Самовар. Б. Вавилонская - Михаил Веллер

И он выбил из рук того, который был молчалив и прыщав, большую кружку для пожертвований с прорезью и замочком. Кружка упала в лужу. С неожиданной ловкостью и прытью прыщавый сборщик пожертвований ударил Кирилла в ухо.

Татарин-дворник перестал шаркать метлой по дорожке, посмотрел на осквернителей своей территории с ненавистью и стал злобно дуть в свисток:

– А ну нечего тут безобразничать! (Нарушители были несерьезны, власть его.) Пошли отсюда! Верующие люди так себя не ведут.

Стриженый качок с бультерьером на поводке посоветовал:

– А ты не суйся… мусульманин!..

Двое чеченцев, мирно отдыхавших на лавочке, как бронепоезд на запасном пути, прервали свою беседу и перешли на русский:

– Тебе не нравятся мусульмане, братан? – вкрадчиво спросили они, показывая готовность встать.

Пузырчатое кипение внутри Кирилла ударило через край и полыхнуло перед глазами розовым и зыбким.

– Во-он отсюда!!! – заорал он на юных распространителей религиозной литературы, еще недавно бывшей опиумом для народа. Исказившееся лицо подергивалось нешуточным чувством. Десятиклассники почли за благо удалиться по возможности независимо, оглядываясь на шум начавшейся свары. Из притормозившего «газона» лениво следил милиционер, оценивая, есть ли смысл вмешаться: сулит ему это какие выгоды, и не перевешивают ли их возможные хлопоты или даже неприятности.

7.

Само собой, он должен был устроиться в школу. Тут сложностей не предвиделось: зарплаты ниже прокорма, и те затягивают, все разбегаются.

Ближайшая голубела тут же, за оградой и голыми деревьями – ностальгическая архитектура мажорных пятилеток, сплошные ряды высоких оконных переплетов.

Плащ перекинул через руку чистой подкладкой наружу.

– Своих учителей девать некуда, голубчик… – вздохнул директор, даже не интересуясь дипломом. – Рождаемость… Классы сводим. Все трясутся доработать до пенсии, о чем вы…

Кирилл растерялся. План дал трещину глупо и некстати. Ночлега и знакомых не было. Портрет президента над директорским столом пронзал печальным взором спецслужбиста.

Но – проблеснуло неожиданно. В школе обнаружилась вакансия дворника и по совместительству кочегара. Прежний выпил чего-то ценой в соответствие зарплате, и волшебный эликсир перенес его в то дальнее зарубежье, где всеобщая безработица есть синоним вечного счастья.

– Один кочегар на четыре ставки не справляется… – раскладывал огорчение по деталям дир. – Все старье, на угле, женщину на тачку не возьмешь… а дворником – работать надо, зимой каждый день территорию убирать. Если вам это подходит – то считайте, что повезло: вовремя.

Улыбка кандидата была сочтена за туманное пренебрежение.

– Служебная жилплощадь, – подсластил он. – У вас с жилплощадью как? Лимитная прописка. Да, вы москвич? Решайте. У нас учительницы по совместительству уборщицами работают, еще спорят за эти ставки. Полы протерла – и как за пять уроков… никаких тебе проверок тетрадей и нервотрепки.

Старомодные часы с маятником в форме серпа захрипели и бомкнули.

В коридоре загрохотало и захлопало.

– Когда приступать? – спросил Кирилл.

Директор пожал плечами, сумев вложить в этот неопределенный жест одобрительное и даже дружеское выражение:

– Как обычно – вчера.

– Но в таком случае у меня к вам есть еще одна просьба…

8.

Проститутка была тощая, юная и даже милая. Скорее всего она походила на побитую бедными заботами и закаляемую ими же студентку техникума. Дитя рабочей провинции. «Сложение астеническое», – вспомнил Кирилл картинку из учебника анатомии и физиологии. Почему-то казалось, что изо рта у нее уловимо веет ацетоном: не то генетическая предрасположенность к туберкулезу, не то просто специфика обмена веществ.

Спозаранок она шлепала пешком – как оказалось, после неудачной ночи. Сначала спросила сигарету, потом напросилась на чашку кофе – «согреться».

– Согрелась, – пробурчал Кирилл, снимая ее с колен. С ней хотелось не столько заниматься сексом, сколько плакать. Взять даже немножко денег за просто так у дворника она отказывалась: не позволяли совесть и профессиональная этика, как она отрезала в прямых выражениях.

– А чего это ты такой добрый с блядью? – спросила она. – Ты сектант или импотент?

– Не называй себя так, – попросил Кирилл.

– Ути, какие мы деликатные, – презрительно сюсюкнула она. – А как тебе хочется? Платная девушка? Путана? Ночная бабочка? Жрица любви? Какой культурный дворник.

– Ты просто бедный ребенок, которому хочется человеческой жизни. А жизни нет. Давай лучше подумаем, чем я могу тебе помочь.

– Ой, – протянула она, – сейчас я заплачу. Помочь! Трахнуть и заплатить.

