Танцы с королями - Розалинда Лейкер

Когда Огюстен покинул кабинет начальника дворцовой охраны, то впервые подумал о том, что его безграничная вера в короля в значительной мере пошатнулась с тех пор, как в Мануаре у них с отцом состоялся разговор на эту тему. Постепенно ему удалось распознать в характере Людовика неискренность и двуличие. Сегодня он еще раз имел случай убедиться в непредсказуемости поведения монарха, который в течение нескольких предшествовавших месяцев отличался здравостью суждений, принимал взвешенные решения и вдруг сорвался, совершив вопиющую несправедливость, свидетельствующую о его мстительности.

Шагая по Королевской площади, Огюстен не переставал надеяться на то, что Жанне Дремонт не придется так же долго томиться в тюрьме, как несчастному Фуке. Можно попытаться подать королю прошение о помиловании. Огюстен еще ни разу не просил короля ни о чем. Но добиться аудиенции было делом непростым, и требовалось запастись терпением. Однако нужно было действовать безотлагательно: время неумолимо приближалось к той черте, за которой Жанну Дремонт ожидали мучения и позор. Самым простым выходом, который напрашивался сам собой, было подойти к королю во время ужина. Но в этом случае Огюстену пришлось бы пробиваться сквозь толпу придворных, роившихся вблизи стола, как райские птички, расталкивая локтями этих разряженных подхалимов и казнокрадов, чтобы привлечь внимание монарха. Это считалось признаком дурного тона и влекло за собой нежелательные последствия. Да и в любом случае, трудно ходатайствовать за несчастную женщину, в то время как король будет за обе щеки уплетать дичь в винном соусе или поглощать компот.

Наконец, Огюстен решил обратиться к королю, когда тот выйдет из дверей опочивальни. Все знали, что задерживать короля, когда он спешит к своей любовнице, предвкушая плотские утехи, было делом рискованным, но Огюстен тоже понимал, что выбрал не лучшее время для обращения к Людовику, но у него не оставалось другого выхода.

Когда ужин близился к концу, Огюстен вышел из зала и занял свой пост у королевской опочивальни. Однако не успел он провести там и нескольких минут, как показался один из придворных, граф, которого Руссо хорошо зал. Граф смотрел по сторонам, словно искал кого-то. Заметив Огюстена, он поспешил к нему:

— А, вот вы где! Вы назначены присутствовать при отходе короля ко сну. Я уже боялся, что не найду вас.

Это назначение было как нельзя кстати. Оно считалось очень почетным и его добивался каждый придворный, но в спальню короля допускалась лишь высшая знать: нетитулованные дворяне приглашались туда только в особых случаях. Огюстен быстро сообразил, что этой чести он удостоен за недавнее успешное путешествие в качестве посланника. Его быстрое возвращение сегодняшним утром порадовало Людовика, хотя надменное и властное лицо короля не изменило выражения.

При появлении короля придворные, как всегда, засуетились. Людовик прошествовал в спальню, и Огюстен, соблюдая требования протокола, которые в таких случаях были обязательны к исполнению, присоединился к процессии последним, и за ним двери опочивальни закрылись.

Помещение это производило потрясающее впечатление. Все здесь было покрыто толстым слоем золота, ибо король-солнце не имел права даже во сне забывать о своем отличии от простых смертных. Стены были обтянуты роскошным алым шелком, привезенным из Лиона. Казалось, что они постоянно пылают. В отделке мебели и, в особенности, королевского ложа преобладали бархатные и атласные ткани. Огромный балдахин, увенчанный позолоченным лепным орнаментом в виде воинских доспехов, был украшен длинными белоснежными перьями страуса, почти достигавшими потолка. Инкрустированная золотом балюстрада отделяла кровать от остальной части комнаты, и никто не допускался туда, за исключением короля.

Хотя при отходе Людовика ко сну Огюстену довелось присутствовать впервые, обстановка спальни не была ему незнакомой. Он неоднократно являлся сюда по утрам среди придворных и членов королевской семьи, чтобы наблюдать за тем, как король одевается, не пошевелив при этом и пальцем. В некоторых официальных случаях он принимал послов и других важных лиц, сидя на своей знаменитой кровати, ибо высшей честью считалось получить аудиенцию короля в его спальне.

Все принадлежности были разложены в строгом порядке. Поперек кресла лежала мантия с золотым шитьем и отворотами, отделанными кружевами, а на полу стояли такие же ночные туфли.

В другом кресле находилась ночная рубашка из лионского шелка, украшенная замечательной вышивкой, а на балюстраде — подушка из золотой ткани, на которой лежал ночной колпак и носовой платок.

Людовик, остававшийся в полном бездействии во время церемонии раздевания, так же, как и во время утреннего одевания, бросил взгляд в сторону Огюстена, который стоял в дальнем углу спальни:

— Вам разрешается держать свечу, мсье Руссо.

«Ого, — подумал Огюстен, — почести сыплются на меня сегодня как из рога изобилия». Никто не ведал, почему держать в руке золотой подсвечник со свечой при отходе монарха ко сну считалось знаком его особой милости, но так уж повелось, что придворная знать добивалась этой привилегии больше, чем любой другой. Огюстен отвесил низкий поклон, а затем снял перчатку и принял свечу из рук главного камердинера. Ему вспомнился рассказ, услышанный когда-то от Жака. Страх, внушаемый Людовиком, был таков, что один из пажей упал в обморок: ему показалось, что он опалил свечой парик короля. Подняв свечу повыше, Огюстен решил воспользоваться этими драгоценными минутами и обратиться к монарху сейчас же, а не ждать конца долгой процедуры, как он предполагал первоначально.

— Могу ли я просить Ваше величество выслушать меня по важному делу?

Людовик кивнул в тот момент, когда с него снимали кушак. Он уже привык, что с утра до ночи все осаждали его просьбами. Один домогался продвижения по службе или оказывал протекцию какому-нибудь родственнику, другой просил снять с него налог, взимаемый Кольбером.

— Подойдите ближе, мсье Руссо. О чем вы хотите меня попросить?

Огюстен стал громким и внятным голосом излагать суть своего прошения. Присутствовавшие подумали, что из него наверняка бы вышел хороший адвокат, поскольку он говорил очень убедительно и логично. В то время как Людовик бесстрастно слушал, его продолжали почтительно раздевать, готовя ко сну. Набрякшие, низко опущенные веки помогали скрывать истинные мысли. В тускло поблескивающих глазах нельзя было прочитать ту неумолимую ненависть, которую он испытывал к существу, грубо оскорбившему его сегодня. Когда его полностью раздели, он кивнул герцогу, державшему ночную рубашку. Честь подавать этот предмет туалета всегда принадлежала лицу, обладавшему наивысшим титулом среди всех, кто присутствовал в спальне. Рубашку аккуратно надели через голову короля и завязали шелковые шнурки, после чего он ледяным взглядом посмотрел сквозь Огюстена, словно тот был пустым местом, и вымолвил: