Операция «Людоед» - Андрей Троицкий

В зале засмеялись.

– Я говорю «предположим», – улыбнулся Борисов. – Лично меня боевики покупать не пробовали. Возможно, только потому, что домашнего телефона не знают. А рабочий телефон слушают друзья с Лубянки.

– И домашний слушаем, – сказал кто-то.

Смех в зале сделался громче.

– Значит, хотя бы я вне подозрений, – Борисов развел руками. – Итак, чиновник снабдил их картами и схемами объекта. Перед операцией боевики прошли курс соответствующей подготовки, много раз репетировали эту сценку в полевых условиях. Даже соорудили макеты станции, скажем, в одну треть натуральной величины.

Колчин наклонился вперед, тронул Шевцова за рукав пиджака.

– Что-то срочное? – прошептал Шевцов.

– Срочное, – ответил Колчин. – Можно вас на секундочку?

– А подождать не можешь?

Генерал помрачнел: хотелось посмотреть ролик, сделанный в «Минатоме», а его выдергивали из зала, как редиску из грядки.

– Никак нет.

Шевцов поднялся, сделал знак Борисову, мол, я дико извиняюсь, но продолжайте без меня. Вслед за Колчиным вышел из зала в просторный предбанник, где за письменным столом дежурный офицер в штатском коротал время за чтением вчерашней газеты. При появлении начальства офицер спрятал газету в стол.

– Мы зациклились на одной единственной версии: диверсия на АЭС или в хранилище ядерных отходов, – сказал Колчин. – Я был у сестры Людовича. И готов поверить, что это персонаж в нашем деле – не случайный. – Это с чего такие выводы?

– Пока лишь предположение, – ответил Колчин. – Вот сейчас этот мужик из «Минатома» говорил о купленных чиновниках, которые могут продать боевикам карты и схемы АЭС. Теоретически могут. Возможно, что Людовича использовали в тех же целях. Он сориентировал боевиков на какие-то важные оборонные объекты, которые знает. Которые он строил. Короче, надо вылетать в Пермь. Там умерла жена Людовича, там живет его единственный друг. Если повезет…

– Вот опять ты за свое, – оборвал Шевцов. – Вылетать. Дадим поручение нашим сотрудникам из городского управления ФСБ, они решат все вопросы за день-другой.

– Я бы хотел сделать это сам. Решить вопросы.

– Иди в канцелярию, – кивнул Шевцов. – Выписывай командировку на один день.

– На два дня.

– Не смей со мной торговаться. Мы не на базаре. Ладно, пусть будет два дня.

Шевцов повернулся и исчез за дверью.

Москва, Крылатское. 1 августа.

Этот будний день, заранее расписанный по часам и минутам, предприниматель Николай Павлович Трещалов должен был посвятить работе. Но все планы рухнули еще ночью, когда совершенно неожиданно разболелся зуб. Трещалов проснулся, терпел, сколько мог, пытаясь снова заснуть. Но боль распространилась на верхнюю челюсть, захватила затылок. Трещалов поднялся с кровати и стал, как загробная тень, бродить по большой квартире, вспоминая то место, где находится домашняя аптечка. Спросить было не у кого, потому что жена Виктория Олеговна с детьми отдыхала в Греции. Трещалов, зажег свет во всех комнатах, сделал круг по гостиной, выдвинул ящики серванта, но вместо лекарств нашел там наборы серебряных вилок, чайные ложечки и перьевую ручку, которую потерял месяц назад. В третьем часу ночи Трещалов понял, что никакой домашней аптечки в его квартире просто нет и, видимо, никогда не было. Сделав это открытие и уже собравшись рвануть стакан конька, он перерыл письменный стол в своем кабинете и в одном из ящиков обнаружил болеутоляющее лекарство и нетронутую упаковку снотворного. Обрадовавшись своей находке, Трещалов растворил в стакане воды сразу три таблетки, махнул снотворного, лег в кровать и задремал. Снова проснулся, когда за окном едва проявлялся серенький неумытый рассвет, выпил болеутоляющего и долго ворочался в кровати. Утром Трещалов чувствовал себя больным и разбитым. Он позвонил секретарю Маше, велел связаться с деловыми партнерами, принести глубокие извинения и отменить встречи, назначенные на первую половину дня, а также обед в «Метрополе» с одним фирмачом из Италии. Не позавтракав, сполоснул холодной водой лицо, прилизал волосы и глянул в зеркало на свое отражение. После бессонной ночи выглядит он совсем неплохо: худощавый, но представительный мужчина, темные волосы, на висках пробивается седина. Правда, правая щека немного вздулась, отекла, но это дело поправимое. Выпив кофе, Трещалов оделся и, сев в кресло тупо уставился в экран проекционного телевизора. Он дожидался телохранителя Васю Анохина, который по раз и навсегда заведенному расписанию поднимался в квартиру босса без четверти девять, чтобы проводить его вниз, к машине. Трещалов открыл деревянную коробку, решив, что до появления Анохина успеет выкурить утреннюю сигару, но тут зазвонил телефон.

