Третий апостол - Станислав Гагарин

— Оберштурмфюрер? Да-да, я помню, вы написали это в докладной. Погодите… Сейчас… Да! Ведь Малхом звали и раба, которому апостол Петр отрубил ухо, когда бросился выручать Христа во время его ареста в Гефсиманском саду. Ну-ка, разверните листок!

На листке они увидели странный чертеж и подписи на неизвестном языке.

— Постойте, что это за язык? — проговорил Юрий Алексеевич. — Кажется, латынь. Да, это латынь. К сожалению, перевести слово в слово не смогу…

— Подписи сделаны другой рукой, нежели слово Малх, — заметил Казакис.

— Верно. Вот рукопись Маркерта. Судя по всему, слово Малх написано им. В каком смысле? Имя ли это мифического раба или оберштурмфюрера? И что это за чертеж?

— Кажется, это план, — сказал Арвид. — По-моему, план какого-то здания.

На лестнице послышались шаги, дверь отворилась, и в кабинет вошел Прохор Кузьмич.

— Как дела, следопыты? — спросил он.

— Следопыты из нас не ахти какие. Да и следов здесь, по вашим же словам, не осталось, — ответил Юрий Алексеевич. — Но кое-что мы нашли. А что поведала наша хозяйка?

— Как будто я ее разговорил и даже вызвал некую симпатию у этой суровой дамы. Во всяком случае сейчас я откомандирован ею, чтоб сообщить вам приятное известие: мы приглашены на обед. С минуты на минуту придет дочь профессора и Магда примется накрывать стол.

— Удобно ли? — спросил Леденев.

— Думаю, что приглашение продиктовано самыми добрыми чувствами, — ответил Конобеев. — А нам не вредно посмотреть на эту семью в непринужденной, домашней обстановке.

— А что со Старцевым?

— Тут, Юрий Алексеевич, все чисто, как и предполагал… Я осторожно повел разговор с Магдой и узнал, что покойный профессор, что называется, только и мечтал о браке Татьяны и Старцева. Магда мне прямо сказала, будто Маркерт не раз говорил ей, что он умрет спокойно, если будет знать: Танечка осталась в надежных руках Валентина Петровича. Профессор даже огорчался, видя, что, кроме братской дружбы, между дочерью и Старцевым ничего не зарождается.

— Но ведь он вдвое старше ее! — воскликнул Казакис. — Старцев не в братья, он в отцы годится Татьяне!

— Ну и что? — невозмутимо ответил Прохор Кузьмич. — Ему только сорок пять… Прекрасный возраст для молодожена. Не забывай, что самому Маркерту было столько же, когда он предложил руку и сердце матери Татьяны. И она тогда тоже была вдвое его моложе. Учитывая собственный опыт, профессор не видел и в этом будущем союзе ничего предосудительного.

— А каковы отношения Старцева и Татьяны? — спросил Юрий Алексеевич.

— По наблюдениям Магды, любовью там и не пахнет. Магда склонна скорее подозревать серьезную увлеченность Татьяны Петерсом.

— Значит, анонимка, информация ее, высосана из пальца? — сказал Арвид.

— Наверное, из чего-нибудь посложнее, нежели обыкновенный палец, — проворчал Конобеев. — Старцев-то, что называется, старый холостяк, но, судя по нашим данным, физически нормальный человек. Понятное дело, у него могли быть определенные связи с женщинами, которые не завершились браком. А когда расчеты женщины терпят крах, когда ее оставляют ради другой или ей кажется, что ради другой, женщина начинает мстить. Не все таковы, но и подобных достаточно в этом мире.

— Но такая профессиональная сметливость, — с сомнением покачал головой Арвид. — Отсутствие отпечатков пальцев, новый метод с карандашом и линейкой…

Леденев и Конобеев переглянулись, рассмеялись.

— Милый Арвид, — сказал он, — моя версия, разумеется, не окончательна… Но дай тебе Бог никогда не узнать, как бывают изобретательны женщины, пожелавшие отомстить. Ну, а что у вас, друзья? Чем похвастаете?

— Вот, — сказал Арвид и протянул Конобееву листок, обнаруженный им в книге «Так говорил Заратустра».

— Что это?

— Сами удивляемся, — ответил Казакис. — Чертеж — не чертеж, план — не план… Главное — вот это.

Он взял листок из рук Прохора Кузьмича, сложил его и показал слово Малх, написанное на одной из сторон.

— Как будто написано рукой Маркерта, — сказал Юрий Алексеевич. — Мы и ломаем с Арвидом Карловичем голову над тем, кому принадлежит это имя.

— Если речь здесь идет о Малхе Аурине, оберштурмфюрере, — заметил Арвид Казакис, — то это обстоятельство можно считать подтверждением того, что именно его вместе с Маркертом видел Андерсон в сорок седьмом году.

