РАЗДУМЬЯ НА РОДИНЕ - В. Белов

Вероятно, в строфах есть другой, переносный смысл: ничего нет вреднее прямолинейности в разговоре о поэзии. Но я пишу не критический разбор, а статью о пьянстве. Поэтому позволю себе еще одну выдержку. Послушаем же, что говорили сами наши деды, которые, если верить поэту, пили больше, чем мы, то есть их внуки:

«Всем ведомо и всему свету давно проявлено, какая беда — пьянство. Философы мысль растрясли и собрать не могут. Чины со степеней в грязь слетели. Крепкие стали дряблые, надменные опали. Храбрые оплошали, богатые обнищали.

…Вняться надобно всякому мастеру, какова напасть пьянство. Ум художному человеку сгубит, орудие портит, добытки теряет. Пьянство дом опустошит, промысел обгложет, семью по миру пустит, в долгах утопит. Пьянство у доброго мастера хитрость отымает, красоту ума закоптит. А что скажешь — пьянство ум веселит, то коли бы так кнут веселит худую кобылу».

Слова эти подлинно народные. Они взяты замечательным писателем и фольклористом Борисом Шергиным из рукописного «Устьинского правильника» — свода морских правил северных крестьян. А слова у наших дедов отнюдь не всегда расходились с их делами. Еще на моей памяти в предвоенное десятилетие годовое потребление водки на душу было во много раз меньше, чем теперь. И это совсем не из-за того, что тогда жизненный уровень колхозников был значительно ниже. Говорю это потому, что многие объясняют рост пьянства в послевоенные десятилетия ростом народного благосостояния.

Я хорошо помню тогдашние деревенские праздники. Не скажу, что их было меньше, чем теперь, совсем нет. Однако солидность праздника, мера веселья на нем совсем не зависели от количества опорожненных бутылок. Застолье в четверо мужчин обходилось за целый вечер самое большое двумя-тремя четвертинками. Пили крохотными рюмочками, а не стаканами. Причем хозяин вовсе не торопился их наполнять. Зато стаканы с пивом и суслом стояли все время наполненными. Пьянчужек, которые имелись, конечно, и в то время, выставляли из-за стола на волю либо заставляли «протрястись», то есть проплясаться. Промежутки между тостами мерились как этими плясками, так и длинными, протяжными грустными и веселыми быстрыми песнями. (Однажды я засек время: одну лишь песню «Эдакой ты Ваня» пели больше десяти минут. Таких песен наши крестьяне знали множество.) Прибавим еще обстоятельные, по-крестьянски неспешные разговоры, объяснения, ритуалы потчевания, — каковы же выходят промежутки между рюмками? Считались позором припрашивания, провокация на ускорение либо персональная внеочередная рюмка.

Все это я хорошо помню, это были 30-е годы. Если же взять еще более ранний период, то, как рассказывает моя мать, тогда холостая молодежь, а также и женщины вообще ничего не пили, кроме пива и сусла. Считалось вредным и неприличным. Народные обряды, крестины, поминки, сорокоусты обходились либо одной, довольно обильной едой, либо чисто символической выпивкой. Даже свадебный ритуал не представлял пьянке особого простора: каждое подношение перемежалось большим и весьма сложным действом с участием свах, дружек, девичьего хора, всевозможных божаток, тысяцких и т. д. Лишь последний, заключительный свадебный аккорд сочетался с выпивкой, причем жениху и невесте и тут положено было оставаться трезвыми. И стоит только пожалеть, что теперешние вологодские свадьбы свелись лишь к этому последнему аккорду, да и то в его оскопленном, урезанном виде…

Зачем же мы сваливаем вину на дедов? Нет, деды тут ни при чем, они не несут ответа за пьяных внуков.

* * *

Испокон веку народ в сказаниях и былинах самых жестоких своих врагов рисовал в фантастическом образе многоглавого змия, пожирающего людей. И, наверное, не случайно зло, связанное с пьянством, назвали в народе «зеленым змием». Ведь всем известно, что змий этот пожирает людей, иногда и самых талантливых. На мой взгляд, самое страшное — это то, что пьянство лишает человека главного в нем: его общественной активности. Человек становится ко всему равнодушным, даже к собственным страданиям.

