Священная книга оборотня - Виктор Пелевин

Я чуть не фыркнула.

– Кроме того, происходит трансформация формы зрачков и несколько выделяются надбровные дуги, но, встретив такое создание на улице, вы, возможно, даже не удивитесь…

– Просто фантастика, – сказала И Хули.

Лорд Крикет указал на зубчатое колесо, которое находилось в центре хвоста.

– Смещение кундалини во вторую инфрачакру дает куда более зрелищный эффект. Здесь мы имеем дело с классикой, так называемым «вервольфом». Оборотень не просто превращается в волка. Это, если так можно выразиться, преувеличенный волк. Он выше человека, невероятно силен, у него огромная зубастая пасть, но он, как человек, ходит на задних лапах – хотя может при желании бегать на всех четырех. Фольклор изображает его достаточно точно, поскольку это была самая распространенная форма оборотня в Европе. Отмечу одну любопытную подробность. Считается, что трансформация в вервольфа связана с определенной фазой луны или наступлением сумерек. А завершается она, по народным представлениям, с рассветом, поскольку нечисть не выносит солнечных лучей. На самом деле тьма и свет здесь ни при чем. Верно подмечено другое: трансформация в вервольфа является кратковременной, поскольку инфрачакра номер два – это точка неустойчивого равновесия, где кундалини не может находиться долгое время…

– А что это такое, – спросила И Хули, – устойчивое равновесие, неустойчивое равновесие?

Лорд Крикет склонился над своим ноутбуком.

– Сейчас, – сказал он, – у меня где-то есть слайд на эту тему…

На экране появился снимок Стоунхенджа, потом выдержанная в зеленых тонах реклама дома-трейлера, в окне которого была любовно, но не очень профессионально подмонтирована ваза с нарциссами, а затем черная синусоида.

– Вот, – сказал лорд Крикет, – извините за путаницу.

В ямке синусоиды лежал синий шарик. На ее гребне лежал красный шарик. От шариков отходили короткие стрелочки тех же цветов, изображающие движение.

– Это очень просто, – сказал лорд Крикет. – Оба шарика находятся в состоянии равновесия. Но если вы сдвинете синий шарик, он вернется в точку, где перед этим находился. Это устойчивое равновесие. А если вы сдвинете красный шарик, он больше в эту точку не вернется и скатится вниз. Это неустойчивое равновесие…

– У меня вопрос, – сказал Александр, – можно?

– Пожалуйста.

– А почему первый шарик голубой, а второй – красный?

– Простите?

– И стрелочки такие же. Почему именно эти два цвета?

– А какое это имеет значение?

– Значения никакого, – сказал Александр. – Просто интересно. Вы, возможно, не в курсе – в русском языке «голубой» означает «гомосексуалист». Меня давно вопрос занимает, почему на всех штабных картах стрелочки всегда синие и красные. Как будто главное содержание истории – борьба пидарасов с коммунистами. Я думал, может, вы знаете?

– Я не знаю, – вежливо ответил лорд Крикет, – почему именно эти два цвета. Можно продолжать?

Александр кивнул. На экране снова появился хвост с черными инфрачакрами.

– Как я уже сказал, вторая позиция, где происходит трансформация в волка, неустойчива. Наложив синусоиду на рисунок, вы увидите, что соседние позиции – один и три – должны быть устойчивыми. Один – это позиция лисы, о которой мы уже говорили. У вас, вероятно, возникает вопрос по поводу позиции три?

– Да, – спросила И Хули, – что это такое, Брайан?

– Я уже говорил, что инфрачакры оборотня симметричны трем нижним чакрам человека. Последняя инфрачакра, находящаяся в самом конце хвоста, является зеркальным отражением Манипуры, расположенной между пупком и сердцем. В этом месте центральный канал прерван. Кундалини не может двигаться к верхним чакрам, если зона вокруг Манипуры, называемая «океаном иллюзий», не заполнена энергиями истинного духовного наставника. То же самое по принципу Гермеса Трисмегиста относится к инфрачакрам оборотня. Чтобы опустить кундалини до ее низшего предела, необходима инвольтация тьмы, духовное воздействие старшей демонической сущности, которая заполнит своими вибрациями так называемую «пустыню истины» – разрыв теневого центрального канала в середине хвоста…

– А что это за старшая демоническая сущность? – не выдержала я.

Лорд Крикет улыбнулся.

– Это зависит от ваших личных связей, – сказал он. – У каждого здесь свои возможности… Итак, мы подошли к концу того, что я имею право сказать. Могу добавить только одно: позиция три, так называемая «пропасть» – это место, где происходит трансформация в сверхоборотня.

– А кому-нибудь удавалось совершить такой маневр? – спросила я.

