Схватка - Михаил Голденков

— Наши! Наши! — кричали пехотинцы, бегущие с саблями вновь из рощи на поле боя.

— Литвины! Пац идет! Радзивилл! — кричали московиты, тревожно указывая пальцами туда, где развевались знамена с красными и белыми цветами, и разворачивался конный строй всадников в блестящих шлемах.

Хованский вскинул подзорную трубу. На хоругви он рассмотрел герб «Трубы». Но знамена виднелись не только с южного направления, но с западного. Литвины быстро шли двумя линиями, сжимая поля боя словно тисками.

— Дьявол! — скрипнул московский князь зубами. — Они повсюду! Это Радзивилл! Пехота вперед! Стреляйте, шельмы! Стреляйте, мать вашу!

Обрадованные неожиданной подмоге, воодушевленные солдаты Кмитича с криками и новой силой бросились на врага, теперь уже пятились московиты, а многие из них разворачивали своих коней и убегали вскачь. Подмога пришла совершенно неожиданно, словно шторм — со всех сторон, как будто вихрь накрыла московитов… На ошеломленных ратников московского князя обрушились хоругвь подоспевших драгун, лихо стрелявших на полном ходу, хоругвь пятигорцев[6], пять хоругвей венгерской пехоты, две рейтарские и татарские хоругви… К ним с запада присоединился и партизанский отряд в полуторасотню человек из Кривого Села. Как говорил позже командир отряда, к ним пришел неизвестный человек и сказал, чтобы шли на выручку Кмитичу. Командир и сам удивлялся, почему они тут же послушались незнакомца и ринулись на берег Лучесы…

И вот, словно по-новому, вспыхнула битва, захлопали повсюду выстрелы, зазвенела сталь… Ржанье коней и крики людей, выстрелы и бой барабанов заполонили все вокруг… Пехотинцы Хованского развернулись, дали залп, но пули в большей мере покосили убегающих своих же казаков, на чьи плечи напирали пятигорцы с радзивилловскими хоругвиями над гребенчатыми стальными шлемами. Казаки с переполоху посчитали, что в них стреляют литвяны, развернулись назад и угодили аккурат под все сметающие на своем пути длинные копья и рогатины тяжелых кавалеристов-пятигорцев… На различных участках завязались кавалерийские рубки, перестрелки пехоты и рукопашные бои. Поле боя вновь заволокло едким пороховым дымом, все смешалось в этом дыму… Хованский полностью утратил контроль над своей ратью. Повлиять на бой он уже никак не мог. Московиты недолго сопротивлялись. Подкрепление ударило неожиданно, быстро, не давая особенно опомниться, выстроиться и дать отпор. Смешались, расстроились ряды войска Хованского, бежали его ратники с поля боя… Летели, падая на всем скаку кони, летели через их головы седоки, кавалеристы Княжества быстро настигали убегающих пехотинцев, рубили саблями, кололи пиками, стреляли в упор из пистолетов…

— Резерв! В бой! — махнул саблей Хованский.

Последний резерв пехоты выскочил из рощи, но… Куда стрелять? Вперемешку со своими на них летели чужие, рубя вдогонку убегающего неприятеля, а сбоку из-за деревьев, и словно из-под земли, на пехотинцев Хованского с переделанными в пики косами с криками выскочили крестьяне из партизанского отряда… Паника охватила все войско Хованского. Сам князь уже и не помышлял о битве. Он развернул коня и бросился в сторону моста, куда также в полном беспорядке бежали его желдаки, стрельцы, казаки и все те, кто остался от Новгородского полка. Всех их уже нагнали литвинские драгуны, тяжелые кавалеристы, гусары чуть поотстали, но их выстрелы и длинные пики оказывались проворнее.

К лежащему на земле в одной разорванной на боку окровавленной рубахе Кмитичу, подлетел на взмыленном вороном скакуне длинноволосый молодой пан в черном платье и в шляпе с пышным пером. Двое пехотинцев перевязывали полковника, одновременно отпаивая его красным вином из фляги — Кмитич потерял много крови.

— Самуль! — крикнул длинноволосый.

— Михал?! Ты?! — Кмитич привстал на локте. Он сразу узнал друга. Михал спрыгнул с коня, бросился к Кмитичу на колени, бережно приподнял ему голову.

— Куда тебя?

— Пустяки, — ошарашено смотрел на друга Кмитич, — в руку, ногу и бок. И по бабашке заехали, — слабо улыбаясь Кмитич ткнул пальцем на спутанные в крови волосы на виске, — ротмистра Сороку не видел?

— Пока нет. Ты-то как?

