Возвращенный рай - Халлдор Лакснесс

Глава двадцать четвертая. Девушка

Все, расположенное по другую сторону реки, относилось к Лейруру. Поверенный скупил небольшие хозяйства, лежавшие в низине и слушавшие шум прибоя, который доносился с побережья уже тысячу лет подряд. Разобрав дома, земли он присоединил к своим.

Однажды летним вечером, возвращаясь домой с поля в темноте и под сильным дождем, она воспользовалась случаем, отстала от других. «Да, я та девушка». Другие работники спешат поужинать и лечь спать, чтобы дать отдых утомленному телу, она же вернулась и пошла к реке. Она знала брод, которым раньше пользовались хуторяне, но теперь он не существовал. Она нашла три камня и бросила их в воду, чтобы, ступая по ним, перескочить на другой берег. Несмотря на темноту, она увидела, куда они упали. В некоторых местах вода доходила до колен, а кое-где дно было предательское — она не могла его нащупать. Днем она знала, где нужно переходить, но сейчас, в темноте, потеряла свои отметины. Дважды она натыкалась на плывун и возвращалась. При третьей попытке, когда ей казалось, что до противоположного берега уже рукой подать, она вдруг провалилась по грудь; захватило дыхание, и девушка стала призывать бога на помощь. Как часто бывало и прежде, бог не заставил себя долго просить — он пришел ей на помощь и послал песчаную косу, которой прежде здесь не было, но сейчас она вдруг оказалась посредине реки. И когда почва уже ускользала из-под ног, девушке каким-то чудом удалось вскарабкаться на эту вновь образованную песчаную отмель. К счастью, по другую сторону косы река была мелкой, и вскоре девушка стояла на берегу, выжимая свою одежду.

В домах неученых людей света не зажигали, хотя лето уже подходило к концу, только на хуторе Бьёрна, Лейруре, горел свет, да и то не каждый день, так как неутомимый наездник редко засиживался дома несколько дней подряд. Это время он обычно проводил в комнате, окна которой выходили на восток, и если не вел беседы с кем-нибудь из посетителей, то погружен был в хозяйственные подсчеты. Этот единственный свет озарял долину и бросал отблеск на побережье. Иногда он горел до самого рассвета — указывал не только на присутствие поверенного, но и был как бы светом мира во всей округе.

Она устала после изнурительного лета с длинными рабочими днями на поле и поздним отходом ко сну. А сейчас вдруг почувствовала, будто сидит верхом на сильной лошади или словно башмаки ее обрели волшебные крылья. Она легко бежала по тяжелой глинистой почве, болотам, кочкам, словно по ровной лужайке. Ноги несли ее уверенно и быстро, ни разу она не споткнулась, не поскользнулась на этой незнакомой, размытой дождем земле.

Свет, бросавший слабые лучи на равнину, все приближался и приближался, и вот она очутилась перед домом. Большие окна на восточной стороне — это его комната. Здесь горел его свет — этот изменчивый свет. Окна не были завешены. Она прильнула лицом к стеклу и заглянула в комнату. Лампа стояла на письменном столе. Он сидел, согнувшись над своими записями, книгами и расчетами, нос почти касался бумаг, в одной руке у глаза он держал увеличительное стекло, другой придерживал бороду, чтобы не заслоняла бумаги. Она постучала в окно согнутым пальцем. Он поднял голову, прислушиваясь. Не спросил, кто стучит, как положено в этих краях, а подошел к окну, приложил ко рту палец, подавая знак молчать. А затем вышел из комнаты. Открыв входную дверь, он пробрался ощупью вдоль стены за угол и схватил в объятия нарушительницу покоя. Он догадался, что это девушка, и втащил или, вернее, почти внес ее к себе. Войдя в комнату, он задернул окна.

— Боже мой, до чего же ты выпачкалась, — сказал он, целуя промокшую насквозь девушку. — Ты что — упала? Ну-ну, что же, добро пожаловать! Давненько никто не залетал ко мне в объятия!

— Ты узнаешь меня? — спросила девушка.

— Я надеюсь, ты не перепутала мужчину, а если это и так, то еще никогда не случалось, чтобы я перепутал девушку.

— Я знала, что мне не придется извиняться перед тобой, Бьёрн, за позднее время — ведь мы с тобой встречались и раньше по ночам. Мы, девушки, наверное, все одинаковы, я, должно быть, не первая, которая боялась, что не успеет дойти до твоего дома, пока не погаснет свет.

— Старые юбочники не спят допоздна. Мы стараемся как можно дольше не будить своих старух. Сокрушаемся, что нам не приходится больше скакать через ледяные реки, откуда мы прямо попадали в объятия молодых дев. Теперь приходится сидеть дома, плохая погода нам, старикам, вредна.

— Я смотрела за реку в твою сторону с тех пор, как ночи стали темнеть, — сказала она. — И вот однажды увидела, что у тебя горит свет. Два раза я переходила реку вброд и два раза возвращалась, приходила домой и снимала с себя мокрую одежду. На этот раз я прошла весь путь. Мне нужно поговорить с тобой, Бьёрн.

