12 шедевров эротики - Коллектив авторов

– Что же, этот «понт» на содержание ее, значит, взял? – перебила Маша.

– Нет, только помог выбраться из нашей ямы.

– Выбраться… А дальше-то, выбравшись, как?

– А дальше, конечно, сперва пришлось Лиляшке туго. Накатила ее Буластиха, и было все по порядку, чего вы, Маша, боитесь: участок, книжка, докторские осмотры, сыщики, – весь жалкий жребий проститутки-одиночки… Погибель! Казалось, нет тебе другого исхода: судьба так и прет тебя рожном кончать жизнь либо в реке, либо в бардаке. И вдруг – случайная встреча тоже со стародавним знакомым… артист оперный Леонид Яковлев… конечно, слыхали?.. Узнал Лиляшу, ахнул, видя, до чего она пала и в какой грязи тонет, и помилосердовал: выдернул увязшую из трясины и поставил на ноги…

Марья Ивановна с недоверием качнула головою.

– Ну… уж это ей, вашей Лиляше, повезло счастье какое-то необыкновенное! Должно быть, в сорочке родилась.

– Конечно, счастье, – согласилась Катерина Харитоновна, – да ведь счастье-то летучая птица: его надо за хвост ловить тоже на воле, из клетки не поймаешь.

– И что же? – допытывалась Марья Ивановна, – с легкой руки Яковлева, Лиляша вернулась в честную жизнь и устроилась как порядочная женщина?

Катерина Харитоновна усмехнулась уклончиво, в новых клубах табачного дыма.

– Это – как взглянуть. Во всяком случае, из продажных вышла… Русскую капеллу – хор Елены Венедиктовны Мещовской – слыхали? Это – она, Лиляша!

– Вот оно что! – протянула Марья Ивановна с заметным разочарованием.

Но Катерина Харитоновна продолжала одушевленно, одобряя и почти гордясь:

– Перед всеми хорами она – в первую очередь… И состояние имеет, и любовник ее, с которым она живет, человек прекраснейший… Так то-с!.. Ну? что же вы молчите? не соблазняет вас?

– Да, видите ли, – нерешительно откликнулась Маша, – видите ли, Катишь… Сколько тут было благоприятных условий для вашей Лиляши… И все-таки чего же она, наконец-то, достигла? Только что из девиц сама выскочила в хозяйки…

Катерина Харитоновна поправила быстро и недовольно:

– Да, в хозяйки, но хора, а не черт знает чего!

Но Марья Ивановна не уступила.

– Ах, Катишь, велика ли разница? Знаем мы, что-за штучка ресторанный хор. Хозяйке да старостихе лафа, а певичкам не лучше, чем нам, горемычным…

– Я не спорю, что такие хоры бывают…

– Большинство, если не все! – настаивала Марья Ивановна.

– Только не хор Елены Венедиктовны, – с уверенностью защищала Катерина Харитоновна. – Она и сама своими девушками не торгует, и всякой девушке, на которую проституция закидывает петлю, рада дать приют, совет и помощь… И вот – запомните-ка на всякий случай. Если бы вы в самом деле набрались ума и смелости, чтобы удрать, я могу вас устроить в хор к Елене Венедиктовне – и под ее рукой плевать вам тогда на Буластиху, хотя бы она вам и в самом деле всучила желтый билет. Лиляшка меня помнит и любит, а фокусы хозяйские знает по собственному опыту. Моя рекомендация для нее важнее документа…

– Спасибо, Катя, но… у меня же голоса нет?!

– И не надо: наружностью возьмете. Ну? что же вы мнетесь? Все-таки не нравится?

– Знаете, Катя…

– Нет, не знаю… Ну?!

– Да вот… скажем, сижу я в ресторане с кавалером, хоры поют, а какая-нибудь из хористок обходит столики с тарелочкою, собирает, кто сколько положит…

– Ну да, и вот на это-то именно и посылают таких, как вы, которые голосом не вышли, а собой хороши.

– Как хотите, Катя, но это ужасно стыдно и оскорбительно!

– Та-ак! А сидеть в ресторане продажной девкой при случайном «понте» – это что же, по-вашему, красивое и гордое положение, что ли?

– Все-таки не она мне, а я ей на тарелочку-то бросаю…

– Ничего вы не бросаете, потому что в кармане у вас дай Бог двугривенному найтись…

– Ну, все равно, попрошу, – кавалер ей бросит… Следовательно…

– В девках лучше? – язвительно обрезала Катерина Харитоновна.

Маша сконфузилась до слез на глазах.

– Ну, зачем вы так грубо, Катя? Не вовсе уж мы такие…

– Нет, миленькая, нет! утешать себя самообманами не извольте! Такие, очень, чрезвычайно, совершенно такие!

– Ну, – обиделась и надулась Маша, – я с вами об этом спорить не стану: это у вас пунктик, вас не переубедишь. Что наше положение ужасное и горькое, я знаю не хуже вас, но все-таки девкой себя не чувствую и никогда не назову…

– Ах! – с гримасой передразнила Катерина Харитоновна, – ах! «Я не кошка, а киска!» – подумаешь, благополучие какое!

Но Маша сердито упорствовала:

– Да уж кошка или киска, а пойти в хор – это, как вам угодно, значит со ступеньки на ступеньку… шаг еще вниз… почти вроде как в прислуги…

Катерина Харитоновна желчно захохотала:

– Черт знает, что такое! – воскликнула она, заминая гневным толчком большой белой руки окурок своей папиросы в подпрыгнувшей пепельнице. – Неужели вы, несчастная раба, которая, чтобы не быть ежечасно битой от хозяйкиной руки, должна цепляться, как утопающая за спасательный круг, за юбку черта-экономки, неужели вы, Маша, еще имеете наивность воображать себя на каком-то особом уровне – выше ваших «корпусных» кухарок, горничных, Артамона, Федора и всяких там прочих?., «прислуг»?

– Конечно! – храбро возразила Маша, – если я позвоню или позову, то горничная ли, Артамон ли, Федор ли идут ко мне: что вам угодно, барышня? И, что я велю, они должны сделать, а не то им будет гонка от Федосьи Гавриловны. Вот они служат, они прислуга, а я нет… Я барышня!

Катерина Харитоновна продолжала хохотать.

– Рассудила, как размазала! Вот логика! Ну, Машенька, извините, но, право же, вы гораздо больше дурочка, чем я ожидала… Жалкое вы существо! Да ведь с равным правом корова в хлеву может считать себя барышней и воображать своей прислугой скотницу, которая к ней приставлена, чтобы держать ее в чистоте и задавать ей корм!..

Она примолкла, закуривая новую папиросу. Потом заговорила, развевая рукой пред лицом дым.

– Но, милая моя, если вы забрали себе в мысли, будто от Буластихи уйти стоит только с перспективой возвыситься в принцессы или герцогини, то дело ваше плохо: тут вам и сгнить… Чудес сказочных у нас не бывает!

– А Женя Мюнхенова? А Юлия Заренко? – напомнила Маша.

Катерина Харитоновна язвительно осклабила рот, сверкнув прекрасными зубами, лишь чуть-чуть слишком золотистыми от непрерывного курения – «папироса на папиросу».

– Во-первых, вы, Машенька, хотя девочка очень не дурная собой, но, к несчастию, все же не богиня красоты, как Женя Мюнхенова, и, к счастию, не такая архибестия, как Юлия Заренко, а, напротив, довольно-таки глупенький и трусоватый котенок. Во-вторых, из того, что кто-то когда-то где-то выиграл двести тысяч по трамвайному билету, не следует надеяться, чтобы подобное счастье повторялось часто. В-третьих, даже и эти-то выигрыши приключились у Рюлиной, а не в нашей помойной яме. Здесь вам, чем о великих князьях мечтать, гораздо полезнее будет размышлять о «Княжне», которая, будучи «от Гостомысла», тем не менее почитает за счастье вступить в законное супружество с лакеем-ростовщиком Артамоном Печонкиным. Так что, любезная Машенька, вы этих Жень да Юлей выкиньте из головы. А вот – открываю я вам потайную узенькую лазейку, – ну и старайтесь, приспособляйтесь, чтобы поскорее проскочить в нее, покуда молоды и не схватили поганой болезни, которой рано или поздно и мне, и вам, и всем нам, рабыням, не миновать.

Умолкла и угрюмо утонула в дымных облаках.

– Однако послушайте, Катишь, – осмелилась Маша, – если так можно, почему же вы сами не поступите, как рекомендуете мне?

Катерина Харитоновна отвечала значительно и мрачно:

– Оттого, миленькая, что вы у нас – в чужом вертепе, а я – у себя дома. Мне только здесь и место. Я, Маша, зверь, откровенно вам говорю. И пьяница, и… черт! Отвратительнее моего характера нет на свете. Я только на цепи, в рабстве, под кулаком и могу жить безопасно. Если выпустить меня на волю, – я через месяц буду в предварительном заключении, а через год на Сахалине. Меня бить надо, как скотину бьют, чтобы хозяев понимала и знала… ну, тогда я – ничего, не кусаюсь!.. А то – дикий зверь… Нет для меня воли! Моя воля, говорю вам, – Сенная площадь, Литовский замок, Сахалин!.. Ну, а туда я не хочу… Не-е-е-ет!.. Как ни подла моя жизнь, а я за нее обеими руками цепляюсь… Ни в каторгу, ни в могилу!.. Не-е-е-ет…

Ходила, дымно курила, мела подолом. Маша недвижно тосковала, углубленная стройным телом в кресло-розваль-ни, забравшись в них с ногами и крепко обняв руками свои колена, точно сама себя удерживала от гудящего в ногах непроизвольного позыва – вскочить и бежать прочь, куда глаза глядят…

– Боже мой, Боже мой! – прервала она молчание тяжелым вздохом, – какое горе! сколько тоски!.. Где же, наконец, выход-то, Катя? Неужели так вот и помириться на том надо, что, хочешь не хочешь, а судьба – сгнием?

– Не знаю, как вам посчастливится, – мрачно возразила Катерина Харитоновна, затягиваясь новой папиросой, – но за себя я уверена. Крест поставлен. Крышка. Выхода нет.