Любовь и слава - Патриция Хэган

В разговор вступил священник, толстый, высокий и лысый. Его ледяные голубые глаза смотрели с укором.

– Вы действительно лишили невинности молодую туземку по имени Молина?

Тревис внимательно смерил священника взглядом, словно решая, стоит ли сказать ему, чтобы не совал носа в чужие дела. Но, увидев напряженное лицо Бэбкока, вздохнул и проговорил:

– Да, если вам угодно это назвать так. Возможно, она и была девственницей, но вела себя так уверенно, как опытная женщина, знавшая немало мужчин. Я ее не принуждал. По сути дела, она сама предложила мне себя безо всяких условий. А я всего лишь простой смертный, как и все.

– Но ведь вы к тому же еще и женаты! – как змея прошипел священник, вспыхнув от ярости.

Тревис все же не выдержал:

– А это уже совсем не ваше дело.

– Так, Колтрейн, мы ни к чему не придем! – стукнул кулаком по столу Бэбкок. – Вы лишили невинности местную девушку. По мнению ее народа, вы ее опозорили. Те обряды, которые они исполняли прошлой ночью, если верить слухам, были вызваны желанием наказать вас.

– Они думали, что заставят меня на ней жениться, и напоили каким-то снотворным зельем, а когда я проснулся, то увидел, что привязан к каменной плите на кладбище, а над головой у меня висит мертвый цыпленок и его кровь каплет мне на лицо. По-моему, этого вполне достаточно, чтобы намочить от страха штаны. – Тревис указал на Бэбкока пальцем: – Кто-нибудь хоть раз пытался вам мстить так, как эти ублюдки мстили мне прошлой ночью? Не побывав в моей шкуре, не говорите мне, что на моем месте вы бы нисколько не испугались. Я бы вас тогда назвал проклятым Богом лгуном.

Священник вдруг раздулся, как жаба.

– Да неужели у вас нет ни капли уважения? – хрипло прошептал он.

– Прошу прощения, – вежливо произнес Тревис. – Я знаю, на вас сутана. Однако скажите мне: у вас-то во всем этом какой интерес? Пока что мне еще никто не сказал, какова цель нашей встречи, а мне бы очень хотелось поскорее отправиться по своим делам.

Священник сел возле стола Бэбкока и сложил руки на коленях.

– Мне говорили, что вы человек сильной волн, господин Колтрейн, но что у вас ужасно скверный характер. Я могу понять, почему вы так расстроены. Если вы воздержитесь от дальнейших своих вспышек и сумеете выслушать меня, я попытаюсь рассказать вам, зачем мы здесь собрались.

– Что ж, это звучит вполне разумно, – кивнул Тревис. – Только давайте выкладывайте все побыстрее.

Священник закрыл на миг глаза, словно молясь, чтобы Бог ниспослал ему нужные слова. Затем он в задумчивости уставился на Тревиса и изрек:

– Позвольте мне вам объяснить, как это все получилось, мистер Колтрейн.

Речь его лилась медленно и гладко. Он явно хотел, чтобы Тревис все понял как следует. Он рассказал о том, каким образом почти полмиллиона рабов завоевали свою свободу; какой ожесточенной была их борьба, приведшая в 1804 году к объявлению независимости Гаити. По его словам, большинство африканцев, привезенных на Гаити до середины прошлого века, были родом из дагомейстонского города Оундага, что в Западной Африке. Позже их привозили сюда из Конго. Среди этих рабов были мулаты, имевшие какое-то образование, а также немного европейцев. Начиная с 1804 года на Гаити устремилось множество эмигрантов, в основном торговцы и механики. Приехало несколько священников и учителей. Это были выходцы с Британских островов и жители Северной Америки.

– Девять лет назад был подписан конкордат с папой, – так же медленно продолжал свою речь священник, – по которому на Гаити полагалось иметь священника французского происхождения. Это помогло привлечь сюда франкоговорящих. Некоторые из них приехали из Франции, другие – из Гваделупы и Мартиники.

Тревис не вытерпел:

– Наверняка история освоения Гаити чрезвычайно интересна. Но какое это все имеет значение сейчас?

Священник демонстративно надулся, давая понять, что он не из тех, кого перебивают глупыми вопросами.

– Если вы меня будете слушать, мистер Колтрейн, я ничуть не сомневаюсь, вам все станет ясно. Поскольку на Гаити долго не было представителей духовенства, которые появились здесь лишь девять лет назад, в этих краях в 1860 году сформировался некий синкретический культ. Его называют вуду. Чтобы объяснить все как можно проще, надо сказать, что вуду – это религия, в которой африканским пантеоном богов правит Бог католический.

Тревис скептически взглянул на священника:

– Значит, вы пытаетесь мне втолковать, что вуду, по сути дела, это религия? И что корни ее уходят в католическую церковь? Мне в это поверить трудно, а еще труднее понять, почему католики вуду допускают. Кому захочется заявить о своей связи с кучкой безумцев?

– Они верят в единого Бога и многое другое, заимствованное ими от римских католиков, – не замечая критики Тревиса, продолжал священник. – Верят в святых. Но тут они путают их с вудускими богами. А для тех, кто в них верит, этих богов надо всячески почитать. Властная сила творит зло и добро поступает к человеку с разрешения бога, которого здесь называют Великим Владыкой. Это-то я и имею в виду, когда говорю о синкретическом культе. Он включает все составные элементы гаитянского вуду – веру во всемогущего, суверенного верховного бога и одновременно веру в богов второстепенных, которых они называют лоасами. Самый важный лоа – легба, на него возложено опекунство над храмом, – вещал священник. – За ним идет эрзули, богиня любви.

Тревис вздохнул, не скрывая отвращения, и швырнул стул через всю комнату.

– Про лоасов я уже слышал, – со злостью сказал он. – Только я так и не понял, какое отношение все это имеет к нам.

– Он пытается втолковать вам, Колтрейн, – не выдержал Бэбкок, – что у этих людей есть глубоко укоренившиеся верования. Для них это очень серьезное дело. Вот почему американское правительство, которое сейчас старается завоевать здесь для Америки военные и коммерческие привилегии, и особенно в связи с обсуждением вопроса об аннексии, не может себе позволить, чтобы кто-то из ее эмиссаров оказался вовлеченным в скандальную историю. Вас в этот комитет рекомендовал сам Шерман, а вы…

– Вот уж нет! – поднял Тревис в знак протеста руку. – Меня в комитет привел Сэм Бачер, я сам его об этом попросил. У меня тогда были кое-какие личные проблемы, и мне хотелось на время уехать. Так что не стоит говорить мне, что я на эту должность был выбран. Не надо делать вид, будто я опозорил свою страну. Я сам просил, чтобы меня послали сюда.

Орвил Бэбкок уставился на какие-то бумаги, лежавшие перед ним, и, не поднимая глаз, сказал: