Список семи - Марк Фрост

– Но мы не знаем, кто находится внутри, Джек! – воскликнул Дойл.

– По-моему, есть только один способ выяснить это.

– Но все окна и двери забаррикадированы.

– Ну, для Барри это вовсе не преграда.

И Спаркс громко щелкнул пальцами. Приподняв, как обычно, шляпу, Барри бросился к дому, без особых усилий вскарабкался на стену, цепляясь, словно паук, за какие-то невидимые выступы, и буквально через минуту оказался на втором этаже. Вытащив из кармана небольшой ломик, он в мгновение ока открыл створки окна и, перевалившись через подоконник, исчез внутри дома.

С нарастающей тревогой Дойл нервно топтался на месте, пытаясь представить, что Барри мог увидеть в доме. Между тем Спаркс, не спуская глаз с двери, спокойно раскуривал трубку.

– Сейчас все станет ясно, – сказал он.

За дверью послышалось какое-то движение, по плиткам пола что-то заскрежетало, замок щелкнул, и входная дверь распахнулась. На пороге стоял целый и невредимый Барри, жестом приглашая их войти.

Столы и стулья, собранные по всему Топпингу, были беспорядочно навалены у входа, и теперь Барри сдвигал их обратно, предусмотрительно загораживая ими дверь. Огромный холл Топпинга был страшно замусорен; под ногами шелестели обрывки газет и еще каких-то бумаг. Тут же валялись осколки фамильного герба. Закупоренные окна не пропускали ни свежего воздуха, ни света, и от жуткой духоты у Дойла тут же разболелась голова. Двери в другие комнаты особняка были распахнуты, в них царил тот же хаос, что и в холле.

– Да, – в раздумье проговорил Спаркс. – Похоже, что праздничный обед отменяется.

– Там наверху какой-то мистер, – вежливо вмешался Барри, показывая рукой на лестницу, ведущую на второй этаж.

– И что он там делает? – встрепенулся Дойл.

– Мне показалось, вроде как чистит серебро, – ответил Барри.

Дойл со Спарксом недоуменно переглянулись.

– Барри, проверьте, пожалуйста, все внизу, – приказал Спаркс, взбегая по лестнице.

Не уточняя, Барри кинулся выполнять приказ. Дойл остался один.

– А мне что делать? – растерявшись, крикнул он вдогонку Спарксу.

– На вашем месте я бы не рискнул разгуливать по этим коридорам в одиночку, – ответил Спаркс. – За любым из этих углов может таиться все, что угодно.

И Дойл бросился вслед за Спарксом.

Они направились по коридору и, пройдя с десяток метров, увидели, что коридор расходится направо и налево. Все двери были закрыты; тусклый свет пробивался откуда-то снизу, и ощущение угрозы стало вполне осязаемым, заставив сердце Дойла бешено колотиться в груди. Пройдя несколько шагов налево, они снова завернули за угол и остановились перёд белой, во всю ширину коридора, полосой. Нагнувшись, Спаркс осторожно дотронулся до нее пальцем, потом облизнул его и понюхал.

– Соль, – сказал он, стряхивая с ладони блестящие кристаллы.

– Соль? – с недоверием спросил Дойл.

Спаркс утвердительно кивнул. Перешагнув через полосу, они направились дальше. Все зеркала и картины были повернуты лицом к стене. У нового поворота коридора была снова рассыпана соль. Коридор уходил в мрачную глубину здания, насколько видел глаз. Но в самом дальнем конце пробивался свет и слышалось какое-то неопределенное движение. В комнате горела свеча. Подойдя поближе, они наконец увидели человека, о котором говорил Барри.

Тучный мужчина средних лет взгромоздился на сломанный стул с тремя ножками; было непонятно, как он вообще на нем сидит. Взгляд мужчины был устремлен в пространство, глаза ничего не выражали. На толстяке была ливрея дворецкого, лоснившаяся от грязи, нескольких пуговиц не хватало, а из-под камзола торчала когда-то белая рубашка. Чрезмерная полнота делала лицо мужчины расплывчатым и неопределенным; по шее ручьями струился пот, воротник рубашки, серый от грязи, весь промок.

Перед ним, в ящичке, аккуратными рядами лежало старинное столовое серебро, не меньше чем на сорок персон. В руках он держал тряпку, которой с ожесточением наводил блеск на большую соусницу, периодически споласкивая тряпку в тазике с водой. Мужчина сердито бормотал что-то, голос его был осипшим, с характерным бульканьем.

– На баранью ногу уйдет три часа… еще два часа на устричный пудинг; ножи тоже надо наточить, они совсем затупились… и не забыть бы про розетки и муку для шарлотки… ее испечем a la Parisienne… индюшку приготовим в соусе из мадеры…

Мужчина не заметил, как к нему подошли Спаркс и Дойл.

– Крокеты из молодой зайчатины… фрикандо из телятины… фаршированные рябчики…

– Здравствуйте, – негромко сказал Спаркс. Мужчина замер, но головы не поднял, будто голос ему послышался, и продолжал работу.

– Орехи для пирожков с голубями… трюфели в тесте и foie gras…

– Вот вам образец преданного слуги, – прошептал Спаркс на ухо Дойлу, а потом, повысив голос, повторил: – Эй, здравствуйте!

Мужчина вздрогнул и поднял голову, тупо уставившись на Спаркса. Он никак не мог сфокусировать внимание и поэтому часто мигал и щурился, словно их появление было событием, значение которого совершенно невозможно понять.

– Здравствуйте, – с улыбкой вновь повторил Спаркс.

Толстяк наконец понял, что обращаются именно к нему.

Он молча смотрел на них. Затем на глаза дворецкого навернулись слезы, и все его большое рыхлое тело затряслось от судорожных рыданий. Слезы неудержимым потоком брызнули из глаз и заструились по обвисшим щекам; мужчина даже не пытался вытереть их.

– Ну-ну, дружище, – успокаивающе заговорил Спаркс, бросив озабоченный взгляд на Дойла, – вам ведь уже лучше, правда?

При каждом новом приступе рыданий соусница в ослабевших руках дворецкого подпрыгивала. И не будь колченогий стул, на котором он сидел, таким низким, он непременно шлепнулся бы на пол.

– Ну ладно, ладно, дружище, – ласково сказал Спаркс. – Скажите лучше, что тут у вас произошло?

Толстяк попытался что-то ответить, но рыдания мешали ему, и он беззвучно шлепал мокрыми губами, судорожно хватая воздух, как рыба, выброшенная на берег.

– Я… я… я… – повторял он в промежутках между громкими всхлипываниями, нелепо размахивая руками.

– Все хорошо. Все уже хорошо, успокойтесь, – мягко проговорил Спаркс, уговаривая толстяка, как маленького ребенка.

– Я… я… – Мужчина втянул в себя воздух, его покрасневшая от натуги шея напряглась, и он тяжело выдохнул: – Я… не повар!

И он притих, оглушенный звуком собственного голоса, уставившись на гостей с открытым ртом.

– Понятно. Вы, стало быть, не повар, – глядя в глаза толстяка, чуть ли не с нежностью повторил Спаркс.

Мужчина ожесточенно замотал головой, подтверждая, что так оно и есть. Однако, испугавшись, что его могут неправильно понять, согласно закивал, сопровождая движения головой каким-то бычачьим пофыркиванием, причмокиванием и пришлепыванием губами. Он был совершенно не способен выдавить из себя хоть что-то членораздельное.