Цеховик. Книга 2. Движение к цели - Дмитрий Ромов

Мы поднимаемся на пятый этаж и заходим в зал. Он уже полный. Стоит шум и гвалт. Поднимаемся на сцену и усаживаемся за стол, покрытый малиновой плюшевой скатертью. Ну что же, нужно провести собрание. План с Крикуновым я уже обсудил. Значит, надо действовать, причём скорее, чтобы не тянуть кота за хвост и скорее бежать к табачному капитану.

Я поднимаюсь.

— Товарищи! — говорю я громогласно, как на плацу.

Общий гвалт немного стихает и все удивлённо смотрят в мою сторону. Классные руководители успокаивают неуспокаеваемых и воцаряется относительная тишина.

— Собрание комсомольской организации школы объявляю открытым. Какие будут предложения по составу президиума?

Руку тянет девочка из первого ряда. Я предоставляю ей слово и она зачитывает по бумажке несколько фамилий.

— Будут другие предложения? — обращаюсь я к залу и получаю в ответ тишину. — Возражения? Замечания?

Нет, ничего подобного не предвидится.

— В таком случае прошу голосовать за состав президиума списком. Кто за? Прошу поднять руки. Против?.. Воздержался?.. Принято единогласно. Прошу членов президиума занять свои места.

Члены поднимаются на сцену.

— Слово для приветствия участникам собрания предоставляется второму секретарю Центрального районного комитета ВЛКСМ, товарищу Куренковой Валентине Романовне.

Пока она идёт от стола к трибуне с гербом СССР, стоящей здесь же на сцене, зал снова начинает гудеть, поскольку никаких интересных событий, не говоря уже о зрелищах, на сцене не происходит.

— Товарищи, — снова встаю я, и говорю строгим голосом с недовольно-репрессивными интонациями, как прожжённый аппаратчик. — Прошу вас проявлять уважение и не тормозить ход собрания. Давайте все мы настроимся на конструктивную рабочую волну и выработаем необходимые решения, как можно скорее. Соблюдайте тишину, пожалуйста.

Гул снова смолкает и Куренкова начинает свой экспромт. Как говорится, «я чихнул и начал свой привет. С Новым годом, тётя Хая…»

После собрания Крикунов идёт её провожать. Перед тем, как уйти, она прощается со мной.

— Где это ты, Андрюша, такого орла взял? — спрашивает она у Андрея Михайловича.

— Выпестовал, Валентина Романовна, создал, как демиург, — отвечаю я. — Из подручных материалов.

— Далеко пойдёшь, Брагин, — качает она головой и пристально смотрит.

— Если позволите, — улыбаюсь я, — как-нибудь при случае я вам напомню эти слова.

Перед тем, как бежать к капитану, я заскакиваю в бар. Думаю, идея у меня верная.

— Альберт Эдуардович, — прошу я, поприветствовав бармена и руководителя этого «царства разврата», — Продайте, пожалуйста, бутылочку чего-нибудь хорошего, но не оголтело импортного. Умеренно-прекрасного, но доступного по цене простому советскому школьнику.

Он молча выходит в служебное помещение и возвращается с бутылкой. Повертев в руках, он ставит её передо мной на стойку.

— Двадцать пять, — говорит он голосом, лишённым эмоций.

Двадцать пять за «Слънчев бряг»? Жук вы Альберт Эдуардович. Ну да ладно, могло быть и хуже. Я отдаю деньги и забираю бутылку, завернув в серо-бежевую бумагу, любезно предоставленную барменом.

Кахи с Рыжим нет. Попрощавшись, я иду на выход и, как всегда, сталкиваюсь с ними обоими на ступеньках. На Кахе точно такая же куртка, как и у меня. Красная с белыми вставками и гербом СССР на груди.

Они останавливаются и смотрят на меня, как на приведение. Не ожидали увидеть?

— Здорово, орлы, — улыбаюсь я. — Смотрю, Андрюха, ты решил в нашу команду влиться?

— Чего? — хмурится он.

— В олимпийскую сборную.

— Ты где куртофан взял? — спрашивает он.

— В Лейк-Плэсиде, ясен пень. Там же, где и ты, по ходу. Хотя нет, точно, тебе батя подогнал, мажор.

— Чего? — снова тянет он.

— Ладно ребята, очень хочу с вами поговорить, вот прямо очень, но некогда. Не забыли, скоро игра уже? Ладно, бывайте. Увидимся. Кино, кстати, хорошее было. Жизнеутверждающее. Обязательно сходи, Рыжий. А потом обсудим.

Он ничего не отвечает, но смотрит неприязненно. Ну что же, насильно мил не будешь.

Придя в милицию, получаю пропуск и поднимаюсь в кабинет Артюшкина.

— Смотри-ка, — говорит он, — сам пожаловал. Без звонков, погонь и спецназа.

В кабинете накурено, открытая форточка не справляется и можно по-прежнему вешать топор. Дверца большого несгораемого шкафа приоткрыта. Висящее на стене радио, тихо бубнит:

«Попытки руководства Вашингтона отгородиться от внутренних проблем страны, поднятые антисоветской шумихой, судя по всему, оказываются, всё же, безуспешными. Нагнетавшиеся страхи по поводу, так называемой, советской угрозы в Персидском заливе»…

— Я же говорил, — отвечаю я, — приду, когда будет, что принести.

— Ну, и что принёс? — спрашивает он, доставая голубую помятую пачку «Ту-134».

— Подарки.

— Даже во множественном числе? — удивляется он и раскуривает сигарету, предварительно помяв её в пальцах.

— Да, вот первый, — протягиваю я бутылку.

Капитан неторопливо разворачивает бумагу, достаёт её и удовлетворённо кивает.

— Молодец. Тогда давай, теперь я тебе подарок сделаю. По очереди, ладно?

Он выдвигает ящик стола и, достав оттуда лист бумаги, протягивает его мне.

— Дружеский шарж, — усмехается он. — Нравится?

У меня в руках оказывается фоторобот. Изображение, конечно, нельзя назвать моим портретом, но какое-то сходство определённо имеется.

— И кто это? — невозмутимо спрашиваю я.

— Кто это? — переспрашивает он. — Правда что ли? Не можешь понять, кто это?

— Не имею не единой мысли, — отвечаю я, пожимая плечами.

— Ну ладно, пойдём со мной. Не переживай, это не официальные действия. Так, просто дружеский разговор.

Мы выходим из кабинета и идём по коридору. У одной из дверей Артюшкин останавливается и, толкнув, заходит внутрь.

— Давай, — говорит он, оборачиваясь, — проходи, не стесняйся.

Он кивает сержанту в форме и тот выходит из кабинета. Остаёмся только мы с Артюшкиным и парень со сломанным носом и чёрными фонарями под глазами.

— Кто ж тебя так? — с сочувствием спрашиваю я.

— Ну что, Жир? — обращается к нему и капитан. — Этот?

Парень смотрит на меня и в его глазах я вижу страх.

— Ну, чего молчишь-то? — наседает Артюшкин. — Это он или нет?

13. Начинай с малого

Хотя, может и не страх. Или страх, вперемешку с презрением и злобой. Да, в общем-то, всё равно, что там светится в глазах Жира. Потому что он медленно кивает и, разжав пересохшие губы, коротко произносит:

— Да.

— Точно? — с нажимом спрашивает табачный капитан.