Горная весна - Александр Авдеенко

— Ну, как? — спросил капитан Шапошников, вглядываясь в седые сумерки бани. — Горячей воды достаточно? Печь накалена?

Волошенко живо откликнулся:

— Полный порядок, товарищ капитан!

— Обновились с ног до головы!

— Понятен вам намек? — спросил Волошенко, когда ушел капитан Шапошников. — По данным разведки, ожидаются проводы одного нашего демобилизованного товарища. Так что будьте на полном взводе, готовьтесь к вечеру песни и пляски.

Тюльпанов задумчиво посмотрел на дверь, за которой скрылся капитан. Ни к кому не обращаясь, он спросил:

— Интересно, сколько надо служить, чтобы стать начальником заставы?

— Смотря как служить, — сейчас же, не медля ни секунды, словно давно ждал такого вопроса, ответил Волошенко. — Я все три года прослужу и дальше рядового не продвинусь, а вот ты, Тюльпанов… ты через три месяца получишь ефрейтора, еще через три — сержанта, через год — старшину и через пятилетку — генералом станешь.

Молодой пограничник не смутился. Он серьезно, с убеждением сказал:

— Зря ты насмехаешься, Волошенко. Генералом, может быть, и не стану, а вот офицером наверняка буду.

— Не прибедняйся, быть тебе генералом… Ну, кому как, а мне этого удовольствия хватит, сыт по горло! — сказал Волошенко, окатываясь холодной водой и направляясь к двери.

Утих смех в бане, прекратился оживленный говор, у многих пропала охота дальше мыться и париться. Вслед за Волошенко вышел Смолярчук, за ним Тюльпанов, потом и другие.

Так часто бывало. Где Волошенко — там веселый разговор, шутки, смех. Стоило Волошенко зайти в сушилку, как она сразу же превращалась в маленький клуб. Сядет он на скамейку перед бочкой с водой, врытой в землю, закурит — через пять минут сюда же, к месту перекура, стекается чуть не все население заставы. Запоет Волошенко — всем петь хочется. Заговорит — все его слушают с интересом. Начнет трудиться — у всех руки чешутся. Завидная судьба у этого солдата! Нет пока на его груди ни ордена, ни медали, ни значка, не отмечен он еще ни в одном приказе, командования, но уже награжден он своими боевыми соратниками высшей человеческой наградой — любовью. Его любили за то, что он видел веселое и смешное даже там, где оно было глубоко скрыто от других, за то, что никому не позволял зазнаваться, за то, что умел поддержать нечаянно споткнувшегося.

Посидев над бумагами полчаса, Шапошников бросил карандаш, закрыл папку с текущими делами, положил ее в несгораемый шкаф. Не сиделось ему сейчас, в такую погоду, в канцелярии. Он вышел на каменное крылечко, озабоченно огляделся вокруг. Вершины гор заволакивались облаками, над сырыми лощинами, над Тиссой и в расщелинах скал накапливался туман.

Шапошников спустился с крылечка и пошел по двору, осматривая свое хозяйство. Он остановился у собачьего питомника. В свежепобеленных выгулах было оживленно: покормив собак, пограничники приводили в порядок ошейники, поводки.

Тюльпанов стоял перед Витязем на корточках и вытирал ему глаза белой тряпкой.

— Ну, как себя наш собачий премьер чувствует? — спросил Шапошников, любуясь овчаркой, ее крупной головой с острыми стоячими ушами, ее широкой, сильной грудью, волчьими лапами и длинной, отмытой и тщательно вычесанной шерстью, кажущейся шелковой.

— Хорошо, товарищ капитан.

— Привыкает к вам?

— Так точно, уже привык.

— А Смолярчука забывает?

— Забывает, товарищ капитан, — ответил Тюльпанов и густо покраснел: ему стало стыдно, что соврал.

— Ишь ты, какая у него короткая память! — усмехнулся Шапошников, делая вид, что не заметил смущения молодого солдата.

По двору заставы, недалеко от питомника, прошел Смолярчук. Витязь, прежде чем увидел его, учуял своего друга, услышал звук шагов, непохожий ни на какой другой звук. С радостным визгом и лаем овчарка перемахнула загородку, пронеслась по двору и, подбежав к старшине, бросилась ему на грудь.

Смолярчук не погладил собаку, не сказал ей ни одного ласкового слова, не посмотрел на нее приветливо.

— На место! — строго прикрикнул он на Витязя.

Поджав хвост и опустив уши, обиженно оглядываясь, овчарка вернулась в питомник.

— А память у него все-таки оказалась длинной, — улыбнулся Шапошников.

Будущий инструктор молчал, опустив голову. Теперь даже уши его были красными.

— Не отчаивайтесь, товарищ Тюльпанов, — сказал капитан. — Привыкнет Витязь к вам, если… если сумеете его полюбить, если на «отлично» закончите школу службы собак.

«Сумею. Закончу», — хотелось ответить Тюльпанову, но он только посмотрел на начальника заставы блестящими глазами.

К Шапошникову подбежал сержант, дежурный по заставе:

— Товарищ капитан! С наблюдательной вышки докладывают: по тыловой дороге следует к нам группа женщин.

— Женщин? — Шапошников прищурился, глядя в ту сторону, откуда доносилась веселая девичья песня.

— Виноват, товарищ капитан, — девушек!..

По яблоневому саду, примыкавшему к заставе, шагала шеренга поющих девчат, одетых в праздничные платья.

Неподалеку от ворот заставы, на лужайке, девчат встретили свободные от службы пограничники, готовые от души повеселиться и повеселить редких гостей.

Волошенко объявил:

— Товарищи! Вечер песни и пляски по случаю проводов старшины Смолярчука считаю…

Он оборвал свою речь на полуслове, увидя появившегося в воротах заставы Шапошникова. Лицо капитана было сосредоточенным, строгим.

Волошенко подмигнул Алене, заговорщически шепнул:

— Доложи, Аленушка, нашему начальнику о цели своего прибытия. Да ласковых улыбок не жалей! Иди!

Дымя папиросой, Шапошников молча смотрел на девушку, направившуюся к нему. По мере ее приближения лицо его теряло строгость, глаза теплели.

Подбежав к Шапошникову, Алена приложила руку к виску, шутя отрапортовала:

— Разрешите доложить, товарищ капитан! Прибыли провожать демобилизованного.

— Очень хорошо! И больше ничего вы мне не доложите? А где метеосводка?

— Извиняюсь. — Алена достала из рукава платья лист бумаги, передала его Шапошникову. — Ожидается сильный туман.

— Это уж мы видим простым глазом, без вашей дальнозоркой науки. — Капитан сокрушённо вздохнул. — Эх, Алёна, Алёна…

— Что такое, товарищ капитан? Что-нибудь не так записала?

— Да нет, здесь всё правильно, а вот… не думал я, Алёна, что ты так поступишь.

— Как, товарищ капитан? О чём вы говорите?

С лужайки, где расположились девчата и пограничники, донесся дружный смех, вызванный, очевидно, какой-нибудь выходкой или рассказом Волошенко. Алена с завистью оглянулась на подруг.

— Что такое, товарищ капитан? Что-нибудь не так записала?

— Да нет, здесь все правильно, а вот… Не думал я, Алена, что ты так поступишь.

— Как, товарищ капитан? О чем вы говорите?

С лужайки, где расположились девчата и пограничники, донесся дружный смех, вызванный, очевидно, какой-нибудь выходкой или рассказом Волошенко. Алена с завистью оглянулась на подруг.

— Сейчас я тебя отпущу. Потерпи, — сказал Шапошников. — Где ты родилась, Алена?

— Здесь, вы же знаете.

— В Закарпатье? На берегу Тиссы? На Верховине?

— Да, — ответила Алена, все больше и больше недоумевая.

— А твой отец где родился? — продолжал Шапошников все в том же полушутливом, дружеском тоне.

— И отец верховинец. И дед. И бабушка. А почему вас заинтересовало это, товарищ капитан?

— И прадед твой, конечно, тоже верховинец. И прапрадед. Тысячу лет Дудари жили на закарпатской земле, а вот ты… в сибирской степи собираешься растить своих детей.

Девушка вспыхнула, опустила голову. Она наконец поняла, куда клонит Шапошников.

Шапошников заметил смущение Алены, но понял его по-своему.

— Я на тебя большие надежды возлагал, — говорил он, не переставая улыбаться. — Думал, что ты любишь нашу границу, а вышло… Не согласись ты уехать с ним в Сибирь, он бы на сверхсрочную остался. Если бы ты знала, Аленушка, какого мы следопыта теряем! За три года такого не обучишь!

— Я человек штатский, ничего не понимаю в ваших делах. — Она опять шутя откозыряла. — Разрешите идти, товарищ капитан?

Хитрость не удалась. Шапошников пытался вызвать девушку на откровенность, надеялся помочь в ее временной беде. Он ни на одно мгновение не сомневался в том, что Алена любит Смолярчука. Любит и теперь, как и раньше, но вида не подает. Слишком горда, самостоятельна, не прощает никаких обид тому, кого полюбила, — оттого, наверно, и разладилась дружба со Смолярчуком. Чем же он обидел ее? Чем не угодил? Ответа нет. Придется пытать самого виновника, старшину, а от этой строптивой девушки уже ничего не добьешься. Еще один вопрос о ее

отношениях со Смолярчуком, и она такое скажет, такой даст отпор, что, вспоминая свой позор, год будешь краснеть и с восхищением качать головой: «Вот так верховинка! Вот так сказала!»