Госпожа следователь - Игорь Зарубин

За те несколько минут, что они ехали в шикарном «ауди», Саша не умолкал. Казалось, он только и ждал этого момента, готовился к нему, прокручивал в мозгу десятки раз свою исповедь, страстно желая выговориться, поделиться всеми своими радостями и бедами с человеком, которому он был обязан по гроб жизни.

— …на окраине, но трехкомнатную, — тараторил он. — Телефон скоро поставят. Из Штатов только что приехал. По делам ездил, хочу совместный бизнес устроить. Трудно пока, терпение нужно иметь адское. Что еще?.. Сын в четвертый класс перешел, большой уже совсем, на компьютере играет… Сам заочно институт заканчиваю, факультет международной экономики, вот… Экономистом буду…

— Ты еще в детстве экономистом был, — улыбнулась Клавдия Васильевна. — Первый поворот направо и до конца…

«Да, это опять бабская интуиция. Но что-то у Чубаристова происходит, воля ваша, странное…»

— Только тогда это называлось по-другому — фарцовкой.

— Помню.

— Как же не помнить? — резко, но без злобы в голосе выдохнул парень. — И статья в уголовном кодексе была. А теперь это — бизнес, предпринимательство, уважаемая всеми профессия. Смешно даже. Получается, что половину населения можно было бы за решетку бросить.

— С тех пор ни разу не привлекался?

— Да что вы! — Саша поплевал через плечо. — Я свою камеру на всю жизнь запомнил, пять шагов вдоль и два поперек! Даже сейчас иногда снится, с криком просыпаюсь. Я же ребенком был, а детские впечатления самые сильные…

— Значит, тебя должно трясти от одного только вида доллара?

— А вот этого почему-то не происходит, — на полном серьезе ответил парень. — Наверное, для меня доллар как первая любовь, которая с годами не умирает, а только усиливается. — Он помолчал немного, после чего как-то сдавленно произнес: — Спасибо вам, Клавдия Васильевна. Спасибо… Если бы не вы…

— Не надо, Саш… — жестом оборвала его Дежкина. — Кто старое помянет… Я искренне рада за тебя, за то, что все так хорошо сложилось в твоей жизни. Я даже немножко горжусь…

— Клавдия Васильевна, если вы в чем-нибудь нуждаетесь… — превозмогая неловкость, проговорил Саша. — Там деньги нужны или еще что…

— Прекрати, слышать ничего не хочу! — вскричала Дежкина. — Как тебе не стыдно?

«Господи, они что, сговорились, искушать меня? — подумала Клавдия. — Каждый второй…»

— Так я ведь от чистого сердца… — Парень покрылся стыдливыми багровыми пятнами. — Простите, если обидел…

— Прощаю.

— Сами-то как живете? Все допрашиваете, выискиваете, изобличаете?

— …и пишу нескончаемые отчеты, — вздохнула Клавдия.

— А сейчас какое дело ведете?

— Я много дел веду.

— А самое интересное? Ну, в смысле сложное, запутанное…

— Пытаюсь найти собаку…

— Какую еще собаку?

— Трехлетнего кобеля, дворняжку. В холке тридцать сантиметров, неопределенного окраса. Кличка — Фома.

— А-а-а, понятненько, — засмеялся Саша. — Тайна следствия? Говорить не хотите? И правильно, мне-то это ни к чему, любопытства ради.

Он занес продукты в парадное, вызвал лифт и, порывшись во внутреннем кармане пиджака, протянул Клавдии визитную карточку.

— Здесь мой телефон. — В его глазах появилась неподдельная печаль. — Прошу вас, позвоните как-нибудь. Я буду ждать…

— Позвоню, — пообещала Дежкина. — Удачи тебе, Александр. И не забывай о том, что статью о незаконных валютных операциях еще никто не отменял.

«И вся эта история со свидетелем из Сибири получается вовсе не странной, а просто подозрительной. Вызывал человека по делу Долишвили. Беседовал с ним часа два. Потом говорит: по делу Шальнова — Гольфмана. И ни одного протокола… И эта запись в деле — «Новосибирск»…»

К тому моменту, когда Клавдия вошла в квартиру, Федор уже продрал глаза, наспех позавтракал и теперь корячился в углу кухни, стараясь просунуть мокрую тряпку в щель между стеной и холодильником. Каждую субботу глава семьи проводил генеральную уборку, и это мероприятие стало для него чем-то вроде священного долга. Впрочем, он вполне мог бы выбрать для уборки любой другой день, благо свободного времени у него было более чем достаточно.

— С ума сошла? — увидев огромные, наполненные доверху сумки, набросился он на жену. — Надорваться захотела? В конце концов, кто в доме мужик? Я или ты?

— Ты так сладко спал… — оправдывалась Клавдия. — К нам сегодня Лина Волконская в гости придет, а в холодильнике шаром покати…

— Не, так не пойдет… Я ж только безработный, но не безрукий, — возмутился Федор.

Дежкина воспринимала слова мужа спокойно и даже с некоторым равнодушием. Тирады примерно такого же содержания ей приходилось выслушивать неоднократно, вот только на рынок по-прежнему ездила именно она.

— Газету мне купила? «Московский комсомолец»? — тем же возмущенным тоном спросил Федор.

— Ой, вылетело…

— Вот блин, так и знал! Так и знал! — Он в сердцах швырнул тряпку. — На тебя же нельзя положиться! Что ни попросишь — будто в песок уходит! — Федор выбежал в прихожую и начал обувать сандалии.

«И ведь как он замялся тогда, когда я спросила про этого, из Новосибирска… Всегда сам наперед расскажет, а тут — молчок…»

Дежкина прекрасно понимала причину мужниной ворчливости. Он все никак не мог забыть вишневую «девятку». А если уж Федор начинает ворчать с самого утра, то к вечеру жди бури. Так и получилось, правда, несколько раньше положенного.

В первом часу дня, когда Клавдия увлеченно копошилась на кухне, делая всевозможные закусочки, салатики и конечно же свои фирменные пирожки с курагой, Федор, так нигде и не отыскав вожделенный «Московский комсомолец», с присущим ему ожесточением драил пол в ванной. При этом он тихо разговаривал сам с собой и сам же себе что-то возмущенно доказывал. Поначалу он даже не обратил внимания на три маленьких стеклянных пузырька, которые притаились в укромном уголке, за унитазом. Но когда обратил, глаза его непроизвольно полезли на лоб.

На каждый пузырек была приклеена бумажка, а на бумажке чьей-то умелой рукой был выведен рисунок, знакомый каждому ребенку, — страшный человеческий череп с перекрещенными костями, этакий пиратский «веселый Роджер». Над рисунком отчетливо значилось: «Токсично. Беречь от детей. Не распылять вблизи огня. Долбанет так — свои не узнают».

Федор осторожно свинтил крышечку с горлышка самого маленького пузырька и принюхался. В нос ударил едкий, противный запашок, из глаз моментально хлынули слезы. Как нарочно, прошлым вечером по телевизору показывали актуальную передачу про детскую токсикоманию.

— Мать твою… — ошарашенно пробормотал он. — В дурную компанию попал… Втравили…

Через минуту он уже нависал над ничего не понимающим Максимом, теребил его за шиворот и требовательно вопрошал:

— Признавайся, откуда эта дрянь? Что ты с ней делаешь? Какая паскудина тебе ее подсунула? В глаза смотреть!

Мотая головой, Максим пищал что-то жалобное и нечленораздельное. Отец с такой силой стиснул ему загривок, что парень от боли не мог произнести ни слова. В такой позе сын не мог посмотреть отцу в глаза даже при большом желании.

— Я тебе эту дурь из головы выбью! — продолжал экзекуцию Федор. — Я тебя породил, я тебя и убью! В роду Дежкиных уродов никогда не было и не будет!..

— Что ты делаешь?! — На этот шум из кухни прибежала Клавдия. — Немедленно отпусти ребенка!

— Вот, смотри! — Федор тыкал сыну в грудь пальцем. — Смотри, кого ты воспитала! Выродка!

— Ma, чего он от меня хочет? — хныкал Максим. — Чего он привязался? Идиот бешеный!

— Поговори у меня! — рычал Дежкин. — Ух, недоносок!

— Федор, успокойся! — закричала Клавдия. — Я приказываю тебе! Я представитель закона!

Как ни странно, но последняя фраза подействовала на Федора самым положительным образом. Он отпустил Максима и удивленно посмотрел на жену.

— Ну и голосина у тебя… — тихо сказал сын. — И впрямь, почудилось, будто менты пришли…

— В чем дело? — строго спросила Клавдия. — Отвечайте по очереди. Сначала ты, Федор.

— Твой сын — токсикоман! — патетически воскликнул Дежкин.

— Да гонит он! — возмутился Максим. — Чего ты врешь-то?!

— Это я вру? — Брови Федора воинственно сошлись на переносице. — Это ты кого во вранье обвиняешь? Собственного отца?

— Я же сказала — по очереди! Не перебивайте друг друга! — Эти слова вырывались у Клавдии сами собой. Именно так она утихомиривала разбушевавшиеся стороны при очных ставках.

А Федор, когда Максим делал что-то не так, почему-то сразу отрекался от него и повторял: «Это твой сын, Клавдия». Подобное случилось и на этот раз:

— Твой сын прячет за унитазом наркотики! Три стеклянных пузырька, наполненных какой-то вонючей жидкостью. Спроси у своего сына, Клава, каким образом он ее употребляет? Нюхает, нацепив на голову полиэтиленовый пакет? А может, колет в вены? Ты спроси, спроси!