– По некоторым сведениям, в 1925 году это удалось вашему соотечественнику – московскому антропософу Шарикову. Он был учеником доктора Штейнера, другом Максимилиана Волошина и Андрея Белого. Шарикова, насколько известно, забрали в ЧК, а вся история была засекречена. Причем секретности придавалось чрезвычайно большое значение: достаточно сказать, что у известного писателя Булгакова была изъята рукопись «Собачьего сердца» – книги, основанной на слухах вокруг этого события. После этого Шарикова никто больше не видел.

– Так что же это такое – сверхоборотень? – спросил Александр.

– Не знаю, – сказал лорд Крикет. – Пока еще не знаю. Но вы представить себе не можете, как мне не терпится это выяснить…

– Чего это ты сегодня с утра в вечернем платье? – спросил Александр. – И на каблуках?

– А что, мне не идет?

– Черное тебе очень идет, – сказал он и осторожно потерся щекой о мою щеку. – Впрочем, и белое тоже.

Вместо поцелуев мы иногда терлись друг о друга щеками. Раньше меня смешила эта его манера – в ней было что-то детское, щенячье. Потом он признался, что принюхивается к моей коже, которая по-особому трепетно пахнет за ухом. С тех пор во время этой процедуры я испытывала легкое недовольство – мне казалось, что меня используют.

– Мы идем в театр? – спросил он.

– Кое-что поинтересней. Мы едем на охоту.

– На охоту? На кого же мы будем охотиться?

– Охотиться буду я. А ты будешь смотреть.

– А на кого ты будешь охотиться?

– На кур, – сказала я с гордостью.

– Ты проголодалась?

– Не смешно.

– А зачем тебе тогда охотиться на кур?

– Просто я хочу, чтобы ты узнал меня чуть лучше. Собирайся – мы едем за город.

– Прямо сейчас?

– Да, – сказала я, – только прочти вот это. Тебе делают коммерческое предложение.

И я протянула ему распечатку письма, которое утром получила от И Хули по электронной почте.

«Привет рыженькая,

Pursuant к нашей вчерашней (такой милой!) встрече. Оказывается, когда мы оставили наших мальчиков одних и принялись вспоминать старое, у них состоялся спор об искусстве. Брайан показал Александру фотографии работ, которые он планирует выставить совместно с галереей Saatchi. Во-первых, это инсталляция „Освобождение Вавилона“ – макет ворот Иштар, на фоне которых стоят симулякры десантных шотландских волынщиков с задранными юбками. Эти гипсовые фигуры навязывают свое сексуальное возбуждение наблюдателю, атакуют его восприятие и превращают его самого в подобие выставленного на обозрение экспоната. Таким образом зритель осознает свое физическое и эмоциональное присутствие в пространстве, искривленном гравитацией этого художественного объекта. „Освобождение Вавилона“ Александру понравилось, чего нельзя сказать об остальном.

Видела ли ты хит Венецианской биеннале – стог сена, в котором четыре года прятался от участкового первый белорусский постмодернист Мыколай Климаксович? Александр обозвал эту работу плагиатом и рассказал про аналогичный стог Владимира Ульянова (Lenin), находящийся на постоянной экспозиции в деревне Разлив. Брайан заметил, что повторение – не обязательно плагиат, это суть постмодерна, а если шире – основа современного культурного гештальта, проявляющаяся во всем – от клонирования овец до ремейка старых фильмов. Чем еще заниматься после конца истории? Именно цитатность, сказал Брайан, превращает Климаксовича из плагиатора в постмодерниста. Александр возразил, что от российского участкового этого Климаксовича не спасла бы никакая цитатность, и если в Белоруссии история кончилась, то в России перебоев с ней не предвидится.

Затем Брайан показал Александру работу Asuro Keshami, к которой он относится особенно трепетно, не в последнюю очередь из-за серьезных инвестиций, которых требует ее изготовление и монтаж. Работа Хешами, навеянная творчеством небезызвестной тебе Camille Paglia, представляет собой огромную трубу из эластичного красного пластика с белыми выступами-клыками внутри. Ее предполагается установить под открытым небом на одном из лондонских стадионов.

Одна из самых серьезных проблем в мире современного искусства – придумать оригинальную и свежую вербальную интерпретацию работы. Нужны бывают буквально несколько фраз, которые затем можно будет перепечатывать в каталогах и обзорах. От этого кажущегося пустяка часто зависит судьба произведения. Здесь очень важна способность увидеть объект с неожиданной, шокирующей стороны, а это замечательно получается у твоего приятеля с его варварски-свежим взглядом на мир. Поэтому Брайан хотел бы получить разрешение использовать мысли, высказанные вчера Александром, для концептуального обеспечения инсталляции. Сопроводительный текст, который я прилагаю – это как бы сплав идей Брайана и Александра: