История папства - Джон Джулиус Норвич

Это бегство стало его спасением. Анаклет сумел завладеть Римом с помощью подкупа, однако в других местах Италии чувства населения были, безусловно, на стороне Иннокентия. Его восторженно приветствовали в Пизе, то же произошло и в Генуе. Там он сел на корабль для путешествия во Францию, и к тому времени, когда Иннокентий приплыл в маленькую бухту Сен-Жиль в Провансе, к нему почти вернулась прежняя уверенность. Для этого были основания. Когда ему повстречалась ожидавшая его в Сен-Жиле депутация из Клюни, с шестьюдесятью лошадьми и мулами в обозе, готовая сопровождать Иннокентия в двухсотмильном путешествии к этому монастырю, он наверняка почувствовал, что, по крайней мере, насколько это касалось Франции, свою битву, можно считать, выиграл. Если наиболее влиятельное из французских аббатств было готово оказать поддержку ему — одному из своих чад, то он мог не особенно опасаться других. И когда городской собор в Этампе собрался в конце лета, чтобы вынести окончательное решение, официально высказался в его пользу, то тем самым лишь подтвердил свершившийся факт.

Таким образом, с Францией было все в порядке; а что же империя? Ведь от ее позиции зависел конечный успех. Однако германский король Лотарь Саксонский отнюдь не определился с решением. Он вел упорную борьбу за власть с Конрадом Гогенштауфеном, и ему приходилось взвешивать каждое решение. Кроме того, Лотарь не был коронован в Риме. Вражда с папой, в руках которого находился Вечный город, могла повлечь за собой опасные последствия. Однако Иннокентий не беспокоился понапрасну — его сторону принял самый могущественный из всех возможных защитников и наиболее выдающихся религиозных мыслителей XII столетия — святой Бернар Клервоский.

Для беспристрастного наблюдателя XXI века, свободного от воздействия удивительного личного магнетизма, благодаря которому Бернар подчинял себе всякого, с кем общался, он не выглядит привлекательной личностью. Он был высок ростом и худ, его черты несли на себе печать постоянных страданий, порожденных лишениями и тяготами, которым он подвергал себя всю жизнь; горевший в его сердце религиозный пыл не оставлял места терпимости или умеренности. Его участие в общественной жизни началось в 1115 году, когда аббат Сито англичанин Стивен Гардинг отпустил этого двадцатипятилетнего харизматичного монаха, поручив ему основать дочерний монастырь в Клерво (Шампань). С этого момента слава Бернара стала расти — причем сам он почти не прилагал к этому усилий. Последние двадцать пять лет своей жизни он не предавался покою, но проповедовал, убеждал, доказывал, участвовал в диспутах, писал бесчисленные послания, неизбежно втягиваясь в любой спор, который, по его мнению, имел отношение к важнейшим принципам христианства.

Раскол папства представлял собой именно такой случай. Бернар, не колеблясь ни минуты, объявил себя сторонником Иннокентия. Его резоны, как всегда, основывались на эмоциях. Кардинал Аймерик был близким другом; с другой стороны, Анаклет являлся воспитанником Клюни — монастыря, который Бернар презирал, считая, что его братия предала идеи реформ и поддалась тем самым искушениям — страсти к наживе, мирской суетности, которые призвана была искоренять по замыслу его основателей. Еще хуже, что Анаклет имел еврейские корни; как напишет позднее Бернар Лотарь, «не на пользу Христу, если отпрыск еврея займет престол Святого Петра». Вопрос о происхождении Христа и святого Петра ему не пришел на ум.

Анаклет, сидя в Риме, прекрасно понимал необходимость международного признания. Однако если его соперник мог добиваться поддержки лично, то сам он полагался на переписку, которая пока не принесла ему особого успеха. Стремясь заручиться поддержкой Лотаря, Анаклет пошел столь далеко, что отлучил Конрада от церкви, однако на короля это не произвело впечатления — он даже не ответил на его последующие послания. Во Франции к его легатам отнеслись пренебрежительно. А теперь, когда до него дошли вести о все новых и новых декларациях в пользу Иннокентия, Анаклет не на шутку забеспокоился. Влияние оппозиции оказалось намного больше, чем он ожидал. Она беспокоила его все больше, ведь теперь уже речь шла не о владетельных князьях, благоволивших его врагу, но о самой церкви. В течение предшествующих пятидесяти лет благодаря значительным успехам клюнийской реформы и под влиянием Гильдебранда она превратилась в сильный и сплоченный институт. Как грибы росли религиозные ордена, что придавало ей эффективность и динамичность. Клюни при аббате Пьере Достопочтенном, Премонтре при Норберте Магдебургском — том самом, который убедил Лотаря оставить письма Анаклета без ответа, — и Сито при Бернаре Клервоском представляли жизнеспособную, позитивную силу. Все три монастыря выступили в защиту Иннокентия, и их поддержка была равносильна поддержке всей церкви.