– Да, это я, – отозвался Трещалов в трубку, узнав голос Насти, своей юной любовницы.

– Коля, у меня опять неприятности в той крысиной дыре, которая до сих пор называется «Мосфильмом».

– Давай позже об этом поговорим. Я плохо себя чувствую, не спал ночью. Зубик болит. Мне совсем худо…

Трещалов приготовился услышать слова сочувствия или что-то на похожее на эти слова, но Настя пропустила жалобы любовника мимо ушей. Даже не дослушала.

– Представляешь, только что звонит мне этот Жора и говорит, что съемки перенесли еще на неделю. Они меня хотят доконать, сволочи. Я уже на пределе. Не могу больше ждать, это выше человеческих сил. Неужели ничего нельзя сделать?

– Не знаю, детка, – в эту секунду у Трещалова заболел не зуб, а сердце. – Это настолько срочно, что не может терпеть?

– А как ты сам думаешь? Что он из себя разыгрывает самого крутого? Чтобы сняться в эпизоде длиною в одну минуту я жду целую вечность. А Жоре все по барабану, проклятый гомосек. Главное, звонит и таким наглым высокомерным тоном заявляет…

Настя подпустила в голос дрожи и, кажется, уже была готова разрыдаться в трубку. Все-таки девчонка права: актерские способности у нее есть. Какие никакие, маленькие, с крысиную ноздрю, но есть. И этот факт не подлежит обсуждению.

Трещалов терпеливо слушал Настю и думал, что вместо сердца у этой девчонки бобина с черно-белой кинопленкой. Она не просила у любовника того, что просили у Трещалова другие бабы: шубку или побрякушку с дорогим камешком. Настя помешана на идее, что в ней пропадает великая кинозвезда. Чтобы реализовать себя не хватает самой малости: знакомств в кинематографических кругах, одной-двух выигрышных ролей. Пусть маленьких. А дальше все пойдет само собой, отбоя не будет от предложений. Успевай выбирать.

Однажды в ночном кабаке, когда Трещалов перебрал лишнего и плохо себя контролировал, девочка вытянула из него обещание помочь ей найти хоть какую-то роль. На утро он забыл о своих словах, но Настя все помнила. И началось это занудство, это ежедневное промывание мозгов, которое девочка начинала фразой: «Коля, ты же обещал». У Трещалова не было знакомых киношников. После долгих поисков он нашел какого-то черта, то ли продюсера, то ли режиссера. Этот Жора бойкий пробивной малый пообещал Насте эпизод в новой картине какого-то своего собутыльника. И вот уже третий месяц беззастенчиво тянул с Трещалова деньги, а съемочный день все откладывался. Настя ныла, как больной зуб. И Трещалов уже проклял тот день, когда увидел и затащил в постель эту девчонку. В последнее время вместо любовных утех на съемной квартире он получал новую порцию сплетен о коварном Жоре и съемочной группе, состоящей из одних отморозков: запойных алкашей и сексуально озабоченных типов.

Настя закончила свой взволнованный рассказ вопросом: – Так ты приедешь вечером?

– Не обещаю, – ответил Трещалов. – Я тебе сказал, что плохо себя чувствую. Зуб болит. Но ты, кажется, не услышала.

– Приезжай, Коля, мы обо все обсудим, обо всем поговорим. Даже о твоем больном зубе. Если тебе от этих разговоров станет легче.

Трещалов вежливо попрощался и бросил трубку. Настя зазывает его в гости, чтобы в очередной раз пожаловаться на свои трудности, излить душу, накапать на мозги. И в очередной раз вытянуть из Трещалова обещание взять за шкирку этого поганого Жору, который вконец оборзел и не хочет отрабатывать полученные деньги, и встряхнуть его, как следует.

– Сволочь, что б тебя вырвало, – пробормотал Трещалов. – Сука бессердечная.

Через минуту в дверь позвонил Анохин. Покидая квартиру, Трещалов закрыл дверь на оба замка и в сопровождении телохранителя спустился в лифте на первый этаж. Вышли из подъезда, Трещалов поднял голову. В небе висели тучи, накрапывал дождь. Двор был пуст, только возле подъезда стоял какой-то незнакомый мужчина в мокром плаще и кепке. Мужчина катал взад-вперед детскую коляску с синим пластиковым верхом и большими колесами. Анохин сбежал вниз по ступенькам, остановился на тротуаре, распахнул заднюю дверцу «Ауди». Спускаясь к машине, Трещалов разглядывал мужчину с коляской. «Бедолага, – думал Трещалов, с раздражением вспомнив свою молодую любовницу. – Наверное, бросил жену, оформил отношения с какой-нибудь соплячкой, которая тут же сделала ему младенца, чтобы крепче привязать к себе. И теперь она сидит дома, нежится в кроватке. А муж носится в молочную кухню, гуляет с ребенком и моет посуду. И еще приносит кофе в постель жене. Вот она, дикая, совершенно непомерная плата за короткое и сомнительное удовольствие». Трещалов занял место за водителем на заднем диване. Анохин тоже уселся сзади, по правую руку от шефа.