Товарищ маузер - Гунар Цирулис

Подложив под голову сюртук и прикрыв глаза котелком, Парабеллум пытался заснуть, но из этого ничего не получилось. До его слуха доносились различные шумы: шлепанье босых ног, бренчанье ключей, звон стаканов в буфете. Не были слышны лишь голоса солдат, не лязгало оружие, не раздавалась команда офицеров. Странно… Сквозь паутину ветвей он разглядел составленные в козлы винтовки, около которых прохаживался одинокий часовой. Немного раздвинув ветки, Парабеллум заметил сложенную на земле солдатскую форму. Это уж ничуть не походило на охоту за человеком. Видно, тревожное возбуждение, в котором он находился после нападения на банк, так повлияло на него, что повсюду ему мерещилась опасность.

Солдатики купаются, чем же им еще заниматься нагишом и без оружия?…

Теперь появилась возможность сделать все, как наказывал Робис. Надо только осторожно вылезти наружу и зайти в восемнадцатую кабину. Снова выкопать и перенести деньги никакого труда не составляет. Но есть ли во всем этом смысл? Робис сможет и сам пройти под полом несколько шагов от восемнадцатой кабины до облупленной сваи.

Значит, надо поскорее отсюда уходить, пока не вернулись солдаты. Поскорее сообщить Робису, где спрятаны деньги, и все будет в порядке.

Все было бы в порядке, не попадись он на вокзале. А теперь он единственный человек, которому известна эта тайна. Написать Робису? Но ведь записку могут перехватить враги. Парабеллум сам видел, как Фауст расшифровывал секретные документы. Где сказано, что у Регуса нет такого специалиста? Даже при удачном исходе письмо пройдет через несколько рук. Среди своих тоже может оказаться болтун, который не удержит язык за зубами. На всю жизнь его проучили на каторге, когда он при первой попытке к бегству доверился соседу по бараку и был предан. Сколько ни ломал Парабеллум голову, однако никак не мог придумать такой текст, который бы не вызвал подозрений у посторонних.

Да, положение действительно скверное. А тут еще подходит срок отплытия «Одина». Робис наверняка уже понапрасну перерыл весь песок под восемнадцатой кабиной. Неужели этот единственный человек, которому Парабеллум безгранично доверял, теперь считает его вором и предателем? Эта мысль была невыносима, она доставляла ему почти физическую боль. Но он готов был перетерпеть боль. Только бы знать, что деньги в надежных руках! Деньги — это винтовки, без которых восстание обречено на поражение. Без оружия не изменить судьбу трудового народа. Обстоятельства сложились так, что он оказался единственным человеком, от которого зависит успех дела революции. На его плечах лежит громадная ответственность. Все его прошлое борца — агитатора в Лиепмуйже, каторжанина, партийного работника в Риге, участника дружины боевиков — потеряет всякий смысл, если он не выдержит и это испытание, если доверенные ему деньги не вложат оружие в руки революции.

Писать или не писать?… Нет, это слишком рискованно… Но как же быть? Парабеллум почувствовал, что перед ним тупик. Единственный выход — вырваться из этих стен, бежать! Вот к чему привело Парабеллума его мучительное раздумье…

Липу Тулиану, не представлявшему себе всей глубины переживаний Парабеллума, его предложение показалось бредовым.

— Ты, наверное, не соображаешь, что говоришь, — усмехнулся он. — Еще не было случая, чтобы отсюда кому-нибудь удалось удрать.

— А нам должно удаться! — не допускающим возражения тоном ответил Парабеллум.

— Подумай только! — настаивал Лип Тулиан. — Ведь в корпусе три надзирателя, по одному на каждом этаже. И, кроме того, часовой у дверей. Предположим, ночью они не все на месте, но не забывай об охране у ворот и о солдатах.

— Не хочешь?! Тогда обойдусь и без тебя! — И Парабеллум хмуро замолчал.

Лип Тулиан пожал плечами:

— Ну ладно, выкладывай свой план! Если уж ты такой упрямый, то кому-то нужно уступить…

Парабеллум и сам еще не представлял себе толком, как он все сделает. Он знал лишь одно — в любом случае надо во что бы то ни стало вырваться на волю — и полагался на удачу.

— Ну, так слушай и не перебивай! — сказал он угрюмо Липу Тулиану. — Ночью «петухи» дуются внизу в карты. Постучим в дверь. Один придет открывать — я на него, ты свяжешь… — Парабеллум переждал, пока за дверью утихли шаги проходившего надзирателя. — Отнимем оружие, запрем в камере. Тогда — вниз, разделаемся с остальными «петухами», переоденемся в их форму и к воротам. Часовых по башке, — и каждый в свою сторону. Согласен?

Лип Тулиан отрицательно покачал головой.

— Тебе-то легко говорить, — вздохнул он, — а я куда денусь? Мне в Риге скрываться негде, к себе на квартиру я идти не могу.

