Беспредел - Игорь Бунич

Пахнуло сыростью, дерьмом и еще какими-то страшными и непонятными запахами. Вместе с гаммой отвратительных запахов на вошедших обрушился чей-то страшный крик. Даже не крик, а животный вой или рев. Такое можно услышать, когда неумелые руки режут свинью, только здесь было значительно ниже тональностью. Кобаненко стало страшно. Ему, при его авантюрно-бесшабашной натуре (чужая жизнь — копейка, а своя — рупь), по-настоящему страшно бывало редко.

Один раз в Кабуле, когда на глазах убили двух его приятелей, а его почему-то нет. Откуда прилетели пули, никто не заметил. Из-за какого-то забора. Глядя на убитых сослуживцев, Кобаненко ждал своей пули, но она так и не прилетела. Долго потом не мог уснуть. Выручили наркотики. Второй раз стало страшно после случая на танцплощадке, когда уже после допроса протрезвел и понял, что нужно немедленно бежать.

И вот сейчас. Куда его ведут? Мысль работала лихорадочно. Хозяин не в счет — его он вырубит одним мизинцем. С гориллой в джинсовом комбинезоне придется сложнее, но если с него начать, пока идет впереди, неожиданным ударом сзади по шейным позвонкам — может, справится. Безотчетный страх всегда придает решимости. Но разум победил страх. Если даже он и прикончит обоих, как отсюда выберется? Коль вспомнить, как они сюда добирались… Усилием воли взял себя в руки, стараясь успокоиться.

По мере того, как они втроем шли по полутемному, грязному, пропахшему дерьмом и падалью коридору, источник воя приближался. Наконец, парень в джинсовом комбинезоне остановился у одной на дверей с зарешеченным оконцем и вопросительно посмотрел на хозяина. Страшный вой, давя на уши, доносился именно из-за этой двери.

Кобаненко и раньше слышал, что в республике подземных тюрем едва ли не больше, чем школ и больниц вместе взятых, но не предполагал, что они могут оказаться под любым, внешне ничем не примечательным домиком.

Первый секретарь жестом приказал открыть дверь.

От волны воя, вони и гнили у Кобаненко потемнело в глазах и закружилась голова. Хозяин вошел в камеру, взмахом руки предлагая Белову следовать за ним.

Примерно в полутора метрах от входа в камеру начиналась забетонированная яма глубиной около двух метров. У одной из стен ямы сидел голый человек, воя и ревя. Его руки, как у распятого, были прикованы к вделанным в бетон стен кольцам, а ноги — к таким же кольцам, вделанным в бетон дна. А в его промежности, поедая половые органы, копошилось два десятка огромных крыс.

Кобаненко с первого взгляда узнал в поедаемом крысами смертнике майора-узбека, командовавшего их подразделением и исчезнувшего пару недель назад. Майор выл и ревел, но глаза его были пустыми и неподвижными. Видимо, сделали какой-то укол, чтобы быстро не потерял сознание от шока или страха. Чтобы успел осознать вину, как говорили в Афганистане, сажая на железный кол специальной выковки. Азия!

Виктору Ивановичу не столько страшно было смотреть на своего бывшего командира и слушать его уже нечеловеческий вой, сколько нюхать этот запах, исходивший из ямы, где крысы, залезая друг на друга, толкаясь в крови, растекающейся между ног майора по дну ямы, подмешивали к вою убиваемого свой азартный и пронзительный визг.

Хозяин взглянул на Белова-Кобаненко и сказал: "Порошок этот специальный. Американцы придумали для сельского хозяйства. Привлекает грызунов и убивает их. А для человека безвреден. Нам прислали для подъема сельского хозяйства".

Он хрипло рассмеялся, видимо, охмелев от наблюдаемой картины, которая доставляла ему какое-то наркотическое удовольствие. Подмигнув, он сказал Виктору Ивановичу, давясь от смеха: "Мы ему яйца и хер этим порошком намазали. Крысы умрут раньше, чем он".

Глаза хозяина блестели. Он что-то закричал в яму на своем языке, затем растегнул брюки и стал мочиться на голову несчастного майора. А затем, к величайшему удивлению Кобаненко, визжа и задыхаясь, стал онанировать, прыгая прямо на краю ямы. Белову-Кобаненко показалось, что хозяин сейчас прыгнет в яму и сольется с майором, крысами и кровью в каком-то страшном экстазе. Белов прислонился к стене, чтобы не упасть.

Первый секретарь застегнул брюки. Вытер платком пот со лба и, тяжело дыша, сказал: "Доверие было оказано. Не оправдал. В ЦК вызывали… Подвел. Пусть умирает долго, как пес, в подвале".

