Школа обольщения - Джудит Крэнц

— Верно. Они звонили мне. Я тебя жду. — Спайдер говорил автоматически, произносил привычные слова. — Давай начнем. Сначала я хочу сделать несколько снимков при естественном освещении. Просто положи пиджак на стул, встань у этого окна и выгляни из него. («Боже, — думал он, — у этих волос тридцать разных оттенков: от карри до кленового сахара — некоторым из них невозможно подобрать названия».) А теперь поближе к окну, обопрись о подоконник правым локтем, встань в профиль ко мне. Выше подбородок! Слегка улыбнись. Еще немного. Теперь повернись ко мне, опусти руку. Хорошо. Подбородок ниже. Расслабься. — Он понимал, что, по счастью, при съемке этой девушки невозможно выбрать неверный ракурс. — Хорошо. Теперь подойди сюда и сядь на этот стул, на который направлен свет. Просто осматривай студию, как тебе захочется, и не обращай внимания на камеру.

Пока она поворачивала голову так и эдак, Спайдер рассматривал ее, чуть не до потери рассудка оглушенный неистовством эмоций. Он был ослеплен. Его мозг безуспешно пытался извлечь из чувств какую-то логику. Он считал себя последним мужчиной на свете, которого может выбить из колеи девичья красота. Он привык к ней и видел сквозь нее личность. Но теперь он чувствовал, что готов пожертвовать остаток своей жизни на то, чтобы понять, в чем причина такой многозначности ее лица. Почему ее глаза смотрят так, что кажется, будто в них скрыт потаенный смысл? Почему рисунок ее губ таков, что он изнывает от желания провести по ним пальцем, будто прикосновение поможет раскрыть их тайну? Ее улыбка изменчива, неуловима, непостоянна, словно девушка уходит в глубь себя. Что-то в ее стане, в самой фигуре, говорило ему, что он никогда не будет обладать ею. Она вся была здесь, но ее сущность непостижимым образом ускользала от него, сводила с ума.

— Я снял все, что нужно, — сказал он, выключая светильники. — Сюда, садись сюда. — Он подвел ее к дивану и сел рядом. — Расскажи, сколько тебе лет? Ты любишь своих родителей? Они понимают тебя? Был ли кто-нибудь, кто что-то значил для тебя? Что ты любишь есть? Кто был тот мальчик, что впервые поцеловал тебя? Ты любила его? Мечтаешь ли ты…

— Перестаньте же! — У нее был легкий южный акцент и голос с точно отмеренной дозой вежливости, с теплым льдом прирожденной красавицы. — Никто у Форда не предостерег меня, не предупредил, что вы безумны. Почему, скажите, вы спрашиваете меня обо всем этом?

— Послушай, я… мне кажется, я влюбился в тебя. Нет, пожалуйста, не улыбайся так. О боже! Нет слов! Я не играю в игрушки. Это именно то, о чем я хочу сказать тебе прямо сейчас, в самом начале, потому что я хочу, чтобы ты стала думать об этом. Не смотри ты так подозрительно! Я никогда раньше не говорил женщине, что люблю ее, до тех пор, пока ты не вошла сюда. Пожалуйста! Я не виню тебя за то, что ты смотришь так, но постарайся мне поверить. — Спайдер взял ее руку и положил себе на грудь. Его сердце билось так неистово, словно он пробежал километра полтора, спасая свою жизнь.

Ее зрачки наводили на мысль о бокале крепкого хереса, когда на него смотрят против света. Казалось, эти глаза с томительной, но ласковой страстностью ищут некую краеугольную истину.

— Скажи, о чем ты думаешь в эту минуту, — потребовал Спайдер.

— Не люблю, когда меня об этом спрашивают, — мягко ответила Мелани.

— Я тоже. До сих пор я никогда не делал этого. Просто пообещай, что ты ни за кого не выйдешь замуж прямо сейчас, выйдя отсюда. Дай мне шанс.

— Я никогда не даю обещаний, — засмеялась Мелани. Она научилась не брать на себя никаких обязательств много лет назад. Рано или поздно это спасало от массы хлопот. — Разве можно с уверенностью говорить о таких вещах? Вы совсем меня, не знаете.

Эта игра не захватила ее, хотя и нравилась, как нравились десятки подобных объяснений, услышанных с тех пор, как ей исполнилось одиннадцать. В самых ранних ее воспоминаниях перед ней проходили люди, которые говорили ей, как она красива. Она никогда до конца не верила этим словам, ощущая неудовлетворенность. Причиной тому была не застенчивость, а желание получать все больше и больше подтверждений. Ее мысли постоянно были заняты стремлением выяснить для себя, что же именно видят люди, глядя на нее. Ей никогда не удавалось ухватить свой образ целиком. Втайне она мечтала покинуть свое тело, посмотреть на себя со стороны и уяснить, о чем же говорят окружающие. Она всю жизнь экспериментировала над людьми, учась получать от них желаемую ответную реакцию, как будто в их откликах она могла увидеть себя.

— Я никогда не даю обещаний, — повторила она, потому что Спайдер, казалось, не слышал ее, — и никогда не отвечаю на вопросы.

Она держала спину прямо, по-королевски, сидя с вежливым и скромным видом примерной девочки. Но в безмятежности ее спокойной улыбки слабо, но безошибочно угадывалось поощрение, словно она была уверена в успехе. Она поднялась с дивана.

— Нет! Подожди! Куда ты? — словно обезумев, заговорил Спайдер.

— Я голодна, пора обедать.

У Спайдера гора свалилась с плеч. Еда была узнаваемым знаком. Если она способна проголодаться, значит, она все-таки человек.

— У меня полный холодильник еды. Подожди минуту, я сделаю тебе такие бутерброды с ливерной колбасой и швейцарским сыром на ржаном хлебе, каких ты еще в жизни не пробовала.

Делая сандвичи, Спайдер думал, что самое лучшее было бы сейчас запереть дверь, выбросить ключ и остаться с ней здесь. Он хотел знать об этой девушке все, начиная с самого рождения. Сотни вопросов кружились у него в мозгу, и он отвергал их один за другим. Если бы она рассказала ему все, думал он, может быть, ему удалось бы хоть немного разобраться в своих чувствах.

Спайдер никогда не был склонен к самоанализу. Он рос, просто проживая жизнь и наслаждаясь ею, не вникая в себя. Сам того не сознавая, он прятал себя от себя самого. Этому способствовала и его симпатия к столь многим людям, и радушная открытость. Он влюбился, словно провалился в яму, внезапно разверзшуюся там, где еще вчера был твердый пол. Он, как школьник, был не готов к страсти.

Они ели молча. Все, что хотелось сказать Спайдеру, еще не будучи произнесенным, заранее казалось ему противоречащим ее правилам. Их молчание совсем не беспокоило ее. Она всегда была тихой, уклончиво и безмятежно спокойной. Она была настолько погружена в себя, что другие не вызывали у нее ни малейшего любопытства. В конце концов, они всегда рассказывали ей куда больше, чем ее интересовало. Она пристально смотрела на Спайдера, пытаясь поймать у него в глазах свое отражение. Изображение будет искажено, но, может быть, оно скажет ей что-то важное. Иногда, наедине с собой, ей казалось, что она становится некой личностью, имеет какое-то лицо, некий четкий образ, но он всегда оказывался образом актрисы из недавно увиденного фильма. Она улыбалась чужой улыбкой и чувствовала, что чужое лицо, как маска, скрывает ее собственное. В такие моменты ей чудилось, что она понимает, что такое реальный мир, но наваждение проходило и бесконечные искания продолжались.