Стадный инстинкт в мирное время и на войне - Уилфред Троттер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Во всей истории человечества, пожалуй, не найдется более впечатляющего примера всемогущества инстинкта, чем тот, который предоставляет реакция Германии на Англию. Умный, образованный, организованный народ, сознательно направленный к определенным амбициям, обнаруживает, что путь ему преграждает главный враг. Здесь возможны два принципа действия, которые нужно принять: во‑первых, с полной объективностью оценить истинную силу противника, не позволяя национальным предубеждениям и пристрастию к приятным предсказаниям искажать правду; а во‑вторых, остерегаться раздражать врага, чтобы не спровоцировать преждевременно неизбежный конфликт.
Оба эти принципа вынудили Германию нарушить свои инстинктивные побуждения. Она позволила себе принять мнение о силе Англии, моральной и физической, которое было скорее приятным, чем истинным. Она жадно слушала политических философов и историков – самый знаменитый из них по зловещему совпадению был глух, – которые утверждали, что Британская империя основана на мошенничестве и безнадежно слаба, что она состоит из беспорядочного скопления нелояльных народов, которые разлетятся на части при первом соприкосновении с «реальностью», что она прогнила от мятежей, старческого разложения и пресыщения, что не хочет и не может сражаться. Даже будь это правдой, все равно такая доктрина была бы опасной. Наблюдатели не осознавали, что изучают инстинктивные реакции, отличные от их собственных, и, следовательно, были глухи к настораживающим замечаниям.
Одновременно Германия потворствовала столь же приятному выражению своей враждебности, по-видимому, не учитывая, что ничто не проходит бесследно. Она вызвала в нашей стране большую тревогу и сильное раздражение – эффект, который она, без сомнения, считала отрадным, но он же обеспечил, что Англия в конце концов признала в ней врага, хотя, как всегда флегматичная, об этом много не говорила.
Еще одна черта социального типа Германии, сильно влияющая на моральный дух, это отношение граждан друг к другу. Индивид в волчьей стае неизбежно яростен, агрессивен и раздражителен, иначе он не в состоянии адекватно играть свою роль в основной единице. Природа не в силах ограничить свирепость волка только внешней активностью стаи, где она во многом полезна; значит, свирепость проявляется и в отношениях индивидов внутри стаи. Это хорошо видно в повадках домашних собак, которые готовы проявлять еле прикрытую подозрительность и раздражение к другим собакам, даже знакомым, причем раздражительность перерастает во враждебность при малейшей провокации.
Большинство внешних комментаторов современной немецкой жизни обратили внимание на резкость, свойственную социальным отношениям. Они говорят об атмосфере жестокой конкуренции, о раздувании скандалов и поиске шпионов, о требовании соблюдения мельчайших различий в рангах и титулах, о жестких церемониях, об умышленном культивировании начальством суровости по отношению к подчиненным, о повсеместной жестокости к животным и о сознательном поощрении резкости и твердости манер и чувств как похвальных свидетельств мужественности. Статистика преступности, манеры чиновников, тон газет, железная дисциплина в армии и всеобщее убеждение в том, что сдержанность пятнает личную честь, а жестокость очищает ее – стороны одного и того же явления.
Однако самое показательное – отношение Германии к колониям и завоеванным территориям. Для англичанина нормальный способ действий в завоеванных странах состоит в том, чтобы как можно скорее стереть все следы завоевания и ассимилировать жителей с другими гражданами империи, всячески поощряя свободу и самоуправление. Поэтому англичанину трудно поверить, будто немцу нравится, когда ему напоминают, что данная провинция была завоевана и он не против того, чтобы недовольство и беспокойство среди местных жителей дало ему возможность силой подтвердить свое господство и возродить славу завоевания. Хотя этот факт, несомненно, подтверждался много раз, впервые он был явлен миру в знаменитом Цабернском инциденте. Те, кто изучал психологические материалы, связанные с этим делом, с судебными разбирательствами и суждениями, не могли не прийти к выводу, что здесь в решающем эксперименте разоблачается народ, который либо совершенно непонятен, либо отвечает на призывы стадного инстинкта серией реакций, почти полностью отличных от тех, которые мы считаем нормальными. Только если найти биологический ключ к ситуации, серия событий, в противном случае причудливых до невероятности, становится не только понятной и последовательной, но и неизбежной.
Различия в инстинктивном социальном типе между Германией и Англией проявляются во многих мелких особенностях поведения, которые мы не будем здесь рассматривать и даже перечислять. Некоторые из них сами по себе не слишком важны, однако при рассмотрении в целом они все значительны. Позволю себе проиллюстрировать этот момент. Использование боевых кличей само по себе кажется достаточно незначительной темой, но, полагаю, изучение этого вопроса может привести непосредственно к центральным фактам международной ситуации.
Мало было более поразительных явлений на протяжении всей войны, чем то, как немецкий народ подхватил определенные призывы – направленные в основном против Англии – и ежечасно единодушно их повторял. Фраза «Боже, покарай Англию!» действительно обрела настоящую популярность; ее использовали в качестве приветствия все классы и все возрасты с торжественностью и удовольствием, которые не становятся менее искренними из-за того, что нам кажутся такими нелепыми. Знаменитый «Гимн ненависти» приобрел колоссальную популярность и исполнялся с пылом, свидетельствовавшим о том же мистическом удовлетворении.
Предпринимались попытки навязать Англии аналогичные лозунги, чтобы не дать забыть некоторые из самых кошмарных событий войны и усилить наш ужас. Нас заклинали «помнить» Бельгию, Лёвен, лайнер «Лузитания», а в последнее время – имя героической и зверски убитой медсестры. Какими бы ужасными ни были преступления, о которых нам напоминала каждая из этих фраз, не было ни намека, что память о них от частого повторения поможет укреплению единства и стойкости.
Можно упомянуть еще один родственный феномен: разницу в отношении немецких и английских солдат к военным песням. Для немца военная песня – дело серьезное; по большей части это солидное сочинение, возвышенное по чувству и пронизанное любовью к родине; солдат разучивает ее и поет хорошо, с очевидной и трогательной искренностью и с не менее очевидной пользой для морального духа.
Попытки внедрить подобные песни и подобное отношение к ним английским солдатам предпринимались часто и, к сожалению, так же часто терпели неудачу. Эта комическая попытка подражать Германии до недавнего времени пользовалась популярностью у некоторых людей с прекрасными целями, но недостаточными биологическими знаниями. Английский солдат, неизменно предпочитающий голос природы голосу самого выдающегося доктринера, к неудовольствию своих противников-лириков, неизменно черпал вдохновение в мюзик-холле или в собственном богатом запасе легкомысленного и ироничного реализма.
Биологический смысл этих особенностей делает их понятными и согласованными