— Пойдешь в «коммуну»! Авось Робис придумает, как быть дальше.

— Тогда идет! — согласился наконец Лип Тулиан. — Только тебе придется подробно рассказать, где эта «коммуна», а то я ночью еще заблужусь.

5

Начальник тюрьмы Людвиг поднял руку, чтобы постучать. Не бог весть как приятно стучаться в двери собственного кабинета. Да что поделать! Он был достаточно умным человеком и понимал, что настоящий хозяин здесь теперь Лихеев.

— Вы меня приглашали? — осведомился Людвиг у Лихеева, развалившегося в его кресле, за его собственным столом.

— Да, приглашал! Присядьте, пожалуйста, — любезно ответил Лихеев. — Надо будет перевести Дину Пурмалис в корпус одиночек.

— Как вы сказали? — удивился Людвиг. — Перевести в одиночку?!

— Да! И распорядитесь, чтобы ее посадили в камеру на том же этаже, где сидят участники налета на банк.

Людвиг возмущенно развел руками:

— Женщину в мужской корпус?! Это совершенно невозможно! Это не предусмотрено ни одним регламентом. Сию минуту я покажу вам инструкцию… — И он собрался снять со стены застекленную рамку.

— Можете не стараться, я уже перечитал ее десять раз! — остановил его Лихеев. — И все-таки Дину Пурмалис придется переселить. Так приказал господин Регус.

Людвиг присел к столу.

— Не угодно ли вам пояснить причину? — спросил он.

Лихеев вежливо улыбнулся.

— Пока что я не смею этого делать. Вам остается утешать себя тем, что этого требуют государственные интересы.

— Не знаю, не знаю, — с сомнением покачал головой Людвиг. — А вдруг явится инспектор департамента тюрем и обнаружит нарушение закона. До сих пор вверенное мне учреждение пользовалось славой образцовой тюрьмы!

— Тайная полиция принимает на себя всю ответственность! — с раздражением в голосе сказал Лихеев. — Кроме того, вы вскоре будете располагать законным основанием. Со дня на день в Лифляндии будет объявлено военное положение. А тогда Дине Пурмалис будет грозить смертная казнь. Ведь камеры смертников, как явствует из вашей инструкции, находятся в том же корпусе, где и одиночки.

Людвиг поднялся и подошел к двери.

— Ну хорошо, только я снимаю с себя всякую ответственность. — Он остановился и подумал. — Ну, а как быть, если сама Пурмалис будет протестовать? Она ведь имеет на это право.

— Не беспокойтесь! Даю голову на отсечение, что она не станет этого делать — ведь ей выгоднее находиться поближе к своим.

Вдруг дверь распахнулась, и на пороге появился надзиратель:

— Господин начальник, к вам политический.

— Опять? — рассердился Людвиг. — До каких пор мне не будет от них покоя! А этот на что собрался жаловаться?

— Не могу знать, господин начальник, говорит — у него важное дело.

Людвиг повернулся к Лихееву:

— Тогда, наверное, к вам!

Лихеев вскочил со стула.

— Не дай бог, уж не изменилось ли что-нибудь! — пробормотал он, но, увидев, что в глубине коридора стоит Гром, с облегчением вздохнул. — Нет, нет, это все-таки к вам, — и вышел из кабинета.

— Ну что еще?! — прорычал Людвиг, подходя к Грому. — Вас кормят на казенный счет. У вас над головой крыша. Даровая баня. Даже на прогулку выводят. Живете как в раю! А вы знаете только одно — жаловаться…

— Никак нет, не жаловаться! — Зная слабость начальника тюрьмы к военной выправке, Гром даже прищелкнул каблуками. — Дозволите спросить? Получен ответ на мое прошение?

— На то, которое вы писали в жандармерию?

— Так точно!

— Из жандармерии звонили по телефону и сказали, что почте неизвестен адрес социалистической организации. Потребовали, чтобы вы указали адрес.

— Рад стараться! Но откуда мне его знать! А разве нельзя было узнать через адресный стол?

— Молчать! — Людвиг потерял терпение. — Вы что, глупец или меня за осла принимаете?! — заорал он.

— Вы, господин начальник, сами лучше знаете. Где уж мне, несчастному арестанту…

— Вон отсюда!

— Рад стараться! — И на прощание Гром еще раз щелкнул каблуками.

С довольным видом Гром шагал через двор и ухмылялся. Удалось разозлить надменного начальника тюрьмы и, главное, вырваться на часок из камеры, где время тянулось так уныло и однообразно. У входа в корпус началась обычная церемония: конвоир Грома позвонил — часовой впустил арестанта. Первым делом тщательно запер дверь и затем с головы до пят обыскал, лишь после этого крикнул надзирателя второго этажа. Как раз в это время коридор мыл уголовник, передавший Парабеллуму записку. Когда Гром проходил мимо, тот, не разгибая спины, шепнул: