Четыре сестры - Малика Ферджух
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Здравствуйте! Здравствуйте! – заблеяла она. – Ну и ветрище! Не знаешь, как удержаться на ногах!
– Входите, – любезно пригласила Женевьева. – Энид, поставь чайник, пожалуйста!
Дама была не одна. За ней, поднимаясь по вересковому откосу, шла синяя от холода Мюгетта. Она вошла в дом следом за тетей. Тетя присела на край скамеечки у камина. Цепко взяв племянницу за локоть, она силой поставила ее перед очагом, где еще потрескивали угли.
– Ты вся дрожишь, – проворчала она. – Подожди, я дам тебе капельку…
Она стала рыться в сумке. Шляпа сползла на лоб. Энид заключила сама с собой пари. Упадет – не упадет? Когда? Куда?
Шляпа не упала, несмотря на дерганые движения дамы. Никто так и не узнал, какую капельку она искала, потому что она вдруг отвлеклась и подняла палец:
– Чайник свистит!
Чайник и не думал свистеть. В доме было тихо, и девочки всерьез задавались вопросом, что у нее со слухом. Мюгетта за ее спиной постучала себя по лбу, давая понять, что у бедняжки неладно не со слухом, а с головой. Шарли, Женевьева и Энид понимающе покивали.
– Какой красивый дом! – воскликнула тетя. – Эти голубые занавески!
Занавески были при последнем издыхании, засиженные насекомыми, поблекшие от света и уж точно не голубые. В лучшем случае бежевые.
– А этот зеленый диван! Под цвет скатерти! Какой великолепный вкус!
И правда бедняжка. Зеленый диван был оранжевым и не имел ничего общего со скатертью, расшитой ананасами.
– Вы далматичка? – спросила Энид.
– Прости? – поперхнулась дама.
– Хотите печенья? – вмешалась Шарли. – Женевьева? Оно в буфете.
Но Энид стояла на своем.
– Далматичка! – отчеканила она. – Как Тадде Шампуле у нас в школе. Он не различает цвета.
– Дальтоничка, – поправила Мюгетта. – Тетя Валериана отлично различает цвета. Но иногда путает их названия.
– Кекс? – предложила Женевьева, разливая чай по чашкам.
– Высморкайся, – вдруг приказала тетя племяннице. – Иначе будешь кашлять. – Она повернулась к девочкам. – Все стекает из горла прямо в бронхи, а потом кхе-кхе-кхе всю ночь…
Тут она сама поперхнулась и раскашлялась. Достав из рукава носовой платок, прижала его ко рту. Все с тревогой смотрели на нее.
– Дайте ей воды, – серьезно попросила Мюгетта.
Складки шали колыхались, кашель накрыл тетю с головой, душил ее, не давая говорить. По ее щекам текли оранжевые и розовые слезы.
– Мадам! – испугалась Женевьева. – Что с вами?
– Ничего страшного, – невозмутимо отозвалась Мюгетта. – С ней бывает. Это ее подагра.
– Подагра? – удивилась Шарли. – При чем здесь…
Тетя Валериана как будто пыталась что-то выговорить, но из горла вырывались только утробные звуки. Ее большая грудь казалась извергающимся вулканом. Яблочные глаза стали малиновыми, она замахала митенками у себя под носом.
– Она обмахивается, – заметила Шарли, – сейчас что-то скажет.
– Не может, она задыхается, – сказала Женевьева.
– Ее тошнит, – перевела Мюгетта.
Все ошеломленно уставились на тетю. Она поднесла к губам скомканный конец шали. Потом вскочила, икнула и кинулась прямиком в кухню, откуда вскоре донеслись урчанье, пыхтенье, бульканье, фырканье, хлюпанье, плеск и ультразвуки.
Наверху Макарони показалось удивленное лицо Беттины.
– Что за шум?
– Ничего, – ответила Мюгетта ровным голосом. – Тетю Валериану тошнит.
– В кухне, – со вздохом уточнила Шарли.
Между прутьями перил хорошенький ротик Беттины искривился в гримасе отвращения.
– Она что, блюет? В кухонную раковину?
* * *
– Поверить не могу! Она блеванула у вас на кухне?
– Да нет. Просто рыгала.
Ржание, которое издали Дениза и Беотэги, вполне могло бы быть смехом. Венера Уэдрауго, директриса коллежа, проходившая поблизости, метнула на Беттину леденящий взгляд.
– Что за наряд, Верделен? И что вы сделали с волосами?
– Покрасила хной, мадам.
– В следующий раз читайте инструкцию. И используйте таймер. А эти колготки и эта юбка…
Она показала пальцем на тигровые колготки и юбку из синели, высокохудожественные лоскуты которой потребовали двух с четвертью часов напряженной работы.
– У вас дома наверняка будут рады пополнить запас половых тряпок…
Мадам Уэдрауго удалилась, ее красивые ноги в черных колготках цокали по плиткам коридора. Беттина и Дениза скорчили гримасы хлястику ее английского костюма.
– Не слушай ее, – сказала Дениза. – Шмотки у тебя отпадные!
– Убойные! – подхватила Беотэги.
Задребезжал звонок. Беотэги наклонилась к Беттине:
– Это для него ты обновила гардеробчик?
– Для кого? – спросила Беттина и тотчас пожалела об этом.
– Для «Нанука». Как его там… Пепин? Мандрин?
– Мерлин, – буркнула Беттина.
– Как вы с ним танцевали!
– Ты влюблена? – шепнула Дениза, входя в класс.
– Было похоже.
– В него? – возмутилась Беттина. – Да ты что? Я не…
– Еще одно слово, Верделен, и останешься после уроков!
Она замолчала. В классе Беотэги прошептала ей на ухо:
– Н ам-то ты можешь сказать. Из-за того, что он некрасивый, никто не бросит в тебя камень…
У Беттины сжалось сердце. Никогда в жизни ей не говорили ничего более жестокого. Она трижды сглотнула слюну, чтобы преградить путь неожиданному, но редкой силы рыданию. После этого ей удалось растянуть губы в улыбку.
– Если я когда-нибудь влюблюсь в Багза Банни[29], обещаю разослать открытки с уведомлением.
– Вон из класса, Верделен! Останетесь после уроков!
Беттина вообще не любила понедельники, но этот возненавидела всем сердцем.
* * *
– Как твоя тетя? – спросила Энид, когда Мюгетта пришла к ним через два дня после памятной сцены с тетей Валерианой.
– В суперской форме. За обедом умяла целую курицу.
– Как? Целую?
– Две ножки, два крылышка, белое мясо. И даже внутренности.
Энид терпеть не могла куриные внутренности. И кроличьи, и телячьи… Вообще внутренности кого бы то ни было. Мюгетта повернулась к Гортензии.
– Я узнала, что на ферме есть котята.
– Мы с Гулливером их видели, видели! – воскликнула Энид.
– Проводишь меня, Гортензия? – попросила Мюгетта. – Я хочу на них посмотреть.
– Это далеко. Мы и полдороги не пройдем, как ты устанешь.
– А я вот что привезла! – просияла улыбкой Мюгетта.
«Вот что» оказалось креслом на колесах. Гортензия посмотрела на него, и ей показалось, будто ее ударили в солнечное сплетение. С этой штукой болезнь Мюгетты вошла в Виль-Эрве, такая же реальная и жестокая, как бьющий кулак. В смятении она посмотрела на Мюгетту, которая сосредоточенно изучала пуговицы на своем пальто.
– Поедем по шоссе, – предложила Мюгетта. – Будешь меня толкать? А я помогу тебе руками.
Гортензия положила книгу, которую читала, на подлокотник корешком вверх.
– А Зербински?
– Я поставила ей «Лоуренса Аравийского». У нас сто тридцать четыре минуты.
Мюгетта взяла книгу, прочла название: «Длинноногий дядюшка».
– Она умерла, рожая ребенка. Ты знала?
– Кто?
– Писательница. Джин Вебстер. Ужасно, правда? Если бы тогда была современная медицина, она могла бы написать еще много гениальных книг.
