Цареубийцы (1-е марта 1881 года) - Петр Краснов

Раздалось сначала несмелое, потом все более и более громкое «ура». Оно покатилось, понеслось и вдруг стихло. Умолкла и музыка, барабаны перестали бить.

Налетевший порыв ветра на мгновение согнал туман и пороховой дым с холма. Показались редуты Кованлек и Исса-Ага и перед ними чистый, гладкий, точно выбритый, глинистый скат, мокрый и скользкий.

Этот скат был сплошь покрыт ползущими по нему, как червяки, людьми. И видно было, как кто-нибудь выскочит вперед — вероятно с криком «ура», неслышным за стрельбой, — и упадет тут же…

Цепь ползет все тише и нерешительнее…

Остановилась… Замерла…

— Ординарец!

Лицо Скобелева спокойно, полно решимости.

— Ревельскому полку!

— Ваше превосходительство, — чуть слышно говорит сзади Скобелеву Куропаткин, — это последний наш резерв!

— Знаю-с… Ревельскому полку поддержать атаку!

Старик полковник Писаренко взял руку под козырек, принял от ординарца, хорунжего Харанова приказание… Подал команду полку.

Передние роты раздались в темные цепи, за ними потянулись линиями ротные поддержки. В резерве грянула музыка. Ветхое знамя развернулось над резервом.

Ревельские цепи влились в цепи Владимирцев и Суздальцев. И уже не цепи, но темная солдатская масса ползла, скользила, падала, карабкалась вперед, навстречу гулу пушек, непрерывной ружейной трескотне. Прошли вперед, еще… еще… Остановились, опоясались белой полосой ружейного огня и поползли назад.

— Алексей Николаевич, у Имеретинского есть Либавцы, у Добровольского остались 11-й и 12-й батальоны.

Ординарцы поскакали передавать приказание… Время идет… Время остановилось… Холодный дождливый день меркнет. В мглистом тумане видно, как из Плевны идут густые колонны турок. Они вливаются в промежуток между редутами Исся-Лга и Плевной.

Либавцы и стрелки косят их огнем — но они идут вперед и вот слились с передовыми цепями.

В третий раз грянула музыка. Либавцы пошли на штурм. Все подалось с ними вперед, опять раздалось «ура», и видно было, как начался рукопашный штыковой бой.

И вдруг поползли назад. Сначала тихо, одиночными людьми, нерешительно, потом группами… Сейчас будет бегство!..

Скобелев в сопровождении Куропаткина, немногочисленной свиты — разосланные с приказаниями ординарцы не вернулись и с казаком со значком медленно спускается с кручи. Лошадь скользит по мокрой глинистой земле. Она расставила задние ноги, тормозит ими себя. На середине ската Скобелев останавливается. Его лицо очень бледно и мрачно. Волевой огонь то загорается, то потухает в пристально глядящих вперед глазах. С намокших рыжих бакенбардов на потемневшее полотно кителя каплет вода. Дождь зарядил косой и упорный.

Сквозь пелену дождя — в сером сумраке совсем близко, и восьмисот шагов не будет, за оврагом по склону холма еще идет бой. Турки стреляют в упор. В пелене выстрелов, между высоких дымов взрывающихся гранат, видно, как темная масса перемешавшихся между собой полков ползет неудержимо назад.

Время измеряется долями секунд…

Скобелев оборачивает бледное лицо на Куропаткина. Он испытующе, пронзительно смотрит на него.

— Алексей Николаевич, — тихо говорит он. Его голос слышит один Куропаткин. — Не пора ли мне? Самому?

Куропаткин молчит. Его лицо угрюмо. В узких волчьих глазах вспыхивает злой волевой огонь. «Пора!»

Лицо Скобелева краснеет, загораются минуту тому назад потухшие, печальные глаза. Решительно подобран поводья, Скобелев дает шпоры коню, и тот клубком катится вниз, утопая по бабку и грязи, перескакивает на дне оврага какой-то бурлящий, глинистый поток и во мгновение ока взмывает наверх в самую гущу залегших недвижно, в нерешимости отчаянии цепей.

— Вперед, ребята!

В дыму и сумраке печального дня Скобелева видят единицы. Но по всей цепи, но трем ее полкам и по стрелковой бригаде шорохом, электрическим током проносится:

— Скобелев! Скобелев!

Все встает, гремит победное «ура»…

Сквозь участившийся треск совсем близких выстрелов, сквозь грохот орудийной пальбы, визг и шлепанье пуль и осколков — кажется, везде слышно бодрое Скобелевское: «Вперед, ребята!»

