Олигарх - Михаил Шерр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сразу же после инцидента с Пушкиным я задумался, а если бы дело закончилось вызовом на дуэль? Шансов у меня против господина поэта не было никаких.
Своими сомнениями я поделился с Матвеем и он тут же предложил мне интересный вариант.
У них в полку вышел в отставку один офицер, Иван Васильевич Тимофеев. Он был из обер-офицерских детей, потом и кровью дослужился до капитана. Жена его умерла много лет назад и двоих дочерей воспитывал сам и сумел выдать их замуж. Но если старшая вышла замуж за офицера по любви, то с младшей оказалось сложнее, необходимо было дать десять тысяч приданного.
Таких денег у капитана не было и он взял их в долг. Начальник дивизии закрывал глаза на еще более крупные карточные долги своих офицеров, но здесь углядел что-то порочащее честь офицера.
Капитан сам средненько стрелял из пистолета, но из других за пару месяцев делал отличных стрелков.
Вот этого отставника мне Матвей и предложил взять в качестве инструктора по стрельбе, поручившись за его честность и порядочность.
Так у меня появился инструктор по стрельбе. Я расплатился с его долгом, положил ему для начала двойное офицерское жалование, дал ему кровь и стол.
Через неделю экс-капитан привел ко мне учителя фехтования, француза Анри Ланжерона. С Великой Армией Наполеона он пришел в Россию, был ранен, взят в плен, а потом по доброй воле остался. Анри преподавал фехтование в знаменитой школе майора Александра Вальвиля. Он не раз в спаринге дрался и с Пушкиным. Помимо школы он успешно подвизался в той же роли и в паре армейских полков.
Но полгода назад у него произошла жизненная катастрофа — господин Лонжерон женился. Дамы сердца у него были и раньше, но до венца дело не доходило.
Избранницей господина учителя была двадцатилетняя дочь одного из офицеров полка, где служил капитан Тимофеев, такого-же обер-офицерского сына, подполковника Васильева.
Дарья, так звали дочь подполковника была умна, образована и очень красивая. За несколько месяцев до свадьбы за ней очень настойчиво начал ухаживать начальник дивизии, генерал-майор Михайлов, отправивший в отставку моего инструктора по стрельбе. И Дарья, что бы избавиться от преследований старого ловеласа, приняла предложение учителя фехтования.
Но их превосходительство человеком был мстительным и учителя фехтования с позором изгнали сначала из полков, а потом и из фехтовальной школы, а тесть был переведен служить за Урал.
Матвей аккуратно навел справки и посоветовал мне взять Лонжерона учителем фехтования. Анна Андреевна побеседовала с его женой и взяла её учительницей младших сестер.
Пробелы в верховой езде и великосветском этикете я решил компенсировать своими силами, в имениях было у кого поучиться, а сестра была большим знатоком всяких политесов.
Пятого июня, после поведения всех дебитов и кредитов, началось моё второе турне по имениям. Я поставил себе задачу к началу следующего лета навести полный порядок в имениях. Они должны по всем моим расчетам приносить большой доход.
В середине лета должна начаться очередная русско-персидская война. Начало её будет немного неудачным, но осенью русская армия переломит ход войны. Персы будут разгромлены и в начале 1828-ого года будет заключен мир, по которому к России отойдут Эриванское и Нахичеванское ханства, новой границей станет река Аракс и персы выплатят большую контрибуцию, больше десяти миллионов рублей.
Персов против России подзуживала Англия, она послали в Тегеран своих инструкторов и дала шаху денег.
Зная, как будут развиваться события на Кавказе я решил на этом заработать денег и Сергей Петрович поехал после отпуска в Лондон. Он должен будет сыграть на бирже, поставив на победу русских. Я был уверен, что после тяжелой компании лета 1826-ого года, наше осеннее наступление и его успех будет полной неожиданностью для всех.
Всё лето я был в разъездах: Нарва, Пулково, Новоселово, Арзиново, снова Нарва и далее по списку.
Фоном моих поездок было назначение генерала Бенкендорфа шефом жандармов, а затем и главным начальником Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии и командующим Главной Его Императорского Величества квартирой. Он стал в Российской империи человеком номер два, после Государя естественно. И я не удивился когда через несколько дней в императорском указе зятю Болотова была назначена не сибирская каторга, а разжалование в солдаты и отправка в Кавказскую армию.
