ПЗХФЧЩ! - Всеволод Бенигсен

Вы, конечно, пожмете плечами: в огороде бузина, в Киеве дядька: где Прельвитц и где Сухоручко? Но в том-то и дело, что судьбе было угодно свести этих двух людей в одном месте, и именно эта судьбоносная встреча стала переломной в жизни каждого из них.

Вадик Сухоручко был ребенком открытым и веселым. Все изменилось, когда ему стукнуло семь лет и он пошел в школу. Шел 1930 год.

На исходе перовой четверти учительница попросила каждого в классе рассказать о себе, а также о том, кем он хочет стать. Ученики стали по очереди рассказывать.

Вадима слегка озадачил тот факт, что семьи у всех были разные, а вот мечты почему-то похожие: и дети из рабочих семей, и отпрыски советских интеллигентов как один мечтали о простых героических профессиях. Удивляло еще и то, что никто не выбрал то, что собирался выбрать он: самую важную и правильную должность в мире. И когда до него дошла очередь, громко заявил, что хочет быть Сталиным. Вообще-то, он был уверен, что сейчас все начнут бить себя по лбу и досадовать, мол, как это они сами не догадались. Но в классе почему-то наступила гробовая тишина, а смутившаяся учительница сказала, что, во-первых, это место уже занято, а во-вторых, Сталин — один, и другого быть не может.

— Может, ты хотел сказать «как Сталин»? — мягко поправила она Вадима, обращаясь почему-то к замершему классу.

— Нет, я хочу быть Сталиным, — тихо, но решительно повторил маленький Вадим, которому очень не понравилось, что его поправляют.

Но учительница была непреклонна и потребовала немедленно переменить мечту. После секундной задумчивости Вадим сказал, что раз Сталиным ему не суждено стать, то тогда он будет шпионом.

— Ты, наверное, хотел сказать «разведчиком», — снова попыталась поправить его учительница.

Но Вадим, которому не понравилось, что у него второй раз подряд отбирают мечту, неожиданно заупрямился, заявив, что он имел в виду именно «шпионом». Потому что раз о них все говорят, то, наверное, у них важная и интересная работа.

— То есть ты хочешь продавать нашим врагам наши секреты? — нахмурилась учительница, мысленно строча донос на родителей Вадима.

Почувствовав подвох в вопросе и заметив, с каким напряжением на него смотрят одноклассники (вон у того курносого на первой парте даже пот на лбу выступил), Вадим задумался.

— Ты же понимаешь, что шпионы — это враги нашей страны, — сделав многозначительный акцент на слове «враги», продолжила учительница. — И если ты хочешь быть шпионом, значит, хочешь быть нашим врагом.

Тут она повернулась к классу, как бы говоря, вот, глядите, один из вас собирается стать вашим же врагом. Вадим снова задумался. От работы «врагом» он, конечно, тоже не отказался бы, так как по популярности враги стояли где-то рядом со Сталиным и шпионами, но все-таки понимал, что это что-то нехорошее. Как раз в этот момент он поднял глаза на противоположную стену и увидел свеженатянутый лозунг — «Если враг не сдается, его уничтожают», и чуть ниже — «М. Горький». Это меняло дело.

Вадим выдавил, что ему надо подумать.

Учительница, облегченно выдохнув, разрешила Вадиму сесть обратно за парту. Но она ошибалась, надеясь, что к следующему разу Вадим придумает себе мечту. Теперь он уже твердо решил, что какой бы выбор он ни сделал, он никому о нем не расскажет. Втайне он, конечно, надеялся, что больше к вопросам на тему «кем я хочу стать» никто возвращаться не будет, но жестоко ошибся. На всем протяжении обучения в школе вопрос о будущем задавался всеми учителями и во всех классах. И не просто часто, а даже с каким-то маниакальным упорством. Подобная настойчивость объяснялась, видимо, желанием педагогов проследить, не отклоняются ли те или иные ученики от правильного курса на всем протяжении обучения. А курс у всех был разный. Саня Кулаков, например, был отчаянным конъюнктурщиком и каждый раз отвечал в зависимости от того, кто на данный момент официально считается героем. Когда страна принялась чествовать летчиков, он клятвенно заверил учительницу, что будет летчиком. Когда газеты затрубили о подвиге челюскинцев, он, не моргнув глазом, сказал, что давно мечтал стать полярником. Правда, на его беду, герои в те годы росли как грибы, и это чрезвычайно мучило Саню, который метался от одной почетной профессии к другой, как раненый зверь по клетке.