Виктор Иванович не помнил, как они снова оказались на свежем воздухе. Он окончательно очнулся, сидя вместе с хозяином в какой-то беседке за столом, на котором стояла ваза с фруктами и хрустальный графин с коньяком. Наливал коньяк в стопки человек в джинсовом комбинезоне.

— Доверие будет вам оказано, товарищ Белов, — мягко улыбаясь, говорил хозяин, смакуя коньяк. — Пей, товарищ Белов, не стесняйся. Ой, хороший коньяк. Закуси гранатом. Очень хорошо идет.

Виктор Иванович чувствовал, что если он сейчас что-нибудь съест или выпьет, его тут же вывернет наизнанку прямо на накрахмаленную скатерть стола. Даже немного стыдно стало, что он такой слабак. Наверное, из-за запаха этого американского порошка.

Доверие, которое ему, по-видимому, от нехорошей жизни постоянно обещал оказать хозяин, проводя параллельно такую мощную морально-психологическую обработку и демонстрируя, что ждет того, кто доверия не оправдает, — свелось к сопровождению грузов. Грузы были различные: от помещавшихся в дипломат пакетов до целых эшелонов и автоколонн. Так Виктор Иванович совершенствовался в своей нынешней профессии.

Многое он за это время увидел, хотя мало понял. Целые эшелоны загонялись под землю в местах, где на географической карте зеленели сплошные пятна тайги, а то и синели озера. Входил эшелон в тоннель и шел по тускло освещенному тоннелю часов пять. Подходил к подземному полустанку, где Белова встречали какие-то непонятные люди в еще более непонятной форме, принимали эшелон, а ему давали расписку в принятии груза и ставили на ней тот же самый штампелек, что уже стоял на сопроводиловке. Штампельки бывали разные, но затейливые. Чаще всего в виде красивых восточных орнаментов. У хозяина их была целая коробка, хранящаяся в сейфе вместе с толстой пояснительной книгой. Шеф долго водил пальцем по страницам книги, шевеля губами, как школьник, затем выбирал нужный штампелек и ставил, отдавая Виктору Ивановичу и напоминая об оказанном доверии.

Эшелоны уходили куда-то дальше под землю, а Виктора Ивановича на диковинного вида дрезинах доставляли на свет Божий до ближайшей легальной станции, в комендатуре которой ему без лишнего слова отмечали командировку: лейтенант Белов прибыл-отбыл.

Иногда ездил просто с паспортом и командировку не отмечал. Но командировочные получал всегда: 7 рублей 50 копеек суточные, 3 рубля 60 копеек — квартирные. Сдавал хозяину отчеты по командировке: сколько и где истратил. Хозяин или кто-то из бухгалтерии обкома эти отчеты внимательно проверял. Хозяин журил за потраченные деньги.

— Что-то у вас, товарищ Белов, в последней командировке 75 рублей не сходятся, — говорил он, хитро щуря свои азиатские глазки. — Пили, наверное?

Действительно, Кобаненко начал сильно пить, хотя еще и пытался держать себя в руках. Выпить он любил всегда, напиваясь порой до бесчувствия, но это было временами, так сказать — для разрядки. Но тут появилась потребность пить чуть ли не ежечасно. Водку возил в термосе. Когда ездил один, вроде, сходило, а когда с командой, то такое не скроешь. Кто-то и настучал. Зная, что к таким проступкам, если они не вредят делу, хозяин относится снисходительно, Виктор Иванович все-таки соврал: "Свитер купил за 70 рублей. Холодно было. Боялся простудиться". Хозяин улыбнулся: "Ладно, знаем мы эти свитера". Сам он последнее время стал проще и доступнее. Тоже куда-то постоянно ездил, летал на личном самолете, пропадая на неделю, а то и больше.

Поместье почти опустело. Исчез гарем, почти никого не осталось из охраны, пропали павлины. Все как-то приходило в запустение. На входе в поместье стали дежурить какие-то люди в милицейской форме. Однажды вернувшись из командировки, Кобаненко увидел, что подземная тюрьма уничтожена. Вокруг еще валялся строительный мусор, но само место уже асфальтировали. Работало два катка. А домик охраны, оказывается, в его отсутствие сгорел вместе с немногими личными вещами Виктора Ивановича. Хорошо, что хозяин перед пожаром приказал все документы и сберкнижки перенести к себе в сейф.

— Не горюй, товарищ Белов, — успокоил его первый секретарь. — Новый построим. Еще лучше будет. А пока поспи у меня в особняке.

Особняк тоже уже был не тот. Многие помещения и комнаты были пустыми. Исчезли богатые ковры, закрывавшие атласную обивку стен и мозаичный паркет пола, пропали драгоценные вазы и картины, старинное оружие и роскошная мебель.

— Переезжать скоро будем на новое место, товарищ Белов, — улыбался хозяин.

"Не в тюрьму ли?" — мелькнула у Белова-Кобаненко злорадная мысль.