Грязь в полголенища — ее не чувствуют. Глина скользка, течет под ногами. Люди обрываются, падают, встают снова и, грязные, измазанные землей, бегут вперед, где на мгновенье увидели Скобелева, его белого коня, его белую фуражку.

«Ура» заливало всю полосу гребня, гремело с лишком на дне версты, неумолимое, ликующее и победное. Солдатам казалось, что неудержимая сила несет их наверх, на кручи турецких брустверов, через канавы ложементов и окопов.

Турки отхлынули из передних укреплений и бежали в промежутки между редутами.

Скобелев, ухватившись за гриву коня, взобрался по крутому скользкому скату гласиса, скатился с лошадью в ров, в воду, там лошадь упала, Скобелев выбрался из-под нее и одним из первых ворвался в редут.

Первым вскочил в укрепление штабс-ротмистр Ревельского полка Добржинский. Редут был полон турками. О сдаче, о плене никто не думал. Дрались штыками, валили турок прикладами.

Тела в синих куртках и тела в черных мундирах и белых измазанных грязью штанах покрывали всю внутренность укрепления. В нем, хрипя, схватились грудь с грудью — кругом, правее и левее редута, гремело ликующее, победное «ура».

Кованлек был занят с налета — на него вел Скобелев! С ним шла несокрушимая победа. У редута Исса-Ага атака остановилась. Не было того, кто кинулся бы на гласис, окруженный Скобелевским победным ореолом. Там залегли под самым гласисом и стали копаться в мокрой земле и отходить назад. Победное «ура» смолкло.

От Кованлека часть турок бросилась к Плевне. Отдельные смельчаки побежали за ними, без офицеров, никем не руководимые. В садах Плевненского предместья раздались Русские выстрелы.

Еще сильнее зарядил дождь.

Шел шестой час. Черные тучи точно упали на землю, сырая мгла окутала редут Кованлек. Небольшая группа схваченных турок, уже обезоруженных, стояла между солдат и ошалелыми глазами смотрела на толпившихся в укреплении людей. Офицеры собирали свои части. К углу, у самой горжи, горнист настойчиво играл сигнал, сзывая первый батальон.

«Дан сигнал для гренадер» — все повторял он, и звенели звуки его горна, эхом отдаваясь о крутости брустверов.

— А какому полку сигнал? — удивленно говорил солдат в изорванном, грязном мундире. — Эк его! Который раз…

— «Дан сигнал для гренадер», — опять прозвучало по укреплению.

Ошалевшие люди толпились в беспорядке.

Вдруг у северного фаса послышались выстрелы. Часть людей бросилась туда и, залегши за укреплением, приготовилась стрелять. Густые цепи карабкались сзади на холмы и не разобрать было, что это за цепи, свои или «его». Впереди увидели высокого человека в белом и с русой бородой.

Человек этот шел впереди цепей и махал рукой. Скобелев!.. Да это наши! — сказал кто-то.

Фельдфебель подошел к офицеру.

— Ваше благородие, да это же турки! Какой тут Скобелев, ить Скобелев-то то был в пальте! И фуражка не скобелевская совсем…

Но фронту раздались крики:

— Не стрелять! Свои! Это наши!

Таинственные цепи поднимались на горжу укрепления, Стало ясно видно, что это были турки.

— Огонь! — крикнул офицер. — Пальба ротой! Шестая рота! Пли!..

Сорванный залп слился с общим треском ружей. Человек в белом упал. Турки отхлынули назад…

Тишина?..

Нет, тишины не было. Это только после напряженнейшего боя казалось, что тихо. С Кришинских высот — слева и сзади били пушки, и каждая граната, попадавшая и гущу людей, толпившихся в Кованлеке, вырывала десятки жертв.

Темнота?..

Ночь еще на наступила, и люди были видны. В Кованлеке распоряжался Куропаткин. Он отсчитал двести человек разных полков и, выведя их из редута, укладывал их на землю и показывал, как рыть окопы и откуда ожидать турок. Присланный Скобелевым Порфирий помогал ему.

Они стояли в вечернем сумраке, когда подле них совсем неожиданно появился генерал Добровольский. Высокий, прямой, какой-то очень уж не к месту «официальный», со смертельно бледным лицом, тяжело дышащий, он быстрыми шагами подошел к Куропаткину, нагнувшемуся к солдату и лопатой прочерчивавшему и жидкой земле линию, но которой надо было рыть окон, и ударил его рукой, затянутой и белую перчатку, по плечу. Куропаткин выпрямился.

— Ваше превосходительство?

— Вы меня видите? — сердито спросил Добровольский.

— Вижу, ваше превосходительство, — с недоумением сказал Куропаткин.

— Видите здесь? — еще более сердито спросил Добровольский.

— Так точно, ваше превосходительство.