— Не хвалюйся, Михась, раны не опасные, но на этой неделе я точно отвоевался…

Недалеко от них пятеро сердитых венгерских гайдуков вели пленных московитов, толкая мушкетами в спины. Все пленные, скорее пушкари в высоких черных шапках и в темных длинных кафтанах и несколько пехотинцев, были со связанными руками. Тут же вокруг Кмитича столпилось пятнадцать литвинских пехотинцев, взяв в круг своего раненного командира, бросая сочувственные взгляды. Но все, тем не менее, были в приподнятом настроение — враг разбит и бежал, хотя все шло к победе как раз его, врага.

Михал и Кмитич обнялись.

— Михал, — Кмитич все еще не верил, что видит своего старого сябра, — а ты как здесь? С неба упал? — плакал от счастья оршанский князь. И было от чего плакать! Только что он собирался умереть, а тут — спасение! Да еще не кем-нибудь, а его другом, его Михал ом!

— Ну, мы задали твоему Хованскому! — радостно говорил Михал, оборачиваясь на все новых и новых пленных, конвоируемых его мушкетерами. — Думаю, твой Хованский больше здесь не объявится.

— А мне кажется, не последний раз еще мы встретились, — ответил Кмитич, пока три мушкетера бережно перекладывали его на носилки.

— Слушай, — вновь повернулся к Михалу Кмитич, — как ты здесь оказался? Ты ведь в Польше должен быть! С Любомирским биться!

— Кто тебе такое сказал? — усмехнулся Михал.

— Курьер.

— Врал. Не пошел я в Польшу! Обойдутся без меня, — Михал вновь улыбнулся Кмитичу, встретив взгляд его серых глаз. — А ты хорошо выглядишь, даже в таком виде! Гораздо лучше, чем на портрете!

— Каком портрете? — не понял Кмитич.

— А, ерунда, — счастливо улыбнулся Михал, — предлагал мне король твой портрет в обмен на согласие пойти в Польшу, но я подумал, что живой ты мне больше нужен, чем этот дурацкий портрет…

Хованский и Черкасский имели двойное численное преимущество перед Кмитичем, но теперь, когда подоспело пятитысячное войско Михала Радзивилла, от этого перевеса не осталось и следа. Перевес, причем двойной, был уже на стороне литвинов: они наступали, а люди Хованского, отбиваясь, отходили, а то и в панике разбегались, бросались в воду Лучесы, бежали в сторону леса, падали на землю, накрыв голову или подымали руки, и вскоре уже никто не пытался сопротивляться. Литвины гнали неприятеля, взяв его на меч…

Хованский сам того не понимая как, остался совершенно один: без охраны, без офицеров, без знаменосца и сигнальщика. Все бежали, даже без оглядки на своего командира. Князь в панике стал хлестать своего коня, направляя его к спасительному мосту, видя, как Черкасский уже перемахнул на тот берег, но, не доезжая до реки, конь под московским воеводой вдруг встал на дыбы, заржал и рухнул — это литвинский драгун с шагов десяти достал-таки его пулей. Хованский вывалился из седла, покатился по траве, сильно ударив плечо, шапка слетела с головы… На четвереньках он быстро, превозмогая боль, пополз под мост. Драгун ринулся следом. Хованский скатился с крутого берега прямо в реку, нырнул в грязную у берега воду, перебрался по дну поглубже, предварительно набрав в легкие воздуха. Драгун подскочил к мосту, склонился, глянул вниз, посмотрел по сторонам.

— Утонул, что ли? — сказал он в воздух и пришпорил коня, нагоняя своих…

Фыркая и отплевываясь от водорослей, Хованский пробкой выскочил из воды, хватая ртом воздух. Здесь вода доходила до груди в самом глубоком месте, стоять было можно. Воевода простоял в тени моста некоторое время, лихорадочно прислушиваясь к грохоту удаляющейся погони, не понимая, или же это все еще гремят литавры литвин, или же это бешено стучит в висках его собственное сердце.

«Не будет он бежать и прятаться под мостом. Скорее мы побежим…» — вспомнились Хованскому слова его сына Петра про Кмитича. И в самом деле! Вот он, князь Иван Адреевич Хованский, вновь разбит, прячется под мостом, а Кмитич вновь на коне, размахивает знаменем… «Вот теперь действительно мне конец», — думал в отчаяньи неудавшийся мститель, представляя, что же с ним утварит разгневанный царь…

Мокрый и продрогший, чихающий и испытывающий мелкий озноб, Хованский правдами и неправдами пешком добрался до Витебска, куда бежали многие его недобитые ратники — не более тысячи человек. Другая часть побежала аж в Полоцк. Около ста человек ушли на север, за границу… Пролежав в Витебске в горячном бреду несколько дней, первое, что Хованский велел сделать, когда очнулся и пришел в себя, — позвать писаря.

— А ну, дурак, пиши государю срочное донесение, — говорил Хованский, тяжело переводя дух, — пиши, что был равный бой с Поцем… Продолжать бой из-за дезертирства новгородцев не решился. Ушел с обозом…