Внесите тела - Хилари Мантел

– Не знаю, Сухарь. Кое-кто вас поддерживает.

– Прошу меня извинить, – скептически замечает он, – но почему я этой поддержки не вижу?

– Я хотел сказать, если вам потребуется помощь против Болейнов, вас поддержат.

– Против Болейнов? Отчего бы это? Мы с королевой – лучшие друзья.

– Шапюи говорит нечто иное.

Он склоняет голову набок. Интересно, кто встречается с послом, а еще интереснее, что из разговоров тот передает другим собеседникам.

– Слышали их? – возмущенно спрашивает Фиц. – У шатра, когда мы думали, что король умер? Как они кричали: «Болейн! Болейн!» Выкликали собственное имя, будто кукушки.

Он ждет. Разумеется, он слышал Болейнов. Настоящий вопрос не в этом… а в чем? Фиц близок к королю. Рос вместе с Генрихом, хотя его род – старинный, но не знатный. Воевал. Был ранен из арбалета. Ездил послом во Францию, знает Кале и тамошних англичан, их взгляды и настроения. Входит в избранный круг рыцарей ордена Подвязки. Пишет хорошо, по делу, избегая и чрезмерной прямоты, и чрезмерной уклончивости, умерен в лести, щедр в дружелюбии. Заслужил уважение кардинала и благожелателен к Томасу Кромвелю за обеденным столом… а сейчас благожелателен чуть больше обычного?

– Что бы случилось, Сухарь, не вернись король к жизни? Век буду помнить, как Говард вопил: «Я, я, я!»

– Такое не забудется. Что до… что до худшего, короли умирают, но государства живут. Можно было бы создать правящий совет из юристов короны и нынешних сановников…

– …включая вас…

– Разумеется, включая меня. – (Причем сразу в нескольких качествах: кто ближе королю, кто довереннее господина секретаря, который в то же время и юрист, начальник судебных архивов?) – С согласия парламента мы могли бы создать регентский совет, чтобы он управлял страной, пока королева не разрешится от бремени, и дальше, если она позволит, до совершеннолетия нового государя.

– Она бы не позволила.

– Да, она желала бы править сама. Хотя для этого ей пришлось бы одолеть дядю Норфолка. И я не знаю, кого бы из двоих поддержал. Наверное, даму.

– Спаси Бог Англию и ее жителей, – говорит Фицуильям. – Из этих двоих я скорее поддержал бы Томаса Говарда. Он по крайней мере может выйти на бой, если до такого дойдет. Поручи регентство ей, и Болейны станут вытирать о нас ноги. Мы будем для них живым ковром. Она прикажет вышить у нас на коже «АБ». – Трет подбородок. – Впрочем, это так и так будет. Если она родит Гарри сына.

Он чувствует, что Фиц за ним наблюдает. Говорит:

– Кстати, о сыновьях. Должен сказать, я у вас в неоплатном долгу за доброе попечение о Грегори. Если могу быть чем-нибудь полезен – только скажите.

– Это я должен благодарить. Присылайте его опять поскорее.

Пришлю непременно, думает он. Вместе с дарственной на земли монастыря-другого, как только будет принят мой новый закон. На его столе громоздятся бумаги к предстоящей сессии. Хочется верить, что скоро Грегори будет заседать в парламенте вместе с ним – мальчику надо изучить государственное устройство со всех сторон. Депутатский срок – опыт разочарований, бесценный урок терпения. Они, члены палаты общин, сопричастны войне и миру, склокам, дебатам, недовольству, ропоту, богатству, бедности, истине, лжи, справедливости, гнету, измене, убийствам, а равно сохранению государства; они делают то же, что предшественники – в меру сил, разумеется, – и уходят, оставив все, как было до них.

После случая с королем все по-старому и все иначе. Он, как и прежде, в контрах с Болейнами, со сторонниками Марии, с герцогом Норфолкским, с герцогом Суффолкским, с отсутствующим епископом Винчестерским, не говоря уже о короле Франции, императоре и епископе Римском, иначе именуемом Папой. Однако каждое из противостояний стало еще острее.

В день Екатерининых похорон его охватывает тоска. Наши враги – самые близкие нам люди, наше второе «я». Когда она в семь лет сидела на шелковых подушках в Альгамбре за первой своей вышивкой, он чистил овощи в кухне Ламбетского дворца под присмотром своего дяди Джона, тамошнего повара.

В совете он принимал сторону Екатерины не реже, чем ее адвокаты. «Вы говорите то-то, милорды, но вдовствующая принцесса утверждает, что…» или «Екатерина опровергнет вас так-то». Не потому, что желал ей победы, а чтобы сберечь время. Как противник, он вникал в ее заботы, оценивал ее стратагемы, угадывал ее следующие шаги. Чарльза Брэндона это долго ставило в тупик. «За кого же он?» – вопрошал тот.

