Ветры границы - Валентина Яковлевна Голанд

А между тем тревожные группы вели преследование «нарушителя». Следы петляли и проходили через заросший кустарником лес, через глубокие и быстрые ручьи — все это реальные препятствия, которые надо было умело преодолеть, не потеряв из виду не только следы нарушителя, но и предметы, оставленные им по ходу движения.

Степан Федорович азартно следил за ходом соревнований, только хотелось ему, чтобы победителем была не одна команда, а все участники. Так и оказалось. Будущие сержанты показали высокую тренированность и мастерство.

Ознакомившись с результатами, Степан Федорович думал о том, что и он считает себя участником соревнования, ведь не окажись таких блистательных результатов, кое-кто усомнился бы в тех элементах воспитания, которые внес он в методику общевойсковой подготовки солдат и сержантов. Сделано было немало, но Степан Федорович думал уже о том, о чем, как говорили «службисты», должны были заботиться политработники: о морально-нравственном воспитании воинов, ознакомлении их с героическими традициями защитников приморских границ.

Шкред никогда не разграничивал: боевая и строевая подготовка — его, остальное — других офицеров. Он знает, что современный пограничник — человек образованный, грамотный, с ним одними приказами многого не добьешься, нужно, чтобы в процесс воспитания активно включалось его собственное сознание, поэтому Шкред требовал от политработников занятий «не для галочки», а «для души и ума».

Однажды он зашел на занятия к замполиту второй учебной заставы школы сержантского состава Дмитрию Соколову, человеку общительному, начитанному, легко чувствующему аудиторию. Старший лейтенант рассказывал с подъемом:

— Легендарна земля, которую мы с вами охраняем. Она хранит память о героических событиях, об отваге и стойкости защитников Родины.

«Что же скажет пограничникам он, этот юноша, только что окончивший училище, какими словами украсит подвиг тех, чьи могилы под белыми обелисками с красными звездочками рассыпаны на этой священной земле?» — думал Шкред.

— В поселке Краскино над сопкой возвышается величественный монумент героям Хасана. Именами героев Махалина, Виневитина, Бамбурова, Пожарского названы села в районе, улицы. Будет строиться монумент в поселке Славянка в честь хасанцев, погибших в боях с японцами в августе 1938 г. на высоте Заозерная.

«Да, все правильно, — думает Степан Федорович, — но слишком уж хрестоматийно, пафосно. Об этом не так надо, иначе». И, словно почувствовав его смятение, старший лейтенант Соколов сказал:

— Сегодня у нас на занятии присутствует Степан Федорович Шкред, он был комбатом разведбатальона, освобождал в августе сорок пятого Корею и Японию. Давайте попросим его рассказать об этом.

«Как просто, как легко: освобождал Корею и Японию. Попросим рассказать». Не может он сейчас говорить об этом, и не сказать ведь нельзя. Он заставил себя собраться, сосредоточиться. Откуда-то сами пришли слова:

— В августе сорок пятого мы переходили границу в районе пограничной заставы Полтавка, где не раз вступали в бой наши товарищи с китайскими и японскими лазутчиками. Было туманное утро. Противник засел в хорошо укрепленных дотах и поливал атакующих сильным прицельным огнем. Он буквально не давал поднять головы. Тогда сержант Резников, высокий, сутуловатый, в очках — он и на военного-то мало походил — встал во весь рост и осипшим голосом спросил: «Коммунисты есть?» «Есть», — раздались, голоса. «За мной!» — крикнул Резников и побежал.

Поднялись остальные коммунисты, а за ними — вся рота. Японцы были смяты, наши солдаты овладели их дотами, но Резников погиб в бою.

— Да-а, много героев было в этих августовских боях, — заключил Степан Федорович.

— Расскажите, пожалуйста, — попросили солдаты.

— О ком вы хотите, чтобы я вам рассказал?

— О Петре Овчинникове, — попросили с мест.

— О Петре, так о Петре, — согласился Шкред. — Но все по порядку. Восьмого августа тысяча девятьсот сорок пятого года Советский Союз объявил войну Японии. Командование возложило на пограничников задачу расчистить пути для широких наступательных операций Советских Вооруженных Сил. Это значит, что мы должны были ликвидировать японские кордоны, пограничные полицейские отряды, обеспечить переправу частей и соединений действующих армий через водные рубежи и очистить тылы от диверсионных групп противника. Ядро штурмовых групп и отрядов составляли коммунисты.

Зимние сумерки навалились быстро, матовая луна уже выплыла на чистое небесное раздолье, но никто не подавал команду разойтись. Шкред видел перед собой сосредоточенные, внимательные лица и думал о том, что слова его ложатся на благодатную почву.

— Бесшумно и осторожно пограничники Овчинников и Лященко подползли к проволочному заграждению. Гирлянды консервных банок, развешенных на проволоке, опоясывали вражеский гарнизон. В одном месте пограничники заметили лаз. «Спасибо братьям-саперам», — сказал Петр своему напарнику, и они поползли дальше. Японский кордон словно вымер. Его слепые окна молчаливо смотрели в ночь. Лященко что-то шептал.

— Ты чего? — спросил младший сержант Овчинников.

— Да все вспоминаю, сколько они нам зла причинили, — ответил ефрейтор.

— Много зла, — согласился Петр.

И вдруг огромный огненный шар разорвал темноту, и страшный оглушительный грохот потряс воздух.

— В атаку, вперед! — услышали они призыв командира отряда старшего лейтенанта Андросова, и сразу со всех сторон вдоль проволочного заграждения появились пограничники.

Овчинников вместе с Лященко ворвались во двор. Швырнув гранату в окно казармы, Петр отскочил к крыльцу, вскинул автомат. Взрыв приподнял крышу и вместе со стеклами выбил переплеты рам.

— Выходи, кто уцелел! — приказал Петр и длинной очередью прошил дверь.

— Это вам не Хасан! — Лященко был рядом. Он приложил к плечу автомат и стрелял по окнам.

— За Котельникова!

К кордону с криками «ура» бежали пограничники, ведя огонь из автоматов. Обезумевшие от страха самураи выскакивали на улицу. Одного из них Петр схватил за плечи и с силой толкнул в сторону Лященко: «Передай дальше. Командир «языка» просил».

А многоголосое «ура» росло и крепло. Оно поднималось над ночью к небу и летело туда, к звездам, давая силы тем, кто на земле. Неожиданно и сразу радостный крик захлебнулся, затерялся в траве. Овчинников понял, что атака сорвалась. Он повернулся и, ослепленный огненной струей трассирующих пуль, невольно отступил назад. В сторону от казармы из узкой щели дота строчил пулемет. Он бил беспощадно, почти в упор. Каждая его пуля в густой струе очереди могла стать смертью для старшего лейтенанта Андросова, ефрейтора Лященко или него, Овчинникова. Младший сержант встал во весь рост, поднял гранату и пошел навстречу огню. Пули, свистя и обжигая, пролетали над головой, проносились слева и справа, вспарывали под ногами землю. А Овчинников все шел. Казалось, нет в мире силы, которая могла бы побороть воина. Казалось, что не отлиты еще пули, способные пробить его сердце. Овчинников швырнул гранату, и в это самое мгновение пулеметная очередь прошила его тело. Он упал, еще слыша грохот своей гранаты. Потом приподнялся, увидел: открытая пасть дота молчала.