Белые и черные - Петр Петров

— И я тоже, — подтвердил граф Андрей Артамонович Матвеев. — Только скажите напрямки Павлу Иванычу, что мы его не чуждаемся и понимаем необходимость, заставившую его по наружности пристать к Сашке. Он тонкая штука и нас совсем предавать не станет, даже тестюшке, а не только Данилычу. Только нужно, чтобы он знал: на что тянуть! Сам он человек умный и не забудется ни перед сладкими обещаньями Сашки, ни перед дружбой Сапеги. Вот если бы удалось нам его пристроить, вместо хапалы, к внучатам государыни, — совсем бы вышло прекрасное дело…

— Ну, это не след теперь и ставить на вид… — подумав, ответил Толстой.

— Гораздо лучше кого-либо своего провести в кавалеры к Петиньке…

— Возьмите и проведите либо моего сына, либо племянника, — вызвался один из Долгоруковых, — и можете не беспокоиться: внучек попадёт в надёжные руки… так что немцу придётся гриб съесть… Тем паче, что мой Ваня уже известен его высочеству великому князю и ласково им принимается… и руку нашу держат Зейкин и Маврин, отчасти…

— Ну, так, пожалуй, и его можно будет, только подождать надо. Пётр Павлыч уже не откажется намекнуть так и так — Самой улучив подходящий случай, — решил Толстой. — Пусть поддерживает графа и Павел Иваныч. Да вот и он. Лёгок на помине!

— Действительно, я… только нелёгкая навязала мне одного прощелыгу, увязался у самых дверей, здесь почти… иди я с ним растабарывать с тестюшкой! Я и так, и сяк. Уж и сам не знаю, как посчастливилось улепетнуть. Простите великодушно за промедленье! Вы уж, чай, всё перебрали и перерешили? — спросил он, обращаясь к Толстому.

— Да, кое-что надумали-таки, — изволь прислушать…

— Ты мне скажи только главное… куда всё по ряду пересказывать! Спешить, знаешь, нам надо, кончить да разойтись, пока не воротились с луга…

— Изволь, в коротких словах перескажу. Согласились первое — давать ход Сапеге с его планом, второе — наблюдать за Алёшкой Макаровым, чтобы не подлез к Сапеге, третье — самого зубастого пса на привязи держать. А Самой его всякие штуки изображать с толкованьем, что он её в грош не ставит, от себя всё выдумывая и своим всё позволяя, а четвёртое — голштинцам ходу не давать, вместе с прочими иными, под благовидными предлогами…

— И только?

— Да, забыл ещё, — хотим пооттянуть отъезд молодых в Ревель и подбить Самое на посылку ворога крепости осматривать да полки…

— Не много же вы, друзья, придумали! Стоило ли из-за этого собираться! Я ожидал чего ни есть посущественнее да поближе к делу… прицепившись к заявлению о поддержке зятя…

— Да что же ты придумал? Говори, братец… Ум хорошо, два лучше, а три ещё лучше… А твой умок…

— Без насмешек, мой дорогой граф Пётр Андреич. Дело не в словах, а в захвате прямо того, чего держаться. Куй железо, пока горячо! С пыла, значит, и берись.

— Да говори прямо, коли просят тебя! — с нетерпением отозвался Шафиров.

— Извольте. Первое дело, я думаю Самой теперь же представить, что для постановки дела о Голштинии нужно немедленно учредить совет [65]… и на него возложить измышление мер, не терпящих отлагательства. А в совет нам друг друга и выбрать да зятюшку к рукам прибрать всем вместе и каждому поодиночке, приманкой голштинского дела… Сашка будет тут один, и ему придётся исполнять не свою волю, а нашу. Граф Гаврило Иваныч, как канцлер, первое кресло займёт; я буду его настраивать… понимаете: как и что…

— То есть как же это его настраивать? — возразил Толстой.

— Заставлять нас по вашей дудке, что ли, плясать? Как не понимать! — резко, с нескрываемым неудовольствием возразил, перерывая Толстого, Шафиров. — Вот оно в чём главное-то!

— Ты, Пётр Павлыч, не спеши ещё ехидничать да перекоряться. Можешь уличить, когда будет что похожее на дело; а ради своей старой вражды с моим тестем не след ещё тебе враждебно относиться к образованию совета. Он только и в состоянии связать по рукам Сашку.

— Да! То есть вам передать на расправу, что ль, и самим шею протянуть?! Молоденек ещё, Павел Иваныч, коли думаешь, что плутня твоя не в примету и что на такую уду нашего брата, старого угря, выловишь…

— Ошибаешься и обижаешь. Я и не думал тебя ловить… а говорю прямо: кто не разделяет взгляда моего на важность совета — пусть не садится в него… и даже — пусть против идёт… Сила разума даст надлежащую цену моему предложению в глазах непредубеждённых. А кто предубеждён, с тем ничего не поделаешь. И начинать нечего…

— Да ты, друг, Павел Иваныч, и сам не ершись так. Пётр Павлыч дельно говорит, что коли совет, то Гаврилу Иваныча старшим посадить — нам немного будет прибытка. Первое дело — он крепко упорен, да и упорен, заметь, при недогадливости. А это, братец, сам знаешь, в борьбе с хитрецом Сашкой значит то же, что лучше и зуб не оскаливать, — высказался Толстой.

