Наваждение - Барбара Гауди

— Если бы я и стала сейчас что-то смотреть, то только телевизор. Но он не работает.

— Тебя это беспокоит? Что телевизор не работает?

— Меня беспокоит, что я здесь нахожусь. — Она нахмурилась и стала теребить повязку. — Вы знаете тех мужчин, которые хотят меня обидеть?

— По именам я их не знаю… — Кроме Мики, она могла представить только тех мужчин, которые пьют в мотеле, но у нее было такое чувство, что к Рэчел они не имеют никакого отношения.

— Это работорговцы? — спросила Рэчел.

— Работорговцы?

— Брат моей подруги приехал из Африки. Он рассказывал, что работорговцы, которые там живут, приезжают сюда, крадут здесь девочек со смуглой кожей и переправляют их обратно в Африку.

— Ну да… — растерянно сказала Нэнси. Она не знала, надо ли продолжать разговор на эту тему. Но может быть, это поможет ей выйти из неловкого положения?

— Вот я и подумала, что это работорговцы, — завершила свою мысль девочка.

— Ну да, может быть, это они…

Рэчел подняла на нее глаза:

— В самом деле?

— Вообще-то Рон мне об этом ничего не говорил… — Она нервно перебирала стопку компакт-дисков, лежавших у нее на коленях.

— Он, наверное, не хочет вас расстраивать.

— Да, может быть.

— А что они со мной сделают, если поймают?

Нэнси вздохнула. Ей хотелось утешить этого ребенка, а не запугивать его. Но если бы она ей сказала: «Ничего они тебе не сделают и уберутся восвояси», ей пришлось бы придумать другую историю про банду плохих парней.

— Подожди немного… — произнесла она после недолгих раздумий.

— Интересно, сколько мне еще ждать?

— Ну, еще немного.

— Рон сказал, больше двух недель.

— Так и сказал?

— Думаю, недели три. Они, наверное, три недели ждут. — Рэчел кивнула, как будто хотела сама себя убедить в этом. Тема на этом была исчерпана. — Мне надо принять ванну, — сказала девочка, поднимаясь.

— Я все тебе там приготовлю. — Нэнси вздохнула с облегчением.

— А голову вы мне поможете помыть?

— Конечно, с удовольствием!

Позже она рассказала Рону о том, что Рэчел купалась в ванне, а про то, как мыла ей голову, ничего говорить не стала. Ей даже вспоминать было тяжело, как она держала головку девочки под краном. Рэчел сидела в ванне голенькая, крепко зажмурив глазенки. Трудно представить более доверчивое и беззащитное существо. Но ей, Нэнси, она не принадлежала. Ее там в принципе не должно было быть. Если и были какие-то слова, чтобы выразить переполнявшие ее чувства, Нэнси их не знала.

Да и вообще, его это никак не касалось.

Рон ждал, пока Нэнси заснет. Он лежал спокойно, не двигаясь, хоть сердце его колотилось, а за ушами и по груди стекали капельки пота, щекотавшие кожу. Может быть, ему полегчало бы, если бы перед сном они занимались любовью, но она дала ему понять, что ей ничего не хочется, и он не стал к ней приставать. Уже не в первый раз ему было странно при мысли о том, что все эти годы он оставался с Нэнси отчасти потому, что она не могла иметь детей, но с самого начала их отношений его привлекал в ней именно ее материнский инстинкт.

В нынешней ее ипостаси Нэнси трудно было узнать. Выражение ее маленького лица, на котором обычно читалось стремление во всем забежать вперед, теперь было целеустремленным и решительным. Причем эта решительность далеко не всегда имела основания. Сначала она признала необходимость освобождения Рэчел от этого ублюдка Мики, но пять минут спустя огорошила его странным заявлением:

— Не надо было тебе ее забирать.

Рон старался быть терпеливым. Он понимал, как трудно ей смириться с тем, что всего лишь за день до этого Рэчел пережила такой же кошмар, какой с трудом довелось пережить и ей, когда она была примерно в том же возрасте.

Кроме того, Нэнси почему-то с симпатией относилась к матери Рэчел. Она с ней, к сожалению, где-то столкнулась и нашла, что та и вправду очень милая.

— Кто может любить ребенка сильнее матери? — спросила она его.

Я, подумал он, я бы смог. Но говорить об этом, естественно, не стал. Как бы она, интересно, отреагировала, если бы он сказал ей: «Эта девочка — любовь всей моей жизни»? Что было бы, если б Нэнси вернулась сегодня пораньше и застала его всхлипывающим над прилавком? Она бы, наверное, до смерти перепугалась. Ее не смогло бы удовлетворить ни одно объяснение — кроме того, что у него стали сдавать нервы.

