Визитная карточка хищницы - Наталья Борохова

Они сидели в уютной кабинке чрезвычайно довольные друг другом и тем, как складывалась ситуация. Скоро каждый из них получит то, к чему стремится: Ольга – любимого человека, Грановский – виллу, славу и незабываемые воспоминания о женщине, которая должна принадлежать другому, и с этим он вынужден был смириться.

– Кстати, – вспомнила вдруг Ольга. – Это правда, что показания некоего Ивановского могут стать бомбой?

– Да, – отхлебнув вина, признался Грановский. – Скажу правду: сведения, содержащиеся в протоколах допроса этого анонима, могут свести на нет все наши старания.

– Почему вы называете его анонимом? Я думаю, вопрос о том, кто скрывается под этой маской, не вызывает сомнений.

– Пока маска не откроет себя, нельзя быть ни в чем уверенным. Но я согласен с тем, что Зверев – наиболее реальное лицо, кто мог заварить всю эту кашу. Кроме того, оперативная информация, которую я получаю, говорит в пользу нашей догадки.

– Но если Зверев подтвердит в процессе показания Ивановского? Нам конец! Не лучше ли принять меры заранее? – Ольга побледнела.

– Что вы имеете в виду? – напрягся Грановский.

– Вы прекрасно это знаете. Варианты могут быть различными. Зверев может не проснуться утром. Он может упасть с нар. В конце концов он может покончить с собой. На этот раз удачно.

Грановский взглянул на нее. Нет, она не была похожа на убийцу. В ее глазах читалось лишь волнение за судьбу любимого человека, волнение преданной, любящей женщины. Но адвокат явственно ощущал опасность, скрывающуюся в глубине этих ореховых глаз.

– На вашем месте я не делал бы этого, – предостерег он.

– Но почему, ради всего святого?

– Это создаст нездоровый ажиотаж вокруг его смерти. Боюсь, следы вашего… – он не мог подобрать слова, – …вашего вмешательства будут очевидны. Зверев – надежда обвинения, и его «случайная» смерть не останется без внимания. Тем более, если я не ошибаюсь, кое-кто из особенно красноречивых товарищей Суворова уже падал с нар. Неудачно.

Ольга нехотя кивнула головой. Но сдаваться она не собиралась.

– Что вы предлагаете?

– Я предлагаю воздержаться от каких бы то ни было действий. Процесс идет как нужно. Да и то, что обвинение использует показания Ивановского, еще не аксиома. Не будем торопить события. Скоро Новый год, а у меня есть замечательный тост!

Новый год было решено встречать на даче Дубровских. Муж Софьи Илларионовны вместе с сыном Алексеем должны были поехать заранее и подготовить все к празднику: расчистить от снега дорожки, позаботиться о дровах, затопить баньку. Няня занялась приготовлением блюд. С утра по дому носились упоительные запахи, оповещая всех о том, что на время можно забыть о режиме жесточайшей экономии денег, введенном пару недель назад. Вероника Алексеевна, уступив настойчивым требованиям домашних, даже сняла небольшую сумму с банковского счета, являющегося с некоторых пор неприкосновенным запасом семьи Дубровских. Новый год оставался любимым праздником и, конечно, требовал маленьких жертв.

Софья Илларионовна упаковывала в мисочки и пластиковые коробочки салаты, заливное, тушеное мясо. Традиционного гуся с яблоками предполагалось зажарить на месте. Однако праздничный пирог с миндалем, изготовляемый по какому-то особому рецепту, уже был готов и спрятан в серебро фольги. Елизавета, признавая свою полную никчемность в приготовлении кулинарных изысков, была на побегушках, выполняя несложные поручения. Наконец багажник автомобиля был забит снедью, и Дубровские отправились в путь.

Дача располагалась в тридцати километрах от города, на берегу небольшого озера. Заросшее со всех сторон камышом, оно было особенно живописно в недолгий период золотой осени, когда набеги дачников уже не нарушали тишины и умиротворения его стальной глади. Изредка раздавалось кряканье уток, а в воздухе пахло дымком. Елизавета любила эту пору, когда природа уютна и согрета красками умирающего лета. Они частенько выезжали с семьей на шашлыки, стараясь урвать последние теплые деньки. Тогда еще был жив папа…

Следя за дорогой, Елизавета вела машину, витая где-то в закоулках далекого прошлого. Внезапно возникшая мысль принесла ей боль: они впервые едут туда после смерти отца. Может, было бы разумнее остаться дома и не видеть всех тех мелочей, которые неизбежно остаются после человека, даже если его уже нет в живых. Она свернула с главной дороги на проселочную. Машину обступили ели. Упираясь темными верхушками в зимнее небо, они подавляли человека своим мрачным натиском. В хвойных лапах всегда чудится что-то траурное. Не случайно в маленьких уральских городках дорогу перед похоронной процессией покрывают еловыми ветками.

Но вот мелькнул клочок неба. Дорога резко повернула вправо. Через несколько минут Дубровские уже въезжали на знакомый двор. Участок был просторным, окруженным со всех сторон высоким деревянным забором. Серебристые сугробы затопили собой цветники, маленький искусственный пруд, скамейки. Ровные ряды кустарника едва угадывались по тоненьким стебелькам, робко выбивающимся из пушистой массы. Расчищенные дорожки устремлялись к беседке и деревенской баньке, самая широкая из них вела к большому деревянному дому. Дом был построен давно, но отличался добротностью и редким деревенским уютом. Здесь была и русская печка, и хороший сухой погреб, и просторная, оборудованная под отцовский кабинет мансарда. Тканые половички, цветастые занавески, старомодный пузатый комод были к месту и придавали избе особый колорит. Широкий деревянный стол уже был покрыт нарядной скатертью, а массивные стулья дожидались гостей.

Елизавета с удовольствием вдохнула аромат березовых поленьев, смешанный с запахом сушеной травы. В печке вовсю гудел огонь, а пушистая красавица-елочка ждала, когда ее колючие ветви украсят цветными шарами, гирляндами и серебристым дождиком. Денис помчался извлекать из кладовой коробки с новогодними игрушками. Няня принялась за приготовление гуся. Мама безуспешно пыталась ей помогать, а Елизавета, тихонько поднявшись по лестнице, заглянула в кабинет отца.

Там все оставалось по-прежнему. Стеллажи с книгами, письменный прибор на столе, чучело филина с круглыми, как блюдца, глазами – все дожидалось хозяина. Елизавета уселась за стол, выдвинула ящик. Ровной стопочкой лежали бумаги, в пластиковой коробочке – маркеры, карандаши, перья. Скрепки, кнопки и прочая канцелярская мелочь не валялись повсюду, а были рассортированы в ящичке с делениями. Папка был ужасный аккуратист, не в пример Елизавете, которая делала лишь героические попытки ему подражать. Ее шариковые ручки имели способность растекаться в самые неположенные места, оставляя после себя несмываемые фиолетовые пятна, на дне сумки перекатывалась мелочь, а иногда и хлебные крошки, записную книжку украшали замысловатые рожи, а носовой платок в самые ответственные моменты жизни оставался дома.

В оконца пробивался скупой свет близких сумерек, и Елизавета зажгла лампу. Стало уютней, но в углах комнаты сгустились тени. Девушка провела пальцем по корешкам книг: Бердяев, Платонов, Бунин, тут же Макиавелли, Плутарх, Спенсер. На соседней полке теснились сборники стихов Вяземского, Баратынского, Гумилева. Книжное многообразие не говорило о литературной всеядности Германа Андреевича, скорее наоборот – о его редкой взыскательности и необычайной разносторонности. Дубровский-старший любил в ненастную погоду, когда в окна стучится ветер вперемешку с дождем, лежа на потертом кожаном диванчике, почитать. Эту страсть он старался привить и своим детям. Елизавета неплохо ориентировалась в классической литературе, предпочитая Гоголя, Толстого, Достоевского. К поэзии она относилась с прохладцей, делая исключение, пожалуй, только для Блока. На его прекрасную Незнакомку, окутанную туманами и бесконечной таинственностью, Елизавете когда-то очень хотелось походить. Денис грезил фантастикой и приключениями. Одолев с поразительной быстротой пятнадцать томов Герберта Уэллса, он внезапно охладел к чтению и занялся традиционными для своего возраста занятиями: компьютерными играми, боевиками, справочниками по восточным единоборствам.

Внезапно палец девушки натолкнулся на небольшую общую тетрадь в синем клеенчатом переплете. Среди книг и тоненьких брошюр она была почти незаметна. Елизавета вынула ее. Пробежав глазами по первой странице, она нахмурилась. Что это?

«Как в море льются быстро воды,

Так в вечность льются дни и годы» – строчка из Державина.

Далее записи, сделанные знакомой отцовской рукой, какие-то даты:

« Может ли отец равнодушно относиться к неудачам своих детей? Сегодня Лизонька сдавала последний выпускной экзамен в школе. Что-то перепутала в датах, и вот результат – четыре балла». Лиза заулыбалась. Ну конечно! Она, помнится, перенесла время правления императрицы Екатерины II на один век позже. Молодой учитель истории, пытаясь спасти положение, решил мягко указать на неточность ее ответа, но она подобно барану уперлась. Цитировала Пикуля, а когда поняла, что не права, было уже поздно. Соглашаясь с тем, что выпускница блестяще знает учебный материал и владеет массой дополнительной исторической информации, комиссия не простила ей очевидного промаха. Сидя на подоконнике, Лиза вытирала подолом школьного фартука слезы, а отец утешал ее. « Мне хотелось вмешаться, объяснить этим школьным тугодумам, что у каждого бывают в речи оговорки, но передумал. Лиза уже вышла из того возраста, когда принято прятаться за спину родителей. В конце концов любая неудача есть прежде всего добрый урок». Ниже дата.