Восточный проект - Фридрих Незнанский

— Тут, понимаете ли, у меня у самого нет твердой уверенности. Скорее, интуиция. Впрямую нет ничего, но мне показался странным диалог в эфире — разговор велся по мобильному телефону. Всего несколько фраз, вопрос — ответ. Но какие-то странные. А незадолго до этого был также звонок по мобильному, причем тому же.

— Ну-ка, ну-ка, — заинтересованно подтолкнул Грязнов.

— Понимаете, первый разговор был совсем короткий. Неизвестный, не представившись, как это делается обычно, просто сказал: «Все в порядке», а другой голос ему ответил: «Хорошо, я понял». И все. А потом, через двадцать три минуты, я по часам засек, новый звонок, тому же абоненту, я голос его узнал по ответам. Мне показалось, что абонент, которому звонили, находился где-то совсем рядом, возможно, даже в помещении аэровокзала. Незнакомый голос спросил: «Как поживает наш дорогой? Как здоровье?», на что сразу последовал ответ, по-моему, того, кого я, говорю, уже слышал: «Птичий грипп, сами понимаете, он лечится долго. Если лечится вообще». И снова вопрос: «Вы говорите так уверенно?» И ответ, после чего собеседники прекратили разговор: «Сто пудов!» Правда, очень странно? Причем, что еще любопытнее, эти телефонные разговоры, которые мне удалось засечь и записать на магнитофон, начались спустя примерно полчаса после контрольного времени приземления московского самолета. Я был, естественно, в напряжении и все внимание обратил к эфиру. Надеялся еще, что может быть какое-то разъяснение по поводу молчания.

— Вы никому не говорили об этом?

— А вот только ему, — Олег показал на Бориса. — Но он велел мне молчать.

— Почему, Борис Егорович? — спросил Грязнов.

— Посчитал, что к делу это прямого отношения не имеет, зато настроение ему, — Симагин кивнул на Тимофеева, — может здорово испортить. Соответственно, и здоровье, это у нас хорошо умеют…

— А сам что по этому поводу думаешь? Не зря ж ведь Рауль молчать ему посоветовал!

— Наверное, если что-то подозревал… Да Олег не только это слышал. Ты расскажи, Олег, надо.

— А как вам, Олег Иванович, удалось сохранить в тайне эту и, возможно, другие ваши записи? — поинтересовался Грязнов. — Разве следователь не задавал вам вопросов насчет переговоров в эфире? Материалы не изымал?

— Почему, изъяли, — усмехнулся диспетчер, — только, понимаете ли, у нас есть практика, о которой мало кто знает… Мы ведем также и дублирующие записи на случай, если вдруг у аппарата по какой-то причине произойдет сбой. Вот запись переговоров с экипажем я им отдал, остальное стер, ну а дубль убрал вообще с глаз подальше. Но раз Боря говорит — надо, я вам передам. Афишировать это дело, конечно, не хотелось бы, все-таки нарушение. Но тем не менее… не нравится мне вся эта история! Запах у нее какой-то криминальный. А может, я не прав…

— Ни о каких ваших переговорах с пилотом в материалах дела ничего не сказано, видимо, вашу запись они к делу так и не приобщили. Ну а вы еще что-нибудь слышали? — Грязнов вернул диспетчера к основной теме разговора.

— Было. Незадолго, как я теперь понимаю, до аварии, что меня потом и насторожило.

— И вас? — Вячеслав Иванович посмотрел на Симагина.

— И меня тоже, — кивнул тот. — Да вы сейчас сами поймете. Покажи, Олег.

— Я и на словах могу, а слушают пусть сами, я уже наслушался… В общем, это переговоры неизвестного мне летчика с землей, с базой, надо понимать, с аэродромом. А у нас тут кроме нашего и еще одного, маленького, бывшего досаафовского, возле поселка Звягино, других и нет.

— Но самолеты там есть? — спросил Грязнов.

— Да, имеются… Маленькие, тренировочные. Еще планеры. Потом дельтапланы с моторами. Нынче стало модно у богатеньких посидеть за штурвалом, как говорится. Полетать, попарить, перед своими девками пофорсить — вот, мол, какие мы крутые! Но как были любители, так ими и остаются. Хуже другое, летают они где ни попадя, дисциплины никакой не соблюдают. И такие вот вполне могут идущему на посадку лайнеру козью морду заделать. Просто из подлости, из озорства. Это я к чему? Ну, как предисловие, чтоб было понятно. Короче, какой-то неизвестный летчик, видимо находившийся в тренировочном полете, сообщил «земле», в смысле — «шефу», что видит цель и идет в атаку. «Шеф», или кто он там, отвечает: «Не валяй дурака», на что пилот передает: «Вас понял, не валяю». А потом я слышал в эфире лопающиеся звуки, похожие на выстрелы автоматического оружия. Может, это был пулемет. Или автоматическая авиационная пушка.