У Анаклета остался лишь один возможный способ действий: подобно другим отчаявшимся папам прошлого, он обратился к норманнам. В сентябре 1130 года, примерно в то время, когда собор в Этампе принял решение в пользу Иннокентия, он отправился из Рима в Авеллино, где его ожидал великий граф Сицилии Рожер II д'Отвиль. Рожер наследовал своему отцу и тезке в 1101 году[111]. Первая высадка на Сицилии состоялась еще сорок лет назад, и Рожер I превратил истерзанный бесконечными войнами остров, население которого пребывало в страхе и отчаянии, где все пришло в упадок после двух столетий безвластия, в политическое целое, обеспечил мир и процветание, в условиях которых три народа (норманны, греки и арабы) и три религии (католицизм, православие и мусульманство) счастливо уживались друг с другом и в отношениях между ними царило взаимное уважение и согласие. Его сын получил в наследство два норманнских герцогства в Апулии и Калабрии в 1127 году, а на следующий официально получил инвеституру от папы Гонория. Теперь, как он объяснил Анаклету, его задачей являлось создать из трех владений единую державу. Меньше чем королевством эта держава быть не может, и теперь Рожер отчаянно нуждался в королевской короне.

Анаклет проникся к нему пониманием. Если, как это теперь представляется вероятным, Рожер оказывался его единственным союзником, то позиции последнего следовало укрепить как можно больше. 27 сентября в папском городе Беневенто Анаклет выпустил буллу, согласно которой Рожеру и его наследникам даровалась корона Сицилии, Апулии и Калабрии вместе с верховной властью над Капуей, «почтением» Неаполя — намеренно двусмысленное выражение, поскольку Неаполь, до сих пор формально независимый и связанный условными узами с Византией, не мог быть папой кому-либо дарован, — и помощью Беневенто во время войны. В обмен Рожер приносил вассальную присягу Анаклету как папе и обещал ежегодно выплачивать дань в 600 скифати — сумма, эквивалентная примерно 160 унциям золота.

Итак, на Рождество 1130 года король Рожер II Сицилийский прибыл на свою коронацию в Палермо. В соборе его ожидали архиепископ и все католические иерархи его государства вместе с виднейшими представителями греческой церкви. Специальный представитель Анаклета, кардинал Святой Сабины, совершил миропомазание; затем князь Роберт Капуанский, первый из вассалов Рожера, возложил корону на его голову.

Теперь наконец Лотарь принял решение. Он высказался в пользу Иннокентия. Среди всех правителей Европы сторону Анаклета продолжали держать только трое: Давид I Шотландский, герцог Гильом Аквитанский и король Рожер Сицилийский. Одного союза с последним было вполне достаточно, чтобы папа потерял и ту незначительную поддержку со стороны империи, на которую он еще мог рассчитывать, ибо по какому праву мог папа, легитимный или нет, короновать норманнского короля-выскочку, давая ему власть над землями, которые принадлежали империи? После коронации Рожера не оставалось препятствий для выступления в пользу Иннокентия, который не мог этого не понимать. Но даже теперь — возможно, для того, чтобы спасти лицо или по каким-либо иным причинам — Лотарь пытался ставить условия — в частности, чтобы право инвеституры епископам с вручением им кольца и посоха, утраченное империей девять лет назад, было возвращено ему и его преемникам.

Он не учел позиции аббата Клерво. Когда Иннокентий прибыл с огромной свитой в Льеж, в марте 1131 года, чтобы принять оммаж короля, Бернар был с ним. В такой ситуации он чувствовал свое превосходство. Сойдя со своего места, Бернар учинил Лотарю безжалостный разнос перед всем собранием, а затем обратился к нему с призывом отказаться от своих притязаний и принести оммаж законному папе без всяких условий. Как всегда, его слова — или, что более вероятно, сила его личности произвели эффект. Это было первое столкновение Лотаря с Бернаром; непохоже, чтобы кто-то разговаривал с ним когда-либо подобным образом. Он не отличался слабостью духа, однако на сей раз инстинктивно почуял непрочность своих позиций. Король уступил, формально подчинившись Иннокентию и подкрепив это обещанием, которое для папы, вероятно, имело куда большую ценность: привести его в Рим и самому прийти туда во главе германской армии.