Единственным, кто продолжал отмалчиваться, был Вадим, у которого напрочь отбили охоту к откровенности. В то время, когда его одноклассники, стоя у доски, уверенно рапортовали, что хотят быть военными или милиционерами, Вадим сидел со скучающим видом, ковырялся в носу, а выковыренное из носа лепил снизу к парте, в результате чего вся ее нижняя поверхность была утыкана засохшими козявками, как свод пещеры — сталактитами. Он слушал бодрые голоса одноклассников и с тоской думал о том, что снова близится его очередь. Он уже заранее слышал свое извечное «не знаю», возмущенный вопрос учительницы: «Как это, ты не знаешь?» и снисходительный смех одноклассников. Потом, конечно, учительница скажет, что он подводит весь класс, а может, и всю школу, что в ее время не было такого выбора, потому что капиталисты не давали простым людям свободы. Затем она долго будет цитировать стихотворение Маяковского о том, что «все работы хороши, выбирай на вкус», после чего (полностью опровергая пафос стихотворения) начнет приводить примеры таких профессий, что всем станет ясно: хороши, конечно, все работы, но некоторые все же лучше. Потом Вадима оставят в покое еще на пару месяцев, а настроение учительницы срочно будут поднимать остальные сознательные ученики — будущие милиционеры и военные, ткачихи и медсестры.

То, что никто не хочет подметать улицы или стирать белье, Вадима не удивляло: в конце концов, дворник и прачка — профессии действительно не самые геройские, а стало быть, и не самые желанные, — но его удивляло, что никто не соизмеряет свои планы на жизнь с собственными талантами или хотя бы просто физическим сложением. Поэтому, когда толстый Борька Прудников по кличке Жирдяй громогласно заявил, что собирается быть кавалеристом, Вадим так вздрогнул, что задел плечом соседку по парте, и та, ойкнув, едва не свалилась со скамейки. «Да что же это такое? — мысленно возмутился Вадим, не заметив вскрикнувшей соседки. — Если Борька уже сейчас страдает легкой отдышкой и ходит, качаясь из стороны в сторону, то что же с ним будет через десять лет?» Он так после урока Борьке и сказал:

— Ты, Борька, не обижайся, но только под тобой не то что лошадь, а и бегемот, пожалуй, треснет.

На что Борька, нисколько не смутившись, а даже наоборот, как будто гордясь своим весом, вынул из портфеля огромный бутерброд с колбасой и хмыкнул:

— Не треснет.

После чего смачно надкусил бутерброд и победоносно посмотрел на Вадима. Почему у Борьки всегда был победоносный вид, когда он ел, Вадим не знал. Видимо, поглощение пищи будущий кавалерист воспринимал как победу над этой самой пищей, оттого и взгляд у него становился какой-то слегка осоловевший и гордый. Ел он торопливо, громко чавкая, а главное, лихорадочно сопя носом — кислород, видимо, уже потерял всякую надежду прорваться в легкие через вечно забитый едой рот и теперь в двойном объеме лез через ноздри.

«Тебе дай волю, — подумал Вадим с брезгливостью, — ты бы и все мировые запасы воздуха сожрал».

— А может, ты и прав, — неожиданно сказал он вслух.

— В смысле? — пробурчал Борька и с каким-то нечеловеческим хрюкающим звуком втянул ноздрями очередную порцию кислорода, но того оказалось недостаточно, и он жадно распахнул пасть, в которой липкой кашей шевелилась пережеванная еда.

— Может, и не треснет, потому что ты раньше треснешь, — ответил Вадим, с отвращением глядя на жующего одноклассника. А потом, плюнув с досады, отошел. В ответ Борька ничего не сказал, ибо был обессилен битвой с бутербродом.

В шестом классе Вадим неожиданно понял, что хочет стать доктором. Почему, и сам не знал — вырос-то в самой пролетарской семье, где врачи считались если не совсем «гнилой интеллигенцией», то где-то около того. В школе он никому об этом желании говорить не стал, а вот отцу как-то проболтался. Тот сурово отрезал, что мечты мечтами, а жизнь жизнью. Мол, судьба Вадима так сложилась, что родился он в семье потомственных рабочих, и, стало быть, не о халатике белом ему мечтать надо, а днями и ночами думать, как продолжить великую заводскую династию Сухоручко. А доктором он может быть, если захочет, в свободное от работы время. Вроде хобби. Коллекционируют же люди значки там или марки без отрыва, так сказать, от производства.

Вадим хотел возразить, что довольно сложно лечить людей в свободное от двенадцатичасового стояния у станка время. Но промолчал, решив потихоньку готовиться к поступлению в медицинский институт.

Однако, углубившись в изучение человеческого организма, Вадим настолько отдалился (или, как тогда говорили, оторвался) от коллектива, что перестал общаться с одноклассниками, а на уроках предпочитал читать под партой разные книжки по анатомии, а не слушать рассказы про великого Сталина. Это привело к тому, что его начали обвинять в пассивности и индивидуализме. Ибо считалось, что индивидуальность дается человеку природой для того, чтобы он тут же от нее отказался во благо общего дела — то есть построения коммунизма. Иными словами, индивидуальность давалась Богом, а забиралась Сталиным, которого, как известно, тоже обожествляли. Таким образом, выходило что-то вроде Бог дал, бог взял. Или, если быть совсем точным: один Бог дал, другой бог взял.