— Что, прямо вот так, непосредственно? — изумился Грязнов. — Там у вас что, военные самолеты? Истребительная авиация? Воздушные пираты?

— А черт их знает… Надо ехать, смотреть. Словом, что было, то было. Я отдам вам эту запись, а вы проверяйте себе, сколько душе угодно, — помрачнел Тимофеев, видимо посчитавший, что генерал ему не поверил. И Грязнов увидел это.

— Вы меня неправильно поняли, Олег Иванович. Вам я полностью доверяю. И проверку мы устроим. Меня другое интересует: вам прежде приходилось слышать переговоры посторонних пилотов с «землей», со своим аэродромом, или это был исключительный случай?

— В том-то и дело, что не исключительный. Болтают без всякого контроля. Но чтоб — «в атаку», такое услышал впервые. Я счел поначалу за дурацкую шутку. Ну мало ли, думаю, сдурел пилотяра, почувствовав опьянение высотой, такое у новичков бывает. Вообразил себя на минуточку Покрышкиным или Кожедубом. Но позже, после известия о катастрофе, поймите, что я должен был думать? Бред сумасшедшего? А в общем, так вам скажу: меня об этом не спрашивали, я и молчал. Если б сразу спросили — не знаю. Но потом вот Боря посоветовал завязать язык от греха. Может, я в чью-то тайну нечаянно залез? И тогда, узнав об этом, господа хорошие мокрого места от случайного свидетеля не оставят. Подумал я и согласился с ним…

— Ладно, спасибо, думаю вы очень нам помогли, — сказал Грязнов.

Тимофеев достал из-за шкафа коробку с магнитофонными кассетами, перебрал их — надписей на них не было, просто какие-то одному ему понятные значки, нашел одну и отдал ее генералу.

— Вот все, больше ничего нет.

Грязнов спрятал кассету в карман, сложил на столе записанные им в протокол допроса свидетеля вопросы и ответы, предложил прочитать и подписать Тимофееву. Олег Иванович бегло просмотрел записи и расписался на каждом листе. Можно было заканчивать.

— А что, Олег, вы не в курсе, следствие к вашему начальству не обращалось с вопросом, не было ли в ту ночь в непосредственной близости с самолетом, потерпевшим аварию, какого-нибудь другого летательного средства? — спросил напоследок Грязнов, поднимаясь.

— Ну как же! — ухмыльнулся Тимофеев и посмотрел на Симагина. — Обязательно, первым делом. Но мое начальство даже не соблагоизволило у меня поинтересоваться этим вопросом, а уверенно ответило, что по всем имеющимся у него, начальство имею в виду, данным, кроме спецлайнера, на борту которого находились министр и его помощники, в непосредственной близости от аэропорта никаких других самолетов не было. Это официальный ответ.

— Спасибо, буду иметь в виду. А сейчас мне надо сделать срочный звонок Сане, уже двенадцатый час.

3

В половине двенадцатого, переговорив по телефону с Грязновым, Турецкий позвонил Смурову и напомнил тому, что с утра ждет его в прокуратуре для снятия показаний относительно известного дела. Алексей Петрович красиво изобразил свою забывчивость. Ах, как ему было неудобно из-за того, что он попросту упустил из виду такую мелочь, как встреча с Турецким. Ну да, конечно, он помнил, вчера ведь, кажется, договаривались, однако какие-то утренние дела… Что за дела? Да, в общем, имеющие непосредственное отношение к гибели министра. Долгий разговор с министерством. По сути, ему, Смурову, в настоящее время приходится держать на своих плечах все министерство. А это — тысячи больших и малых проблем. И надо срочно лететь в Москву, и этот допрос еще — как-то все сошлось разом, поневоле забылось. Но он приносит свои искренние извинения, буквально через десять — пятнадцать минут генерал Митрофанов подвезет его в прокуратуру.

— Он ведь нам, надеюсь, не помешает? — наивно этак бросил Смуров, не ожидая возражений.

— У меня в настоящее время нет никаких оснований, да и острой необходимости в его присутствии во время нашего с вами разговора. Допрос, — философски заметил Турецкий, — это, я бы сказал, в некотором роде некое интимное действие, как говорят у нас в Генеральной прокуратуре, которое происходит между двоими, и присутствие третьего лица, постороннего, в это время нежелательно. — Тон у Турецкого был — ну сама любезность, приправленная легкой игривостью! — Кстати, и вопросы к Георгию Александровичу у меня обязательно возникнут тоже, но несколько позже, зачем же нам тревожить человека раньше времени, верно? — И, не дожидаясь ответа, заключил: — Так я непременно жду вас, Алексей Петрович. Именно вас.