Даже и теперь в Риме не считают, что дело Екатерины закрыто. Ватиканские юристы не бросают процесс из-за того, что одна из сторон отошла в мир иной. Может быть, когда все мы умрем, в какой-нибудь ватиканской крипте скелет секретаря будет все так же обсуждать с другими скелетами тонкости канонического права. Они будут лязгать друг на друга зубами, поворачивать в пустых глазницах несуществующие глаза: глядь, а все документы-то рассыпались в прах. Кто лишил Екатерину девственности, первый муж или второй? Мы не узнаем, пройди хоть целая вечность.

Он говорит Рейфу:

– Кто постигнет жизнь женщины?

– Или ее смерть, – отвечает Рейф.

Он поднимает глаза:

– Но ты-то не думаешь, что Екатерину отравили?

– Говорят, – серьезно отвечает Рейф, – будто яд подмешали в крепкое валлийское пиво, которое она, надо понимать, в последние месяцы употребляла с большой охотой.

Он ловит взгляд Рейфа и фыркает от смеха. Вдовствующая принцесса хлещет крепкое валлийское пиво!

– Из кожаной кружки, – продолжает Рейф. – Бывало, как шмякнет ею об стол, как заорет: «Наливай еще!»

В коридоре – топот бегущих ног. Что еще стряслось? Стук в дверь, вбегает запыхавшийся мальчишка-валлиец.

– Хозяин, вам срочно надо к королю. Фицуильям прислал за вами своих людей. Кажется, кто-то умер.

– Как, еще кто-то? – говорит он, запирая бумаги в стол и протягивая ключ Рейфу. Хватит оставлять секреты на виду, свежие чернила на воздухе. – Кого мне воскрешать на сей раз?

Знаете, как бывает, когда опрокинется телега? Все, с кем вы говорите, случайно оказались на той самой улице. Они своими глазами видели, как мужчине оторвало ногу. Как женщина испустила дух. Как грабили товар с заднего конца телеги, когда возчик лежал, раздавленный ее передком. Они слышали, как один исповедовался перед смертью, а другой из последних сил диктовал юристу завещание. И если все, кто объявил себя очевидцем, и вправду там были, значит, весь лондонский сброд собрался в одном месте: воры сбежали из тюрем, шлюхи – из постели, и все адвокаты стояли плечом к плечу с мясниками, вытянув шею и открыв рот.

Чуть позже в тот день, 29 января, он тронется в Гринвич, сам не свой от известия, доставленного людьми Фицуильяма. Чего только он не наслушается. Я был там, когда Анна оборвала речь на полуслове, я был там, когда она отложила книгу, шитье, лютню, я был там, когда она праздновала похороны Екатерины и внезапно изменилась в лице. Я видел, как фрейлины бросились к ней, как увели ее в спальню и заперли дверь, я видел кровавый след на полу, там, где она прошла.

Нам не обязательно верить во все. В кровавый след. Мало ли что люди видят в воображении. На его вопрос, когда у королевы начались схватки, никто ответить не смог, хотя якобы все произошло при них. Они запомнили кровавый след и упустили остальное. Пройдут сутки, прежде чем из королевиной спальни сообщат горестную весть. Бывает, что кровотечение прекращается и женщина все же донашивает ребенка. Но нет. Екатерина еще не успокоилась в могиле, слишком мало времени прошло с похорон: она протянула мертвую руку и выдернула младенца из Анниного чрева.

Вечером перед королевиной опочивальней карлица сидит на плитах, раскачивается и стонет: изображает, что у нее схватки. «Бесплодные усилия», – говорит кто-то.

– Нельзя ли ее убрать? – спрашивает он фрейлин.

Джейн Рочфорд говорит:

– Это был мальчик, господин секретарь. Она носила его четыре месяца, насколько мы можем судить.

– Какая теперь разница?

– Я подумала, вам будет интересно. О, я знаю, что планы менялись, иногда в тот же день. То король был с ней, то нет, то при ней был Норрис, то другие джентльмены. Однако вы правы, господин секретарь. Теперь это не важно. Врачи мало что могут сказать наверняка. Мы не узнаем, когда ребенок был зачат и кто где в это время находился.

– Быть может, и не стоит об этом больше говорить.

– Что ж. Теперь, когда у нее, бедняжки, вновь не получилось выносить – что будет со страной?

Карлица встает и, глядя прямо на него, задирает юбку. Он не успевает отвести глаза. Кто-то (или, может, она сама) обрил ей лобок, и теперь у нее там голо, как у старухи или у маленькой девочки.

Позже, стоя перед королем вместе с Мэри Шелтон, Джейн Рочфорд ничего не может сказать определенно.

– По всей видимости, это был мальчик, – говорит она, – примерно на шестнадцатой неделе.

– Что значит «по всей видимости»? – вопрошает король. – Разве нельзя определить точно? Поди прочь, женщина, ты никогда не рожала, что ты в этом смыслишь? Рядом с королевой должны быть опытные матроны. Неужто вы, Болейны, не можете уйти с дороги и уступить место кому-нибудь более толковому? Вечно вам надо толпиться там, где стряслась беда.