Избранное - Юрий Куранов

— Сима…

Клуня перестала рыть землю, вздернула голову и подняла уши. Крик не повторился. Симка лег на землю, заложил руки под голову и уставился в небо. Оклик раздался ближе, возле самого леса, где дорога уходит в ельник.

Симка молчал.

— Ну где же ты? — позвала наконец Мария.

Клуня подошла к Симке, села рядом и осторожно, как тогда над Ветлугой в ельнике, тявкнула. Вскоре Симка увидел во тьме Марию. Она шла быстро и прямо. Не доходя нескольких шагов, она бросилась к Симке, упала лицом ему в колени и горько, бесшумно заплакала.

ЕЗИКОВЫ НОРЫ

Анатолий спустился песчаной тропинкой в овраг. По дну оврага между трав остро бежал ручей. Анатолий вошел в воду, резиновые сапоги его мгновенно похолодели, словно промокли.

Анатолий перешел ручей и зашагал оврагом, скошенной травой, уже широко усыпанной красными листьями. На мокрых головках сапог переливалось чистое небо.

Анатолий прошел мимо копен. От копен пахло теплом и сыростью. Анатолий поднялся кустами на взгорок и вышел к хутору. Хутор состоял из двух изб. В ближнем дворе мужчина в большой черной кепке и в телогрейке колол дрова, коротко взмахивая большими красными руками.

Мужчина увидел Анатолия, крепко сжал вспотевшие красные скулы, разогнулся и посмотрел.

— Здорово, — сказал он.

— Здорово, — сказал Анатолий и прошел в избу.

В сенях все так же стояли мешки с мукой, широкие кадки под грибы и капусту, потемневшая от времени, словно чугунная, самопрялка, ткацкий стан и пахло солодом, вениками, можжевельником.

Анатолий отворил дверь и, низко пригнувшись, вошел в избу. Антонина сидела на лавке у окна и маленькой алюминиевой ложкой размешивала в маленькой алюминиевой кастрюльке манную кашу. Антонина подняла на Анатолия длинные синие глаза, сузила веки, кивнула и сказала:

— Проходи.

— К тебе пришел, — сказал Анатолий.

— Ко мне?

— К тебе и к Катюшке, — Анатолий вынул из кармана пиджака и положил на стол мягкий газетный сверток.

Через всю комнату с полатей свисал длинный оструганный очеп. На очепе среди избы висела качалка. Антонина встала, взяла из качалки ребенка, снова села и стала кормить его на коленях, сильно дуя на кашу.

— Привыкла? — спросил Анатолий.

— Привыкнешь, — сказала Антонина.

— Ну и как?

— Привыкла.

— Не болеет?

— Когда как.

— Ты уж смотри.

— Я и смотрю.

Помолчали. С полатей по очепу прошла косматая пестрая кошка, сжалась и присела на конце. Люлька закачалась. Кошка тяжело спрыгнула на пол. Ребенок вздрогнул и заплакал.

В сенях послышались босые тяжелые шаги. Вошла теща. Она прошла на кухню, нацедила из лагуна в деревянный ковш квасу и долго пила глубокими громкими глотками. Напилась. Поставила ковш на лавку. Спросила из-за перегородки:

— Дрова колола?

— Гришка колет, — ответила Антонина.

— В ле́се. Я про поленницу спрашиваю.

— Когда же мне было. Девочка-то все не спит да плачет.

Мимо окон к своей избе прошел Гришка, под черной кепкой, с колуном.

Теща вышла из-за перегородки, взяла с печки телогрейку и положила ее посреди комнаты, легла на пол, головой на телогрейку, широко развалив по половицам тяжелые плечи. Закрыла глаза.

Гришка прошел назад мимо окон без колуна. Он громко поднялся на крыльцо. Вошел в избу. Снял кепку и сел на лавку.

— Намялись небось с сеном-то? — сказал он, помолчав.

— А как же не намяться, — ответила теща, не открывая глаз. — Жизнь-то не городская.

— Куда уж, — Гришка посмотрел на Анатолия и опустил глаза.

— А что за поленница? — спросил Анатолий у Антонины.

— А там, за огородом, целый лес навалили, — сказала Антонина, облизывая маленькую ложечку.

Анатолий посидел, посмотрел в окно, поднялся и вышел на крыльцо. Взял топор и отправился в лес.

По лесу листва поредела и ярко горели рябины. Ветра не было, но рябины раскачивались. По земле шел тихий шелест, словно слышно было, как вянет трава. Над березами стояли облака и медленно таяли. В лесу пахло поздним перестоявшимся квасом, и этот запах был холодным. Низко на синей сухой березе сидел черный дятел и через спину смотрел на Анатолия. Анатолий прошел мимо дятла в высокую вырубку, где в прошлом году с Антониной они рубили на зиму дрова.

Если глядишь на березу снизу вверх, то чудится, что она растет, растет на глазах и уходит все дальше в небо. И ветви ее ширятся, уходят в облака, там шумят среди ветра. И если топором с силой ударишь березу, теплый воздух с шумом выходит из-под взрезанной коры, и береза вздыхает. Удар еще, она опять вздохнет, уже слабея с каждым разом, пока не замрет на мгновение, как бы не веря, что уже падает.

И так вторая береза, и третья, и всякая другая на осеннем, прохваченном свежестью воздухе.

Потом срежешь с нее сучья, разрубишь стволины на тройники, и ставить их можно «в костер», стоймя, чтобы сохли.

— Ты чего за лес принялся? — спросила Антонина сзади.

Анатолий обернулся.

— Мамка ведь велела пиленые колоть. — Антонина стояла в сапогах и держала на груди ребенка. Ребенок был завернут в красное шерстяное одеяло. Он, как в люльке, висел в этом полотенце, перекинутом за спину и стянутом на плече в узел.

— Ты куда это собралась? — спросил Анатолий.

— Никуда. К тебе.

— А помнишь, как мы в прошлом году здесь лес валили? — спросил Анатолий.

— Помню.

— Здорово тогда все было!

— Помню. Здорово, — сказала Антонина и опустила глаза.

— Хорошие дрова на зиму были.

— Мамка продала их к весне.

— Она и нынче будет продавать.

Помолчали.

— Я их сейчас в костер составлю, — сказал Анатолий.

— Лучше в клетку, — сказала Антонина.

— Ну, в клетку.

Анатолий всадил топор в свежий, будто засахарившийся пень и принялся складывать тройники в «клетку».

Антонина развязала полотенце, разостлала его на широкой мягкой кочке и положила ребенка. Ребенок глубоко утонул в мягком, не тронутом осенью мхе, заворочался. Антонина прикрыла ему лицо одеялом и тоже пошла таскать тройники.

— Ты толстые-то не бери, — сказал ей Анатолий.

— Я и не беру, — сказала Антонина.

Тройники были увесистые, и когда Анатолий шагал с тройником по слежавшемуся мшанику, тот широко и мягко покачивался, несла Антонина — пружинил. Вскоре девочка заплакала и заворочалась в одеяле.

— Не трогай ее, — сказал Анатолий, — она уснет сейчас.

— Наспалась уже, — возразила Антонина. — Надо ей лицо открыть. Смотрит в небо и не плачет. Я уж знаю.