— А я-то на что?! Я ведь говорю, что я его настраивать буду, как и что нам надобно провести… а тесть только будет орудием нашим, не больше.

— Да нашим ли, полно? А может, твоим! Ведь ты говоришь за себя одного, коли ты его настраивать берёшься? И мы в этом нисколько не сумневаемся… тебя ведь мы хорошо знаем, что ты за птица!.. — не отставал оскорблённый Шафиров.

— Я с тобой и говорить, коли так, не хочу и дела иметь не желаю! — вспылил, выйдя не к месту из терпения, Ягужинский. — Можно и без тебя совет составить… коли так.

— А-а! И без него? А — смею спросить, что из этого выйдет-то, голубчик? — возразил Толстой гневному генерал-прокурору. — Вот, перво-наперво, Петра Павлыча побоку, потому что не то говорит, что тебе хотелось бы… Там — меня, скорее всего, потому что и я грешен в том тоже, да и ни за что не подлажусь. Затем — графа Андрея Артамоныча. Он и подавно не уступит, коли что увидит не так. И останетесь в мнимом совете вы, вероятно, двое с тестюшкой своим, ещё Голштинский да Сапега?! Это ли тебе кажется хорошим и нужным, Павел Иваныч, для обузданья зубастой щуки?

— Коли будут все несогласные выгоняться, так какой же прок и какой барыш будет в совете вашем? — поддержал Дивиер.

— Ну… коли так, пошли! Один другого лучше…

— Я вовсе не то говорю и не думал ни об исключении чьём бы ни было, ни о преобладании тестевом и моём в совете, а только — о благовидном прикрытии персоною канцлера нас, истинных воротил дел в совете. А коли Пётр Павлыч не хочет и слышать о канцлере, которого сама государыня непременно и без нашего спроса посадит, коли решит совет, тогда — я говорил — Петру Павловичу не место будет там. Дела идти при такой слепой ненависти его к графу, разумеется, не могут … Вот что я хотел сказать.

— Отчего же, смею спросить, идти дела-то не могут у целого совета из-за противоположности воззрений одного члена? — спросил Ягужинского умный и сдержанный Матвеев.

— Могут, не спорю, когда один, а не все будут противоречить… — вздумал увернуться Павел Иванович.

— Не дело говоришь, друг Павел Иваныч, — поддержал Толстой. — Я думаю, что чем больше разных мнений, тем вернее и ближе к цели решения.

— Да какое же решение, когда все врознь… кто в лес, кто по дрова? Единенья никакого тут не будет, а стало быть, и не дойдёт ни до какого решения… — возражал Ягужинский.

— Не спорю, — как бы согласился Толстой, — и так когда-нибудь… могло бы случиться. Но раз, не больше. Совет, напротив, для того и устраивается, чтобы не давать дурачить себя делопроизводителю, а дела вершить разумно, с разных сторон обсуждая полезность и вред, выгоду и невыгоду. И это всё высказывается каждым, думающим по-своему, разумно и основательно поняв суть дела и цель предлагаемой меры. Что за беда, что один-другой и не будут разделять видов докладчика? Хорошее останется хорошим. Большинство станет за дело. А несогласные, возражая, укажут разве с своей стороны, что им кажется не совсем годным? Может, иное и вправду будет полезно, освобождая от возможного подвоха или промаха.

— То-то и есть, что под предлогом ожидания подвоха чаще всего норовят разбить подлинно хорошее предложение! — ухватился, как за соломинку утопающий, ещё раз Павел Иванович.

— А ты укажи, голубчик, на примерах такую якобы нашу страсть портить дело ради самолюбия или паче по недостатку рассуждения… прежде чем взводить обвинение, — холодно возразил граф Матвеев.

Ягужинскому при этом вызове блеснула мысль уколоть, как он думал, ловко самого Матвеева напоминанием дела, повлекшего осуждение Шафирова за ссору в Сенате. Недолго думая Павел Иванович и брякнул:

— Хорошо! Предложение о даче жалованья за труды по службе, кажется, неоспоримо правдиво, но что раз вышло, например, когда, по ходатайству брата переводчик Михайло Шафиров попросил дачи жалованья себе у господ Сената?

— Эк ты куда хватил, Павел Иванович! Большой же ты ловчак! — отозвался Шафиров. — Я буду должен сам тебе на это отповедь дать. Брату следовало жалованье, бесспорно, но Скорняков под сукно запрятал указ тобою не исполненный, приняв временное прокурорство, норовя нашему общему ворогу. А чтобы я его не уличал, потребовал моего удаления: якобы я тут был причастен к делу, по родству. Я возразил при этом нахальстве резко, каюсь… Подхватил мою резкость Сашка, такой же мастер концы ловить, как и ты, Павел Иваныч, не обидься за подходящее сравненье… Вот и вышло между мною и им безобразие… Не оправдываю свою запальчивость… Но могу одно сказать, что самый случай подобного греха со всяким горячим человеком может случиться, когда докладчик — вор, и турусу подводит, держа в одну руку с председателем… Ради такой лёгкости распрей и следует в совете, о котором теперь мы рассуждаем, не быть председателю постоянному, а выбирать председателя на одно присутствие. И то в самом заседании, прежде чем садиться, шарами разумеется. Докладчиком же быть секретарю, а никак не одному из равноправных членов. Равенство свободных голосов тогда и принесёт всю пользу, от него ожидаемую.