала. – Стрый Толе… ждет…

Вслед за ней Эльга пошла во двор, потом за ворота.

У конца брода стояла лодка, на которой Аська и еще трое приплыли из Плескова. В ней сидел Торлейв, а рядом на берегу стояла его дочь Ута – тоже одетая и причесанная, с влажными рыжеватыми волосами и выпученными от ужаса глазами на бледном личике с россыпью первых золотистых веснушек. На Эльгу она взглянула со страхом, понимая, что та сейчас должна переживать, но не нашла слов.

Торлейв положил ладонь на голову дочери и легонько оттолкнул: дескать, ступай пока. А сам помог Домолюбе и Эльге перебраться в лодку, отпихнул ее от берега и запрыгнул сам.

По дороге все молчали.

Будто пытались дожить последние мгновения, пока все еще по-старому, по-прежнему…

Домолюба остановившимися глазами смотрела на воду и изредка судорожно сглатывала. Эльга сидела бледная, крепко сжав руки на коленях. Она уже забыла утренние песни и игры, венки и русалочью резвость – все, что было важно вот только что, вдруг разом отодвинулось далеко-далеко и рассеялось, будто пыль под широким взмахом метлы.

И держали эту метлу костлявые руки Марены…

Еще гребок, блеск мокрой лопасти весла в руках стрыя Толе – все ближе, ближе к неотвратимому.

Эльга глубоко втягивала в себя воздух, каждый раз – будто в последний…

На плесковской пристани виднелась толпа, здесь же стоял князь Воислав с женой и старейшинами. Все сгрудились возле лодок, в которых Эльга увидела знакомые лица хирдманов отцовской дружины. Многие были ранены – с повязками, и все очень хмуры. От Эльги с матерью люди отводили глаза, будто стыдились.

Их подвели к лодке, где на дне лежало что-то длинное, покрытое плащом. Из-под плаща торчали ноги в знакомых башмаках и вязаных серых чулках; на башмаках засохла тина и грязь.

А когда хирдман откинул другой край плаща, в глаза бросилась знакомая светлая борода с двумя длинными тонкими косичками.

Среди всеобщей тишины Домолюба глубоко вдохнула, закрыла глаза и вдруг завопила изо всех сил, выпуская это давящее напряжение:

Ох ты ж, мой кормилец, ладо милое!Тебя ждали мы, победные головушки,Мы тебя домой по-старому, по-прежнему,Уж мы день ждали по красному солнышку,Уж мы ночь ждали по светлому по месяцу,Вечеру по зари ждали по вечерней…

В конце этого долгого дня все уже были дома, в Варягино.

Тело воеводы привезли, обмыли и положили в бане; вернувшиеся хирдманы разошлись по своим местам, и стало видно, как много осталось свободных. Дружина потеряла погибшими почти треть, из уцелевших многие были ранены, и еще пятеро едва ли смогут выжить.

Домолюба продолжала причитать как положено, а Эльга занялась пострадавшими – не зря же ее столько лет обучали искусству врачевания. Она хваталась за всякое дело, потому что только когда руки и мысли были заняты, ей удавалось дышать.

Смерть отца лежала на груди тяжеленным камнем – больше того, на который они носили венки сегодня утром… сто лет назад.

Иногда она заходила в баню, где мать и стрыиня Кресава голосили над покойным, и тоже подхватывала:

Случились злые недобрые людушки,Погубили твою младую головушку,И осталися теперь мы бедные,Бесприютные несчастные сиротушки…

И слова причитания так глубоко проникали в сердце, что Эльга не могла продолжать от слез и снова убегала.

Ута носилась за ней, как нитка за иголкой, и непрерывно ревела вполголоса: ей было жаль дядю, тревожно без вождя, который столько лет возглавлял усадьбу и дружину. Она жалела осиротевшую Эльгу и смутно догадывалась, что эта смерть внесет в их жизнь перемен больше обычного.

Когда умирает кто-то из близких, жалеешь не только его: жалеешь весь прежний свой мир, который без этого человека меняется очень сильно. Мертвый уходит на тот свет, но и живые оказываются в новом мире, где его больше нет, и тоже должны учиться жить по-другому.

Следом за Утой неотступно бродили остальные дети семьи: Володея и Беряша, которым было уже двенадцать и тринадцать, Эймунд, Оддульв и Кетиль – еще на несколько лет младше. Этой осенью Эймунду, старшему сыну Вальгарда, предстояло получать меч, но воевода до этого знаменательного события не дожил…

Девчонки ревели, мальчишки уже знали, что мужчины не плачут, и просто угрюмо молчали.

Никто из них даже не заметил, что в усадьбе появились гости – те самые люди, на которых русалки утром напали при броде.

Мистина сын Свенгельда был для своих лет человеком бывалым, но здесь и сейчас даже он с трудом мог собраться с мыслями.