— Ты собираешься вести серьезный разговор? С такой старой развалиной, как я? В такой поздний час? — спросил Бьёрн из Лейрура. — Ну-ну, выкладывай, что у тебя на душе, овечка моя. Только говори тише — здесь все слышно… Мне давно надо было бы построить каменный дом. Погоди минутку — я зажгу свою трубку, подымлю немного, иначе ничего вразумительного от меня не услышишь.

— Поскольку мы, все девушки, одинаковы и ты считаешь, что ни одну из нас не стоит пропускать, ты наверняка думаешь, что понял, о чем я буду говорить. Но ты ошибаешься, Бьёрн. Я пришла спросить тебя, что ты думаешь о моем отце.

— О твоем отце? С ним что-нибудь стряслось?

— Как ты думаешь — он когда-нибудь вернется сюда?

— А почему ты вдруг спрашиваешь об этом?

— Наверно, то, что я говорю, чудно. Люди не понимают, как мы были привязаны к отцу. Каждый вечер я молила бога, чтобы он дал мне умереть прежде, чем отец выпустит мою руку из своей. Однажды он уехал на нашем сером, а домой вернулся пешком.

— Ему нужно было продать лошадку мне, — сказал Бьёрн из Лейрура.

— В следующий раз он ушел, унося с собой чудесную шкатулку…

— Красное дерево он получил от меня, — заявил Бьёрн из Лейрура, сообразив наконец, о ком он говорит и с кем беседует. — Кстати, скажи мне, что было в этой шкатулке?

— Ящичек для серебряных монет и множество отделений для золота и драгоценностей.

— К чему эта чертовщина?

— И наконец, там был тайник, чтобы прятать то, что дороже золота, — сказала девушка. — Но он не вернулся домой — даже пешком.

— Превеликий чудак был твой отец, — заявил Бьёрн из Лейрура. — Мне кажется, его истинное место там, где он сейчас, мой ягненочек. Вряд ли ты стала бы счастливее, если бы увидела его снова. Говорят, что я ничего не делаю для своих детей. А он что сделал для своих?

— Он сделал очень много для меня, — сказала девушка.

— Что же? — Поверенный вовсю дымил трубкой.

Девушка сказала:

— Я помню один случай у входа в церковь. Во дворе, как всегда возле церкви, набежало очень много бродячих собак. Они бегали под ногами у людей. В ту пору мне, кажется, было не более пяти лет. Не помню, как это случилось, но я отстала от своих и потерялась. Оглянулась: вокруг — никого, кто мог бы прийти на помощь, если на меня нападут собаки. Я заплакала. И тут же почувствовала на своей руке большую теплую руку. Это был отец. У него были большие теплые руки. Сейчас я пришла к тебе, Бьёрн, потому что мне не к кому больше идти. К тому же я знаю, что ты не станешь лгать мне. Скажи, он умер?

— Умер! Что за чепуха! Стейнар из Лида умер! — воскликнул Бьёрн. — Как бы не так! Разве ты не знаешь, что он среди мормонов, дитя мое?

— А эти мормоны действительно существуют? Я почему-то всегда подозревала, что, если о человеке говорят «он уехал к мормонам», это означает, что он отправился на тот свет. Я-то думала, что мормоны там — на небесах!

— Надеюсь, ты не считаешь, что все, кто не увязли в здешних болотах, поумирали и отправились в ад. Если уж ты хочешь знать, кто умер, то могу тебе ответить: я. Это я сижу здесь, по горло увязший в трясине. И что толку в том, что я без устали, днем и ночью, разъезжаю по пустоши, скачу через ледниковые реки и являюсь к людям с золотом? Что я получил за это? Не больше того, что может уместиться на моем ногте, да ревматизм в придачу. И почти ослеп… Нет, мое милое дитя, наш друг Стейнар из Лида не умер. Я уверен, что он там, среди мормонов, имеет не меньше семи жен…

— А если у него и одна жена или даже вовсе ни одной там, на другом конце света, — это все равно: для нас он мертв. Мы не увидим его больше. Раньше нам было достаточно взглянуть на его лицо, и все становилось радостным вокруг. Ему не нужно было даже ничего говорить. Разразилась ли непогода в Стейнлиде, бушевала ли буря, пронесся ли ураган с дождем — нам было все нипочем: нам светило солнце. А если у нас не было еды, мы тоже не унывали. Однажды утром мы проснулись, а он уехал. С кем ты мысленно распрощался — тот мертв. На следующую зиму, когда он не вернулся, я целыми ночами напролет лежала, уткнувшись в подушку и кусая ее. И так — до рассвета. К утру, когда я чувствовала, что у меня все пересохло и опухло в горле, я начинала шептать: господи, господи, господи! Да, да, да! Если ты создал мир, то можешь взять моего отца себе. После этого я засыпала.