Фрам — полярный медведь - Чезар Петреску

Неделю назад под ними вдруг треснул лед. То, что последовало, приготовило им эту приближавшуюся теперь смерть. Лед словно по велению злых духов разверзся. Нарты, собак, ружья и патроны, меховые спальные мешки и мешки с провизией — все поглотила зеленая пучина океана… В тот же миг полынья закрылась, а они остались в чем были, в легкой одежде, без оружия, на пустынном ледяном поле.

Сперва они обменялись полными ужаса взглядами. Смерили глазами дали, небо с высоко стоявшим солнцем. Потом к ним вернулось мужество — они были не из тех, что сдаются без борьбы.

— До берега двое суток хода, — сказал Отто. — Мы шли оттуда двое суток, не торопясь. Если мы тронемся сейчас же и будем идти, без остановки, есть надежда дойти. Приключение, как многие другие. Будет о чем рассказывать дома. Вспомни Нансена. Сколько он вытерпел, в каких только передрягах ни бывал, а надежды никогда не терял. Небо ясное. Сорокавосьмичасовая прогулка без еды и без отдыха тебя, я думаю, пугает так же мало, как и меня, Эгон. Верно? Мы с тобой бывали в худших переделках.

Они были закадычными друзьями и занимались охотой на белых медведей.

Уже много лет они охотились вместе в полярных льдах. Жили в разных городах, а встречались всегда в одном и том же порту перед самым отплытием на Север. Потом пять, а иногда и шесть месяцев жили жизнью, неизвестной соотечественникам в далеких городах. Приключения, опасности, общие радости и успехи связали их тесной дружбой, сделали братьями.

Рыболовное судно доставляло их на остров, где водились белые медведи. Они построили себе там хижину и из года в год находили ее нетронутой. Она их ждала. Там у них были теплые меховые постели и вдоволь провизии, были лампы и книги. Тут же была устроена кладовая шкур, а рядом — клетка для белых медвежат.

Корабль высаживал их на берег в начале полярного дня и уходил дальше. То же судно забирало их на обратном пути со всей добычей: шкурами убитых ими белых медведей, песцов и черно-бурых лисиц и пойманными ими белыми медвежатами, которых они потом продавали зоопаркам, зверинцам и циркам. В редких случаях их доставлял на остров пароход. Это бывало тогда, когда организовывался туристский рейс вроде того, недавнего, когда они захватили с собой Фрама и высадили его на пустынном острове по поручению цирка Струцкого.

Но промысловое судно неизменно заходило за ними и ждало их у острова в конце каждой полярной осени, перед тем, как начинались вьюги и океан покрывался ледяным панцирем. В этом году добыча была богаче обычного, кладовая набита мехами, а в клетке сидели три белых медвежонка.

До прихода корабля оставалось еще две недели. Время проходило незаметно. Друзья строили планы на те шесть месяцев, которые им предстояло провести дома, в теплых странах. Там их ждут дети, которым они будут рассказывать о своих удивительных приключениях. Этим летом они привезли с собой в Заполярье радиоприемник и часто слушали голоса далекого мира. Концерты, хоровое пение, известия о разных празднествах и переменах правительств. Собаки у них были сытые, гладкие и веселые: сибирские псы, привычные к морозу и нартам. Ничто, казалось, не угрожало благополучию охотников.

Год этот отличался редким изобилием дичи; охота была успешной.

Оба мечтали о теплых морях, на берегах которых цветут апельсинные деревья и зреют сочные золотистые плоды. Оба стосковались по дому, по детям, садам, где благоухают розы.

Особенное нетерпение выказывал Эгон. Ему казалось, что они с Отто обленились и начинают жиреть.

— Почему бы нам не отправиться в дальний конец острова? — предложил он товарищу. — Ведь нам здесь сидеть еще целых две недели. Почему бы не провести кое-какие наблюдения и исследования? Научные общества скажут нам спасибо… А то живем как пенсионеры!..

— Будь по-твоему! — согласился Отто.

Они всегда понимали друг друга с двух слов.

Приготовления длились недолго: положили белым медвежатам в клетку корма на неделю, погрузили на нарты провизию, ружья, патроны, запрягли собак и пустились в путь. Все предвещало приятное и веселое путешествие. Никаких хлопот и осложнений не предвиделось.

Недалеко от их острова лежал другой, поменьше. Там они еще издали увидели в бинокль двух разгуливающих у берега медведей.

— Эти будут наши! — сказал Эгон, радостно потирая руки.

— Ну-с, господа белые медведи, готовьтесь расстаться со шкурой! — прибавил Отто. — Мы сейчас пошлем вам по маленькой пульке, от которой у вас зачешется в ушах.

С острова на остров перешли по льду. Охота удалась на славу. Два выстрела, два убитых медведя, две навьюченные на нарты шкуры.

А как насчет ученых наблюдений?

Ими была исписана целая тетрадка. Нет, друзья не потеряли времени зря!

Беда подстерегала их на обратном пути. Лед треснул, и открывшаяся полынья поглотила и собак, и нарты с провизией, ружьями, патронами и еще теплыми шкурами. Поглотила и тут же закрылась, как ящик, ледяной крышкой.

Оба они были сильные и мужественные, закаленные полной риска и неожиданностей жизнью. И хотя у них невольно сжалось сердце, они подсчитали, что до хижины всего сорок восемь часов ходу, если идти прямо и без остановок, и, не долго думая, выступили в поход.

— Хорошо еще, что у меня уцелели трубка и спички! — сказал Эгон и даже попробовал рассмеяться.

Он закурил. Шли, посвистывая.

Потеряны были ружья, патроны, провизия, тетрадь с записями, две великолепные медвежьи шкуры, нарты.

Печальнее всего была гибель собак. Псы эти были верными товарищами охотников, послушные, смелые, привычные к условиям полярной жизни. Не раз они вместе выходили из трудных, опасных положений. Собаки погибли, и их смерть омрачила обратный путь охотников.

Эгон перестал свистеть.

— Мне особенно жаль Сибирь! — сказал он вполголоса. — Помнишь, как она спасла меня два года назад от белого медведя, который повалил меня и вцепился мне в плечо? Шрам остался до сих пор. Сибирь впилась ему в глотку. Дед Мартын отпустил меня, чтобы разделаться с псом. Я вскочил на ноги, схватил ружье… Бац! Медведь перекувырнулся через голову и растянулся на снегу…

Отто не слушал его. Остановившись, он тревожно вглядывался в небо. Дул северный ветерок, и там, на севере, над горизонтом темнели свинцовые тучи.

— Дело дрянь!.. — сказал Отто и покачал головой.

Эгон промолчал. Оба ускорили шаг.

Но надвигавшаяся пурга была проворнее их. Она догнала охотников. Через час уже нельзя было отличить небо от ледяного покрова океана. Впереди не было видно ни зги. Они спотыкались, падали, поднимались, ослепленные колючей, как стекло, снежной пылью. Скоро обнаружилось, что вместо того чтобы подвигаться вперед, они кружат на месте. Другого выхода, как укрыться за торосом, не было. Пурга крепчала… Потянулись длинные часы… В ушах все так же свистел ветер, все так же хлестали в лицо волны колючего снега. Руки и ноги немели. Охотники не могли больше двигаться. Они медленно замерзали. Их ждала страшная смерть, превращающая тело в ледяную глыбу.

Наконец стихия угомонилась, ветер стих. Еще один порыв, и небо вдруг очистилось. Засияло клонившееся к западу солнце.

Охотники прислушались, подняли головы, то есть попытались встать. Увы, их мышцы отказались повиноваться. Головы беспомощно упали на снег. Изнуренные голодом, полузамерзшие, друзья были не в силах двинуться, покинуть снежное ложе.

— Ее зовут Мария… Она забудет слова «папа»… — начал бредить Отто.

Потом уставился остекленевшими, вытаращенными глазами в стеклянное небо.

Эгон лежал на боку и не видел неба. Перед ним расстилался обледенелый, заснеженный остров, в дальнем конце которого находилась их хижина с теплыми меховыми одеялами, запасом провизии и приемником, которому теперь уже не для кого будет принимать из эфира позывные далекого мира.

Из глаз Эгона катились слезы и замерзали на щеках.

Но вдруг в его поле зрения возникло не иначе, как бредовое видение. Прямо на них шел белый медведь. Но вместо того чтобы идти, как все медведи, на четырех лапах, этот двигался прыжками, кувыркался через голову, отдавал честь, вертелся в вальсе или шел как на параде, печатая шаг…

Эгон закрыл глаза.

Уж если начинаются галлюцинации, значит, близок конец, подумал он, и стал ждать смерти — жуткой смерти от мороза, когда после обманчивых видений в сердце застывает кровь.

Едва показавшись из-под век, слезы превращались в ледяные шарики. Дочка… Может быть, она сейчас беззаботно разыгрывает гаммы. Или разглядывает альбом с фотографиями… Смотрит на его фотографию, которая висит на стене. «Мамочка, как ты думаешь, папа привезет белого медвежонка, которого он мне обещал?.. — может, спрашивает она. — Скажи, мамочка!.. Чего ж ты плачешь?..

Эгон почувствовал, что он погружается в тот глубокий сон, от которого еще никто не пробуждался…