Мои прыжки. Рассказы парашютиста - Константин Кайтанов

Вихрем взметнулась пыль за хвостовым оперением самолета. Все ускоряя свой бег, машина стремительно понеслась по дорожке и, далеко не добежав до ее конца, оторвалась в воздух.

Аэродром, товарищи — все осталось на земле. Я не успел обернуться и заметить их, как машина уже вошла в туманную дымку. Земля скрылась из виду.

Высота 6 000 метров.

После нестерпимой жары на земле теперь было приятно чувствовать прохладу, впрочем, резко перешедшую в холод. Я быстро почувствовал легкий мороз.

Стрелка альтиметра показывает 10 000 метров.

Чувствую себя настолько хорошо, что решаю испытать термос доктора Андреева, наполненный горячим кофе.

«Хорошо, — подумал я, — глотнуть горячего кофе на высоте, где температура упала ниже сорока пяти градусов!»

Взяв трубочку в рот, я потянул в себя кофе, но оно почему-то не шло.

— Не действует, — говорю я себе, — обойдемся и без кофе.

Подъем продолжался. Стрелка показывала уже 11 000 метров.

Пора готовиться.

Я включил кислородный прибор № 1, укрепленный в кармане моего комбинезона, и сразу почувствовал усиленный приток газа. Стационарное питание кислородом в самолете можно было выключить, что я и сделал. Вслед за этим включил второй прибор, укрепленный на себе. Он также работал великолепно.

Все было готово.

Я поднялся, чтобы открыть целлулоидный обтекатель кабины, накрывавший меня, но мощная струя воздуха крепко пригнетала его по горизонтали. Кроме того, он, должно быть, крепко замерз. Но выброситься ведь мне нужно.

Я упираюсь, пытаясь поднять козырек, и все же ничего не получается.

Опасаясь потерять высоту, я всем плечом надавливаю на раму и с огромным усилием сокрушаю целлулоид.

«Готов к прыжку», сигнализирую я Скитеву.

Он развернул самолет в спираль, уходящую ввысь.

Термометр показывает минус 56°.

Вторично нажимаю кнопку сигнала: «Прыгаю».

Сажусь на борт кабины и вываливаюсь головой вниз.

На мгновенье что-то белое сверкнуло перед глазами. Падаю камнем, не видя земли, спиной вниз. Скорость падения усиливается. Так лечу 10–12 секунд, рассчитывая 1 000 метров пролететь затяжным прыжком.

Тяну вытяжное кольцо. Парашют раскрывается — меня точно вздергивает. Я повисаю в мертвой тишине необозримого воздушного пространства.

Осматриваюсь. Самолета не видно. Внизу — туманная дымка, над головой парашют. Шелковый полукруг сдерживает быстроту падения. Все спокойно. Я снижаюсь к земле.

Вдруг я почувствовал, что левая рука совершенно одеревянела и вытянулась, как палка. Я пытаюсь пошевелить пальцами, но замерзшие суставы мне не повинуются.

Пробую согнуть руку в кисти — тоже ничего не выходит.

«Неужели отморозил? Да, похоже, что так».

Вспоминаю, что, открывая целлулоидный обтекатель, я сорвал с руки меховую перчатку и оставил ее в кабине самолета.

— Ясно, отморожена, — говорю я себе.

Снижаясь постепенно к земле, я почувствовал, как заныли мышцы живота оттого, что я принял неудобное положение. Однако усиливающаяся боль в руке заставила меня забыть обо всем.

Боль становится нестерпимой. Кажется, что кто-то тупым ножом пытается распилить ее на куски. Боль, расходясь по всему телу, доходит до сердца.

— Не может быть, чтобы рука замерзла, — пытаюсь убедить я себя еще раз. И начинаю размахивать рукою из стороны в сторону, как маятником. И вдруг будто тысячи невидимых игл вонзились в мое тело, причиняя невыносимую боль.

«Теперь, — думаю, — нет никаких сомнений: отморозил».

Стараясь отвлечься от боли, гляжу на землю, знакомую мне по очертаниям перелеска, линии железной дороги и шоссе, проходящих рядом. Замечаю, что меня сносит в сторону, параллельно железной дороге, по которой весело бежит поезд.

Но мне было не до него. Рука ноет, в плече страшная боль.

Снизившись до 4 000 метров, чувствуя жару, я снял с лица кислородную маску.

В это время над головой раздался гул звенящего металла и по куполу скользнула какая-то тень. Я поднял голову. Надо мной кружил летчик Скитев. Он провожал меня до самого приземления.

Вот уж до земли не более 1 000 метров. На лету определяя площадку приземления, вижу, что местность неровная, болотистая, с глубокими ямами, поросшими кустарником.

«Нужно открыть второй парашют».

Правой рукой взяв вытяжное кольцо, бросаю шелковый купол в сторону от себя. Подхваченный встречной струей воздуха, купол парашюта раскрывается, и я вижу, что часть строп задевает за кислородный прибор. Происходит это мгновенно.

Масса шелка, путаясь со стропами основного парашюта, уменьшает его купол.

Скорость падения начинает расти. В ушах появляется зловещий свист.

Положение становится угрожающим.

«Во что бы то ни стало надо распутать стропы».

Сделать это одной рукой невозможно. На миг забыв о том, что левая рука отморожена, я пытаюсь привести ее в движение, но острая боль заставляет прекратить всякие попытки. Боль настолько сильна, что я даже вскрикиваю, а на глазах выступают слезы.

«Что же делать?»

Пока я копошусь в стропах, земля надвигается на меня огромным, все увеличивающимся пятном.

«Что делать?»

Земля настолько близка, что я ясно различаю деревья. Вспоминаю, что у меня в кармане имеется перочинный нож. Вытаскиваю его и перерезаю стропы запасного парашюта. Купол основного парашюта едва успевает немного затормозить мое стремительное падение вниз. Еще одна секунда — и я падаю в яму, поросшую кустарником.

Последнее, что я помню, был удар боком о выступ ямы и тяжелое падение на дно.

Забытье длится недолго. Со страшной болью в руке и в правом боку, я приподнимаюсь со дна ямы накрытый шелковым куполом парашюта.

Сбросив парашют, я вижу вокруг себя несколько ребятишек. Со всех сторон бегут люди.

— Такого приземления, — говорю я себе, — у меня еще никогда не было.

Вылезаю из ямы и тут только замечаю Скитева, упорно кружащего надо мной. Видимо, обеспокоенный таким приземлением, он ждет условного сигнала.

Я машу ему здоровой рукой, и он тотчас же берет курс на аэродром.

Кто-то сдергивает с меня комбинезон, не снимает, а срывает унты. Освобожденный от всего этого, я, пошатываясь, иду к ближайшей канаве и опускаю туда отмороженную руку.

Навстречу мне бежит мой друг Миша Никитин. Следом за ним подбегают члены комиссии, Герой Советского Союза товарищ Копец, майор Котельников, Александров.

В машине меня увозят на аэродром, и через полчаса мы уже беседуем на медицинском пункте, где военные врачи Элькин и Андреев тщательно ухаживают за обмороженной рукой.