Она нашла в чашке на полке семечки и стала лузгать. Весенний рассвет бил сквозь зарешеченное, как в камере, окошечко дворницкой под потолком. Время года, суток и освещение решительно настраивали на бодрый лад.

– Ни в ежа, ни в ерша, ни в рогатую кошку, – посочувствовал Кирилл. – Да не ерепенься ты так! Ты же очень хорошая на самом деле. И сама знаешь, что в конце концов все у тебя будет хорошо.

Она брызнула шелухой и показала ему кукиш.

– Не люблю чокнутых, – объяснила она.

9.

А просьба к директору заключалась в организации философского кружка.

– Поскольку вообще-то я думаю о преподавании… – изложил Кирилл, – можно, пока ставок нет, вести хотя бы кружок? Бесплатно, – поспешно добавил он.

Из слов «философский» и «бесплатно» директор обратил внимание на второе.

– Бесплатно? – переспросил он с сомнением. – Ну, почему же нельзя. Бесплатно можно. Очень хорошо! – И хлопнул Кирилла по плечу. – Если, конечно, наши современные детки в свое свободное время станут к вам ходить…

Вопреки опасениям директора, народу собиралось до дюжины. Ребятки отнюдь не были так тупы и меркантильны, как любят пожаловаться бестолочи из «поколения отцов».

Как всегда свойственно жаждущей молодости, они хотели знать – но чтоб те знания имели отношение к смыслу жизни: вранье, что знания сегодня не в цене и не в чести, все больше сводясь к тому, как сделать деньги.

Еще больше они хотели верить – но вот насчет верить проблем было еще больше: что ни месяц телевизор оповещает о новых открытиях, и каждое все глубже располагает к разочарованию, безнадежности и цинизму: все врут, все продажны, вместо перспективы – альтернатива: податься в волки – или в бараны. Сильный зол, добрый бесправен. Умный – сволочь, хороший – глуп.

– Почему же они наверху все такие шкуры, Кирилл Андреевич?

– А вы что, собрались в депутаты? Нас здесь с вами не интересует карьера, правда? Нас интересует гораздо более важная вещь: как устроен этот мир, и как быть в нем счастливым. Вот к этому и сводится философия.

Больше всего фокусники и философы опасаются детей. Устами младенцев глаголет голый король. Лапша не держится на ушах.

– А самые мудрые философы были счастливы, Кирилл Андреевич?

– Да! Но не так, как самые сытые и богатые. Их счастье было в том, что они знали и поняли все, что можно. А это кайф, дети!

10.

– Расскажите, что же привело вас сюда? – спросил Познер, телезвезда и ведущий передачи «Человек в маске» своим обаятельным, с ноткой всепонимающей печали голосом. Голос был добр, но внутри этой доброты можно было различить несогласие со всем на свете.

Интересно, это у него баритональный тенор или тенорный баритон, подумал Кирилл.

Под маской было душно. Высокий стул с прямой спинкой и подлокотниками напоминал электрический. Студия быстро накалялась слепящими лампами, и закрытое лицо вспотело. Ряды зрителей терялись за подсветкой. Обстановку трудно было назвать комфортной для раскрытия души. Зато рейтинг передачи был высок, и сейчас Кириллу готовы были внимать миллионы.

– Я должен сказать всем истину, которая покажется им неприятной, – сипло выговорил он и откашлялся. Присадку для изменения голоса он отверг за ненадобностью, но все равно из-под маски и через микрофон звучало странно.

– Человечество только и делает, что выслушивает от всевозможных пророков неприятные истины, – легко подхватил Познер в свой микрофон, присаживаясь на краешек высокого табурета. – Почему же ваша истина такова, что вы решили скрыть свое лицо от тех, к кому обращаетесь?

– Потому что нет пророка в своем отечестве, а под маской я перестаю быть человеком и превращаюсь… как бы… в персонаж античного театра, носителя конкретной идеи.

– Вот как, – кивнул Познер и подался вперед, прошелся. – И какова же идея?

– Дело не в том, что мы грешим. Дело в том, что часть своих желаний и поступков мы всегда определяем как греховные. Суть не в том, что нам свойствен грех. Суть в том, что нам свойственна особенность, потребность ощущать себя в чем-то греховными. Вы понимаете? Первичен не грех. Ни один поступок, ни одна мысль сами по себе не могут быть греховны. Они становятся греховными тогда, когда наша потребность в греховности определяет – а вернее сказать, назначает – какие-то мысли и поступки как точки приложения себя, области реализации себя. А почему? А потому что человек всегда неудовлетворен этим миром. А мир для него – представление внутри него самого. И он неудовлетворен собой. Почему? Потому что он энергоизбыточен. Он по природе своей изменятель.Он всегда имеет идеал. Идеал означает, что реальность недостаточно хороша, недостаточно правильна, требует изменения. Грех – это ножницы между идеалом и реальностью, и только. А поскольку идеал как противопоставление реальности недостижим в принципе, как горизонт, то понятие греха всего лишь обозначает, что наш удел – вечное преобразование мира. Вы понимаете?