Влюбленная. Гордая. Одинокая - Елена Левашова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я ничего им не сказала, Люба. Мне дороги репутация и лицензия. Нарушать конфиденциальность – последнее дело. А теперь садись и рассказывай! Этот надушенный петушок все уши прожужжал мне о том, что ты свидетель обвинения. Мол, в интересах следствия я обязана раскрыть ему причину обращения к психологу Любови Петровны Перепелкиной. Ты уже год как не ходишь ко мне на сеансы! Так – дружеские посиделки. Но я ему об этом не сказала ничего. И смотрит так… заискивающе-вежливо. Тьфу!
– Спасибо вам, Александра Георгиевна, – облегченно вздыхаю, облокотившись о спинку мягкого кресла. – Вы все проверили? Может, отец Мирослава жучок поставил, пока Долецкий дурил вам голову?
– Не пугай, Любаша, – протягивает Савская, продолжая помахивать веером. – Клиентская база хранится в компьютере. Надеюсь, они не опустятся до такой низости, как взлом. И расскажи мне уже все!
Набираю в легкие побольше воздуха и делюсь с Александрой Георгиевной тем, что знаю и видела. Выплескиваю боль, прожигающую внутри дыру… Ее слишком много, и простого разговора не хватает. Я утопаю в чувстве вины, мучаюсь неизвестностью и сомнениями. Правильно ли я поступила? И простит ли меня после всего Мир?
Савская садится за компьютер, чтобы подготовиться к занятию. Запускает процессор и надевает очки, напряженно вглядываясь в черный монитор. Затем барабанит пальцами по столу и нетерпеливо шевелит мышкой, словно это поможет ускорить работу глупой машины.
– Что за черт? Неужели… – лицо Александры Георгиевны искажает гримаса ужаса. – Сервер взломан.
– Я пропала, – выдавливаю я хрипло, встречаясь с Савской взглядом. Она за секунду превращается в сломленную, разбитую старуху. – Мы обе пропали…
Визит к подруге-психологу оборачивается детективным расследованием с элементами триллера. Александра Георгиевна звонит программисту, поделившись с ним по телефону опасениями, затем знакомому полицейскому, в подробностях расспросив его о законности методов «обнаглевших адвокатов».
А мне уже все равно… Адвокат Долецкий выставит меня в суде посмешищем, чтобы вытащить из тюрьмы клиента. Ему за это платят. А я… а мне нужно заботиться о здоровье и вынашивать малыша. Я приду в суд во что бы то ни стало и дам правдивые показания. А там – будь что будет.
– Да, Виталий Егорович. Теперь я не знаю, как быть. Возможно, придется подавать в суд на этих мерзавцев, – слова Савской вырывают меня из омута собственных мыслей. Одной рукой потерпевший мозгоправ держит телефонную трубку, а другой прижимает ко лбу влажное полотенце.
– Я справлюсь, Александра Георгиевна, – прощаюсь с женщиной, набросив на плечи пальто. – До свидания.
На плечи опускается тяжелая грозовая туча из неуверенности, сомнений и страха. Чем ближе я подъезжаю к дому, тем предчувствие чего-то ужасного становится сильнее. Ладони потеют, пульс зашкаливает… Боюсь я их всех, что ли? Признаться честно, да – боюсь. Мне не доводилось выступать в суде, отвечать на вопросы прокурора или адвоката на виду у десятков глаз. Неизвестность пугает.
Как же недостает мамули! Ее мысли заняты Алешкой, а у меня хватает совести не грузить ее еще и своими заботами. Да и Лисенок не вовремя загремела в больницу. Беременную подругу я точно не потревожу, так что придется самой разбираться со своими проблемами. И обходиться без чужих советов.
«Слушай свое сердце» – вспоминаю всеми известный слоган. Вот и пришло время тебе, Любаша, становиться взрослой. И дела решать по-взрослому.
Выруливаю на Саврасова, заметив издали припаркованный возле моего дома черный тонированный внедорожник.
Вот и оно – то самое «ужасное» пожаловало. Получите, распишитесь. Я останавливаюсь перед воротами и, состроив равнодушный, скучающий вид, направляюсь к двери. Загоню «морковку» во двор позже, когда нежданные гости уедут.
– Любовь Петровна! – окрикивает меня незнакомый высокий мужчина.
Ветер путается в его каштановых волосах и треплет полы короткого темно-синего пальто. Он делает неуверенный шаг в мою сторону, скользя по мерзлой дорожке.
– Добрый день.
– Добрый. Простите, мы знакомы? – всматриваюсь в большие карие глаза мужчины. Пронзительный, глубокий взгляд, подбородок с крошечной ямочкой посередине, выступающие скулы… Как я могла не догадаться? Это же отец Мира.
– Меня зовут Михаил Иванович Боголюбов, – кивает он. – Я пришел просить вас.
Мужчина часто моргает и нервно потирает ладони, не в силах справиться с волнением.
– Слушаю.
– У вас были отношения с моим сыном, так?
– Ну… я… а зачем вам… – мямлю чуть слышно.
– Я знаю, что были. И мне понятно ваше желание отомстить ему. Поверьте, обиженных и брошенных Миром девушек соберется целая рота. Позвольте загладить вашу обиду. – Михаил Иванович запускает руку во внутренний карман пальто и выуживает увесистый конверт. – Забудьте о нем, Люба. Я не оправдываю сына и не хочу купить вас…
– Зачем вы делаете это? – отталкиваю протянутую руку, как скользкую жабу. – Вы ему совсем не верите? Думаете, он мог убить?
– Я деловой человек, Любовь Петровна. И привык решать проблемы с холодным рассудком. Признаюсь, мне все равно, убивал он или нет, главное – вызволить Мира из тюрьмы.
– То есть жизнь девушки не имеет значения для вас? Как же просто! У нее остались родители, а ее ребенку теперь не суждено появиться на свет, – голос звучит надрывно и жалко. Что же он за человек такой? – Как вы жить дальше будете? Сомневаться, гадать, мучиться подозрениями – вам такой жизни хочется?
Черт, я опять не сдержалась. Кому я говорю эту тираду? Папа Мира смотрит на меня немигающе, как крокодил на упавшую в озеро добычу.
– Видал я таких честных, – шипит мужчина. Очевидно, его волнение на предновогоднем морозе превращается в туманное облако и бесследно улетучивается. – Так и будешь жить в грязи? – окидывает нехорошим взглядом мой скромный домик. В этот момент, как по заказу, из входных дверей вываливаются папуля под руку с дедом Никитой. Крепко выпившие, краснощекие, веселые. Радуюсь тому факту, что парочка не замечает нас, а бредет, пошатываясь, в сторону дома Рябининых. Лицо Боголюбова-старшего брезгливо кривится.
– Бедный Мир… Теперь я понимаю, как тяжело ему приходилось с таким папашей. Вы же… вы… – едва сдерживаю гнев.
– Любаша, твое запоздалое благородство мой сын не оценит. Что ты возомнила о себе? Мы вытащим его из тюрьмы, и он женится на Диане Шестак, – произносит важно, словно речь идет о герцогине Кембриджской. – Последний раз спрашиваю: возьмешь деньги? Или останешься прозябать бок о бок с деревенскими алкашами?
– Уходите. Я не стану отказываться от показаний.
– Ну и дура, – цедит он сквозь зубы, резко разворачивается и садится в машину. Запускает двигатель и быстро трогается с места, оставляя на снегу следы шин, а в моем сердце – глубокие
