Вечерние новости - Артур Хейли

Дом в Хакенсаке находился приблизительно на расстоянии двадцати пяти миль от места похищения. То, с какой легкостью похитители вернулись в Хакенсак, равно как и отсутствие преследования, доказывало, что Мигель спланировал пока все правильно.

Трое похищенных — Джессика, Николас и Энгус — находились в основном доме. Они все еще не пришли в себя после уколов и были в бессознательном состоянии перенесены в большую комнату на втором этаже. В противоположность другим помещениям в ветхом, пропитанном сыростью доме эта комната была тщательно вычищена и выкрашена белой краской. Здесь установили дополнительные розетки и флуоресцентные трубки под потолком. Пол был застлан новым светло-зеленым линолеумом. Бывший врач Баудельо дал по этому поводу соответствующие указания и проследил за их выполнением, а отремонтировал комнату мастер на все руки — Рафаэль.

Сейчас в центре ее стояли две больничные койки с решетками по бокам. На одной лежала Джессика, на другой — Николас. Ноги и руки у них были связаны ремнями — на случай, если они вдруг очнутся, что было нежелательно.

Хотя анестезиология и не очень точная наука, Баудельо был уверен, что его “пациенты” — так он теперь их мысленно называл — еще полчаса, а то и больше будут находиться под влиянием снотворных.

Рядом с двумя койками стояла узкая железная кровать с матрасом, которую срочно принесли и поставили для Энгуса. Ремни для него заготовлены не были — пришлось связать его веревками. Мигель смотрел сейчас на них с другого конца комнаты: он так и не решил, как быть со стариком. Убить его и зарыть труп после наступления темноты? Или же включить и его в первоначальный план? Решение следовало принять быстро.

Тем временем Баудельо хлопотал возле трех распростертых жертв — устанавливал штативы для внутривенного вливания, укреплял на них баллоны с жидкостью. На столе, накрытом зеленым полотнищем, он разложил инструменты, пакетики с лекарствами, поставил подносы. Хотя ему потребуются лишь внутривенные катетеры, Баудельо давно привык иметь под рукой и другие инструменты — а вдруг понадобятся. Помогала ему Сокорро — та самая женщина, что была связана и с “Медельинским картелем”, и с “Сендеро луминосо”: за то время, что она жила “под прикрытием” в Штатах, она получила диплом медицинской сестры.

Сокорро была стройная, гибкая, с кожей оливкового цвета и черными, как вороново крыло, волосами, стянутыми на затылке в пучок; ее лицо с правильными чертами могло бы быть красивым, если бы не было всегда мрачно. Сокорро выполняла все, что от нее требовалось, не ожидая снисхождения из-за того, что она женщина, но была неразговорчива и никогда не выдавала того, что у нее на уме. Все домогательства со стороны мужчин грубо ею высмеивались и отклонялись.

Поэтому Мигель мысленно и прозвал Сокорро “непробивной”. Хотя он и знал о том, что она двойник, — собственно, это “Сендеро луминосо” настояла на включении ее в группу захвата, — он не видел оснований не доверять ей. Правда, время от времени ему приходило в голову, не повлияло ли долгое пребывание Сокорро в Штатах на ее преданность Колумбии и Перу.

На этот вопрос Сокорро и самой трудно было бы ответить. С одной стороны, она всегда была революционеркой, находившей выход своей пылкой приверженности революции в помощи колумбийским партизанам “М-19” в большей мере, чем в работе — причем с немалой выгодой для себя — на “Медельинский картель” и “Сендеро луминосо”. Она жаждала перебить весь этот гнусный правящий класс, засевший в колумбийском и перуанском правительстве, и с радостью участвовала бы в их физическом истреблении. В то же время ее учили, что государственная машина США — не меньшее зло. Однако, прожив три года в Штатах и видя лишь дружелюбное и справедливое к себе отношение там, где могла бы проявиться враждебность и стремление показать свое превосходство, она понимала, что ей трудно презирать Америку и ее народ и рассматривать их в качестве своих врагов.

Вот и сейчас она изо всех сил старалась ненавидеть троих пленников — эту плесень, этих ricos burgueses[16], как она твердила себе, — но это ей не очень удавалось.., черт подери, совсем не удавалось, а ведь революционер должен презирать жалость!

Но Сокорро была уверена, что как только она уедет из этой непонятной страны, — а все они скоро отсюда уедут, — ненависть ее снова обретет силу и уже не угаснет.

Мигель сел в кресло в дальнем конце комнаты и, откинувшись на спинку, спросил Баудельо:

— Ну-ка, скажи мне, что ты делаешь? — Это было произнесено тоном приказа.

— Готовлюсь к тому, что мидазолам, который я им ввел, очень скоро перестанет действовать. Тогда мне надо будет ввести пропофол внутривенно. Средство более долгого действия и более подходящее для того, что их ждет впереди.

Баудельо уже больше не казался изможденным призраком — в его движениях и речи появились уверенность и наставительный тон специалиста-анестезиолога, каким он когда-то был. Вскоре после похищения он снова стал держаться с давно утраченным достоинством. Но ни тогда, ни сейчас не заметно было, чтобы его волновало, с какой преступной целью он применяет свои знания или что он служит позорному делу.

— Пропофол. — продолжал он, — лекарство капризное. Оптимальная доза для каждого индивидуума — своя, а если его будет слишком много в крови, то может наступить смерть. Поэтому для начала придется ввести пробную дозу и тщательно следить за реакцией.

— А ты уверен, что справишься? — спросил Мигель.

— Если вы во мне сомневаетесь, — не без иронии заметил Баудельо, — ищите себе кого-нибудь другого. — И поскольку Мигель молчал, бывший врач продолжил:

— Во время переезда они ведь будут без сознания, и мы должны быть уверены в том, что у них не начнется рвота или удушье. Поэтому пока мы тут выжидаем, они должны голодать. Но поскольку нельзя допустить обезвоживания, я введу им внутривенно раствор. А через два дня — вы сказали мне, что именно стольким временем я располагаю, — их уже можно будет класть в эти штуки. — И Баудельо кивком указал на стену за своей спиной.

У стены стояли два крепко сбитых, выложенных шелком гроба. Один был поменьше, другой — побольше. Затейливые крышки с них были сняты и стояли рядом.

При взгляде на гробы Баудельо вспомнил, что должен задать один вопрос. И, ткнув пальцем в Энгуса Слоуна, спросил:

— А его тоже готовить или нет?

— Если мы возьмем его с собой, у тебя хватит на него медицины?

— Да. У меня всего в избытке — на всякий случай. Но нам тогда потребуется еще один… — И он снова взглянул на гробы.

— Мне можешь этого не говорить, — раздраженно заявил Мигель.

Тем не менее он сам не знал, как быть. “Медельинский картель” и “Сендеро луминосо” дали ведь ему указание выкрасть женщину и мальчишку и как можно быстрее доставить их в Перу. Гробы были придуманы для перевозки, чтобы избежать досмотра американской таможни. А в Перу узники станут ценными заложниками — козырными картами, с помощью которых “Сендеро луминосо” будет делать крупную ставку, предъявив пока еще не ясные требования. Но станет ли неожиданное появление отца Кроуфорда Слоуна, с точки зрения “Сендеро”, дополнительным козырем или же будет лишь ненужным риском и докукой?

Будь у Мигеля хоть малейшая возможность связаться со своими шефами и получить у них ответ, он так бы и сделал. Но в данный момент он не мог воспользоваться единственным надежным каналом связи, а звонок по радиотелефону мог быть прослежен. Мигель требовал от всех участников операции, чтобы телефоны использовались исключительно для переговоров между машинами или между машинами и штаб-квартирой. Ни по каким другим номерам категорически не разрешалось звонить. Необходимые звонки в другие города делались из телефонов-автоматов.

Таким образом, решать Мигелю приходилось самому. При этом следовало учесть, что дополнительный гроб повлечет за собой и дополнительный риск. Стоит ли игра свеч?

Мигель решил, что стоит. По опыту он знал, что, предъявив свои требования, “Сендеро луминосо” убивает одного из узников, а труп бросает в таком месте, чтобы его нашли: пусть все знают, что похитители — люди серьезные. Присутствие Энгуса Слоуна означало, что в их распоряжении есть лишний человек, — тогда женщину и мальчишку можно будет пока не трогать и прикончить позже, если потребуется второе подтверждение. Словом, с этой точки зрения лишний узник был выгоден.

И Мигель сказал Баудельо:

— Да, старик едет с нами.

Баудельо кивнул. Несмотря на внешнюю уверенность в себе, он внутренне трясся в присутствии Мигеля, так как накануне совершил серьезную промашку — сейчас он это понимал, — поставив под угрозу всеобщую безопасность. Он сидел в одиночестве, и ему стало бесконечно тоскливо — тогда он взял и позвонил по одному из радиотелефонов в Перу. Разговаривал он с единственным близким ему человеком — своей неряшливой подругой жизни, с которой они часто выпивали и которой сейчас ему отчаянно не хватало.