— Вовсе необязательно, — возразил Прохор Кузьмич, внимательно рассматривая чертеж. — Да, эти надписи сделаны на латинском языке… Я не особенно силен в латыни, но вот здесь, как мне кажется, написано «Главный вход». А это слово означает «Опасность!». Вот здесь, в кавычках, написано «Испытания Господни». При чем здесь Господь?

— Вы сумели узнать из этого документа гораздо больше, нежели мы, — сказал Юрий Алексеевич. — Передадим его экспертам… А в кабинете придется еще повозиться. Может быть, и найдем отгадку…

— Ничего похожего на дневник вам не попадалось? — спросил Конобеев.

— Пока нет.

— А вел ли профессор дневник? — спросил Арвид.

— Если и вел, то вряд ли об этом знают домашние, — усомнился Прохор Кузьмич. — Маркерт был не из тех, кто делится такими вещами даже с близкими.

— По-видимому, пришла его дочь… Я слышу внизу молодой девичий голос, — проговорил Леденев. — Не пора ли нам спуститься?

— Пойдемте, — согласился Конобеев, — как я понял, вы приняли приглашение Магды Брук.

После обеда, когда некоторая натянутость, вызванная необычностью обстановки — не так часто следователи обедают в доме, убийство хозяина которого они расследуют, — натянутость и скованность исчезли, Татьяна Маркерт сказала:

— Хотите, поиграю вам немного?

И добавила:

— Папино любимое.

Она играла грустные пьесы, но выбирала вещи не скорбные, скорее печальные, как бы сожалеющие о невосполнимой утрате и не отказывающие в то же время в необходимости жить дальше и радоваться любым проявлениям жизни. В конце концов и смерть была бы немыслима, если б когда-нибудь не зародилась жизнь…

Закончив играть, Таня некоторое время сидела перед роялем, опустив голову и положив руки на клавиши.

Все молчали.

Таня поднялась и пересела в кресло.

Тогда Юрий Алексеевич решился заговорить с дочерью покойного профессора.

— Вы остались при консерватории? — спросил он.

— Да, уговорили меня поступить в аспирантуру. Хотя, признаться, наша аспирантура весьма относительное учреждение… Что нового можно открыть в исполнительском творчестве? Ведь это сугубо индивидуально. Каждый исполнитель, совершенствуясь в мастерстве, открывает новое только для себя. Другим он передать этого не может… По сути дела, наша аспирантура дает возможность конкретному исполнителю повысить квалификацию — только и всего.

— Но и это уже немало, — заметил Леденев. — Тем более если учесть, каким сложнейшим инструментом вы овладели.

— Вы любите орган? — спросила Татьяна.

— Видите ли, я плохо знаком с органной музыкой. Кое-что слышал в Большом зале Московской консерватории. Иногда, по случаю, приобретаю пластинки. С месяц назад, например, был на органном вечере Гарри Гродберга.

— Исполняли Баха?

— Его… «Двенадцать хоралов», «Прелюдия и фуга ре минор» и еще что-то, не помню названия.

— Если хотите, я могу поиграть для вас в кафедральном соборе. Мне выделили дневные часы для практики.

— О, воспользуюсь этим с величайшим удовольствием! — воскликнул Юрий Алексеевич. — Я слышал о вашем знаменитом соборе и не менее знаменитом органе. Как мне узнать, когда вы играете там? У меня ведь тоже… расписание. И если часы моего досуга совпадут с вашей работой, то непременно приду послушать.

Ничего не ответив, Татьяна достала из сумочки записную книжку, написала на листке, вырвала его и подала Леденеву.

— Вот в эти дни и часы, — сказала она. — Буду рада вас видеть. Не так часто встречаешь любителей органной музыки, тем более…

Она хотела сказать «среди людей вашей профессии», но в последний момент спохватилась. Татьяна поняла, что ей совсем не хочется обидеть этого человека, уже внушившего ей необъяснимую симпатию. Она шла от некоей внутренней теплоты, способности наделять людей, общающихся с Леденевым, уверенностью и покоем.

— Мне будет приятно показать вам наш концертный зал, — сказала Татьяна и улыбнулась Юрию Алексеевичу.

— А мне вы позволите послушать вашу игру? — спросил Арвид. — Органная музыка любезна и моей душе тоже.

— Разумеется, приходите, — ответила Татьяна. — Сейчас я хочу, чтобы вы послушали мои любимые хоральные прелюдии Баха из его «Органной книжки».

Она нашла пластинку, поставила ее, и гостиную наполнили звуки органа.

— Играет Хельмут Вальха, — сказала Татьяна и передала Юрию Алексеевичу обложку пластинки, где разъяснялось на обороте, что именно хотел сказать каждой из прелюдий великий мастер.