Но это не нервы стали у него сдавать, он начал терять самообладание, эмоциональное равновесие. Мысль о Рэчел, сидевшей в подвале, вызывала у него сильнейшие душевные муки. Ему бы, наверное, лучше спуститься вниз, увидеть там это испуганное существо, потому что единственное его желание сводилось к Тому, чтобы девочка чувствовала себя в безопасности. Он ничтоже сумняшеся убил бы Мику, если бы Рэчел была ему за это благодарна.

Тут Рон сообразил, что эта эпопея длится всего двадцать шесть часов. Через несколько дней напряжение спадет, все они расслабятся, и Рэчел сможет гораздо лучше понять, какой была та жизнь, которой она жила раньше. Сейчас он был ее врагом. Она его сейчас ненавидела. При мысли об этом глаза его наполнились слезами, у него снова чуть не случился нервный срыв. Но тут он вспомнил, как держал в руках ее ножку, и от этого ему немного полегчало. Только вниз все равно надо было спуститься.

— Нэнси, — шепотом позвал он.

Молчание.

— Ты спишь?

Рон встал и вышел из комнаты. В кухне дышать было спокойнее. Несмотря на слова Нэнси, он очень сомневался в том, что Рэчел что-то слышит через звукоизолирующую прокладку из стеклоткани толщиной в три с половиной дюйма. А если и слышит, тихий скрип половиц — не тот звук, который может разбудить спящего ребенка.

Он на ощупь прошел в мастерскую и включил свет. Полотенце лежало под прилавком. Он взял его, вытер лицо и грудь. Внизу было гораздо прохладнее. Он бросил взгляд в сторону двери в подвал. Не замерзнет она там? Надо бы проверить…

Он взял ключ, прошел несколько шагов, потом остановился, пораженный легкостью, с какой ему почти удалось себя уговорить спуститься к ней.

И все же… А что, если с ней что-то случилось? Ведь она, кажется, стонет во сне…

Рон открыл дверь и вышел на площадку, а потом и сам не понял, как спустился с лестницы. Вспомнив о Таше, он решил, что ему повезло: если бы он ее разбудил, та своим лаем всех бы здесь подняла.

Он приложил ухо к двери. Ничего не слышно. Все в порядке, решил он, испытав разочарование, ведь заходить в комнату теперь не было нужды.

Рон сел на нижнюю ступеньку. Она здесь, рядом, меньше чем в десяти футах от него. На ней розовая ночная рубашка, которую купила Нэнси…

Он встал. Снова сел. Принялся раскачиваться из стороны в сторону, как будто только эти движения могли определить, оставаться ему здесь или войти. И тем не менее, даже смирившись с ощущением сознательного отказа от ответственности, он знал, что сможет себя побороть, и когда это произойдет, когда он перестанет раскачиваться, он будто пройдет сквозь огонь. Вот почему мне надо быть здесь, сказал он себе. Чтобы проверить свою любовь.

— Эй!

Рон резко обернулся. Наверху стояла Нэнси и отчаянно жестикулировала, требуя подняться. Он встал на ноги. Ощущение радости испарилось. Почему он раньше не отправил Нэнси домой? Теперь и вспомнить было трудно. Он забыл уже и ту причину, по которой так настойчиво приглашал ее сюда переехать.

Он зашел в мастерскую и затворил за собой дверь. На Нэнси он даже не смотрел, и когда получил первый удар по ребрам, ему показалось, что в него стреляли — снайпер какой-то через окно. Одной рукой он схватился за прилавок, а другую вытянул, пытаясь защититься против теперь вполне очевидных ее ударов — жестких, резких, бивших по телу, как камни влет.

— Эй! — сказал он. — Эй! — Рон старался говорить тихо.

В конце концов он схватил ее за руки. Какое-то время они пристально смотрели друг другу в глаза. Ее взгляд был полон гнева.

— Ты же обещал не спускаться вниз! — прошипела она.

— Ничего я тебе не обещал.

Ее напряжение спало, он отпустил ее запястья. Он подумал, что Нэнси теряет сознание, но она только припала на одну ногу.

— Я беспокоился о девочке, — сказал он. — Мы с ней вообще еще вместе не были, а вы вдвоем там часами сидите. А я? Кругом-бегом минут десять?

— Ну и что с того?

— Я хотел… посмотреть, как она там.

На него вдруг накатила такая волна усталости, что пришлось сесть на табуретку.

— Это из-за тебя она описалась, — сказала Нэнси. — Она от тебя пыталась там укрыться.

У нее так грозно сжались кулаки, что он напрягся, приготовившись к новым побоям. Где, интересно, она научилась так сильно бить?

— Неужели ты понять этого не можешь? — спросила она.