Бенкендорф за лето приезжал ко мне однажды 14-ого июня, на следующий день после казни пяти декабристов. Я был еще в Питере и собирался ехать в Москву. От него я и узнал о смягчении приговора болотовскому зятю. Поэтому я поехал сначала в Серпухов и Дворяниново и лишь затем по Оке в Новосёлово.
Везде со мной кроме камердинеров постоянно были господа Тимофеев и Ланжерон. Где-то в середине июля они перестали меня ругать и начали хвалить, за мои успехи.
Состоявшаяся в августе в Москве коранация императора Николая Первого прошла без моего участия, быть в толпе зрителей и наблюдать это действие за версту мне совершенно не хотелось, а среди приглашенных особ меня естественно не было.
Двадцатого сентября я возвращаясь из Новосёлова в Петербург, задержался в Москве. Настроение у меня было прекрасное. В Арзиново был наведен элементарный порядок, прекратилось воровство и имение обещало дать неплохой доход. Трактир в Лукоянове процветал, Савелий заканчивал ремонт, кухня уже гремела по всей округе, о ней уже начали поговаривать даже в Нижнем и Москве.
Я лично не понимал, как такое заведение можно называть трактиром, все-таки в моем понимании трактир это что-то типа забегаловки. А тут была уже почти фешенебельная гостиница: великолепная, недорогая кухня, первоклассные номера, вышколенный персонал. Савелий со своей женой просто гении своего дела. У меня стали появляться смутные планы как использовать их таланты для своей и их выгоды.
В Москве я решил задержаться на пару дней. Необходимости в этом не было, просто я решил выполнить данное мною Андрею Тимофеевичу обещание. Он просил меня по возможности посетить салон княгине Зинаиды Волконской и рассказать ей о своих успехах в картофелеводстве. О причине интереса великосветской дамы к такому вопросу я выяснять не стал, решив, что это она делает зачем-то в пику княгине Авдотье Голицыной, которая была ярой противницей картошки.
А у меня уже начала появляться специфическая известность, еще бы такая голубая кровь, а мотается по имениям, да еще как мужик в земле копается. Мне конечно на это было наплевать, даже смешно было. Они пусть сколько угодно носами воротят, а за лето в моем кармане уже появились денюжки от имений и немалые. По крайней мере изъятие полумиллиона для спекуляций на Лондонской бирже уже не чувствовалось.
В салоне Волконской я уже бывал дважды во время своих предыдущих поездок. Но после казни декабристов я тут не был и чуть ли не с первых минут пожалел о своем визите. В отличие от прошлых визитов меня встретили очень холодно.
Шила в мешке не утаишь. Подробностей моих отношений с теперь уже шефом жандармов никто не знал, но тайной они не были. Тем более секретом Полишенеля были шашни матушки с генералом. И императорские милости нашей семье все связывали с протекцией Бенкендорфа. И думается мне не без оснований.
Княгиня Волконская и завсегдатаи её салона были в оппозиции правительству, открыто сочувствовали декабристам, на дух не переносили шефа жандармов и естественно перенесли отношение к нему на меня.
Своё намерение пообщаться с хозяйкой на картофельную тему я сразу же оставил и решил при первой же возможности ретироваться, но тут появился новый гость которого моя светлость ни как не ожидали тут увидеть, генерал-майор Михайлов.
Генерал тоже подозревался в сочувствии заговорщикам, но под следствием не был, но крайней мере мне это было неизвестно. Он знал, что я взял на службу его врага месье Ланжерона и увидев меня, даже сжал кулаки от ярости.
Скандал мне явно был ни к чему и я решил, плюнув на приличия и весь дурацкий этикет, развернуться и просто уйти. Но не тут-то было.
Генеральское бешенство закипало видимо по секундам, он как разъяренный бык попер напролом и громко выкрикнул мне в спину:
— Картофелевод!— я остановился и резко развернулся.
Увидев мою реакцию, генерал медленно, громко и очень внятно начал говорить обращаясь к вошедшим вместе с ним офицерам, рассчитывая что его услышат все присутствующие, а не только те, кто находился рядом.
— У этого господина нет ни совести, ни чести, что и не удивительно. Его отец еще с юности запомнился своими подлостями, но хотя бы в бою
