Том 3. Ангел Западного окна - Густав Майринк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
с природой вечной любви, вбирал себя в собственную самость. Изучай же и дальше с прежним прилежанием двойную звезду в Кассиопее, а я} видимо, очень скоро покину это маленькое островное королевство, дабы собственными глазами узреть расколотую корону, кол ожидает меня по ту сторону...
Тут я рухнул на колени пред ложем моей повелительницы, и все остальное, что было между нами сказано, лишь самым краем коснулось моего сознания.
Болезнь королевы оказалась много серьезней, чем казалось вначале, и врачи не слишком надеялись на выздоровление. Тогда я поехал в Голландию и добрался до Германии, чтобы найти знаменитых медиков, известных мне по Лёвену и Парижу, однако никого из них не застал и в полном отчаянье день и ночь гонялся за ними на курьерских, пока во Франкурте-на-Одере меня не нагнала весть о счастливом выздоровлении моей госпожи.
И вот в третий раз вернулся я домой — странно, но все мои поездки по делам королевы оказывались почему-то бессмысленной и бесполезной тратой времени и сил — и нашел мою жену Яну разрешившейся от бремени мальчиком, любимым сыночком Артуром, которого она мне родила на пятьдесят пятом году моей жизни.
Отныне наши отношения с королевой Елизаветой свелись к редким встречам во время моих случайных наездов в Лондон; все те страхи, восторги, страдания и тайные брожения фантастических надежд, которые раньте обуревали меня, как-то сами собой утихли, и жизнь мол в эти два последних года текла так же спокойно, как ручей Ди там, снаружи, — не без грациозных изгибов в приветливые равнины, но и без авантюрных стремнин, без неистового напора будущей великой реки, несущей свои воды к далеким, роковым горизонтам.
В прошлом году королева с милостивой снисходительностью восприняла последнее напоминание о наших североамериканских планах, к которому я принудил мое перо: посвященная Елизавете Таbulа geografica Americae[26] стала итогом многолетних трудов, в ней я еще раз попытался указать на неограниченные, но почти упущенные из-за бесконечных проволочек возможности и выгоды этого грандиозного и досконально продуманного предприятия. Я сделал лишь то, что велел мне мой долг. Если королеве угодно прислушиваться к завистливому шепоту низколобого барана, а не к совету... друга, значит, Англия упустила свой звездный час, и упустила безвозвратно. Ну что ж, еще немного можно и подождать, чему-чему, а этому я за полвека научился! Уши королевы сейчас
принадлежат Барли. Уши, которые слишком доверяют советам глаз, столь благосклонных к мужской красоте. Барли никогда не нравился мне. Мало, очень мало полагаюсь я на его рассудительность, а уж на его справедливость — и того меньше.
Но есть еще и другое обстоятельство, которое позволяет мне вполне хладнокровно, без лихорадочного озноба, ожидать решения королевского совета. За годы всех этих выпавшие на мою долю испытаний в меня вселилось сомнение, вновь и вновь задаю я себе вопрос: земная ли Гренландия истинная цель моей гиперборейской конкисты? Основания сомневаться в правильности того как я истолковал пророческие слова зеркала, возникали у меня с самого начала; сатанинский Бартлет Грин тоже вызывает сильные подозрения, несмотря на его многократно испытанное сверхъестественное ясновидение! Поистине дьявольская его хитрость заключается в следующем: говорить правду и только правду, но так, что она неизбежно будет истолкована превратно... Этот мир еще не весь мир, так учил он, когда явился ко мне в камеру сразу после своей смерти. Этот мир имеет свой реверс с большим числом измерений, которое превосходит возможности наших органов чувств.
Итак, Гренландия тоже обладает своим отражением, так же как и я сам —по ту сторону. Гренланд! Не то же ли это самое, что и Grüne Land, Зеленая земля по-немецки? Быть может, мой Гренланд и Новый Свет — по ту сторону? Это заполняет мои мысли, питает предчувствия с тех пор, как я... испытал Иное. И настойчивые понукания Бартлета: здесь, на земле, и нигде больше, следует искать смысл бытия — теперь скорее активизируют подозрительность моей интуиции, чем стимулируют логические построения разума. Ибо что бы там ни говорил Бартлет Грин, а доводам рассудка и ссылкам на очевидность я научился не доверять в корне. И хоть Бартлет и лезет из кожи вон, чтобы предстать предо мной эдаким спасителем и благодетелем, но другом моим ему не бывать. В Тауэре он, быть может, и спас меня, мое тело, но для того лишь, чтобы тем вернее погубить мою бессмертную душу! А раскусил я его тогда, когда он свел меня с дьяволицей, которая, дабы заполучить меня, преоблачилась в астральную оболочку Елизаветы.
И тут из сокровенной глубины души меня как будто озарило, и вся моя жизнь вдруг предстала предо мной чужой, и увидел я ее словно в зеленом зеркале, и как мне хотелось тогда разбить вдребезги то, другое зеркало, пророчество которого когда-то дало первый толчок к кардинальному перевороту моего сознания. Я стал абсолютно другим, а тот, прежний, который был куколкой, так и
остался висеть мертвой оболочкой в ветвях: древа жизни. С этого момента я перестал быть марионеткой, руководимой из зеленого зеркала. Я свободен! Свободен для метаморфозы, полета, королевства, «королевы» и «короны»!
На этом тетрадь с записями Джона Ди, охватывающими его жизнь со времени освобождения из Тауэра и вплоть по 1581 год, кончается. Итак, пятьдесят семь... Обычная человеческая жизнь в этом возрасте, как правило, идет под уклон, обретает спокойствие и самоуглубленность зрелости.
Да, действительно, мое участие в этой необыкновенной судьбе естественным никак не назовешь, какой-то странный душевный резонанс с моим предком, отдаваясь во мне многократно усиленным эхом, подсказывает, что настоящие бури, роковые удары и титанические сражения только начинаются, что они будут крепчать, ожесточаться, свирепеть... Боже, что за ужас охватывает меня внезапно?! Я ли это пишу? Или это Джон Ди? Я что, превратился в Джона Ди? И это моя рука? Моя?! Не его?.. Но во имя всего святого, кто стоит там?