У меня есть один знакомый колхозник — кузнец, хорошо знающий свое дело, имеющий великолепную семью. Добрый душой, трудолюбивый и уважаемый всеми человек. Но вот беда, его уже много лет боятся приглашать в гости. Выпив немного, он еще ничего, поет, замечательно пляшет. Но за одной стопкой обычно следует другая, потом третья, четвертая, и он понемногу преображается, становится просто нетерпимым, лезет в драку со всеми подряд. И тогда его стараются быстро-быстро споить, чтобы он поскорее свалился и уснул. Естественно, после этого он становится совсем безопасным как для хозяев, так и для гостей. Спит, и с ним можно делать все, что угодно и кому угодно…

Обычно мы говорим об алкоголизме как о болезни индивидуально-физической, а не как о массовой общественной болячке. Но ведь далеко не все пьющие — алкоголики, хотя не исключена для них и такая перспектива… И я говорю сейчас об алкоголизме не как о болезни физической, а как о болезни морально-общественной: эти понятия ни в коей мере нельзя объединять в одно.

Как-то в нашей Вологодской области прошла волна увлечений так называемыми молодежными кафе. Многие молодежные организации начали учреждать эти кафе в районных городках, больших селах и лесных поселках. Намерения были благие. Открылось множество всяких «Ромашек», «Аленою» и «Снежинок». Вначале в них проводились тематические вечера, встречи с художниками, поэтами, музыкантами и т. д. По примеру телевизионного «Огонька» номера и выступления чинно сопровождались глотками черного кофе. Без алкоголя не обошлось и тут, но торговали только сухим либо красным крепленым вином. Странное дело! Все эти заведения оказались, как говорят, «нерентабельными», местные торговцы схватились за голову. С хитростью кошки, которая тянется за лакомством, закрывая глаза, буфетчицы начали торговать «Зубровкой», «Перцовкой» и «Зверобоем». Надо ли говорить, во что очень скоро превратились многие «Ромашки» с «Аленками»?

Тут-то и подходим мы вплотную к одному из удивительных общественных парадоксов. С одной стороны, общество борется с ненавистным ему пьянством, судит пьяниц, бичует на собраниях и в стенгазетах, разбирает на административных комиссиях. С другой стороны, то же общество производит бездну спиртных напитков и всеми силами старается их сбыть, продать, выпоить их своим же членам. Зачастую одни и те же руководители занимаются тем, что стремятся как можно больше продать спиртного, и одновременно они же воспитывают, бичуют пьяницу-покупателя… Где же логика?

В беседе с одним из руководящих товарищей я однажды услышал новое для себя выражение: дензнаки. «Видите ли, — сказал он, — дензнаки уходят из области по многим каналам. То тут, то там создается дефицит денежных знаков, приходится покрывать их недостаток продажей водки».

Я плохой экономист и не рискую пускаться в финансовые дебри. Но, товарищи экономисты и финансисты, почему же этот дефицит в «дензнаках» устраняется обязательно при помощи продажи водки? Конечно же, этот способ самый подручный и легкий. Не надо особо ни думать, ни беспокоиться. Но кто подсчитает убытки от снижения производительности труда? Убытки от прогулов, от простоев техники? Наконец, моральные, ни с чем не сравнимые потери общества?

Теперь в семьях, где имеются пьющие мужчины, далеко не всегда рады двум выходным. Та, кже у многих матерей и жен замирает сердце, когда приближается какой-либо праздник. А праздников у нас довольно много. Каждый общенациональный праздник обычно длится два дня. Прибавим к ним общесоюзные праздники по профессиям, далее праздники локальные, связанные с жизнью одного предприятия или колхоза. В некоторых, особенно сельских, местах еще отмечаются православные праздники, хотя они давно потеряли свою религиозную окраску. Наконец, прибавим сюда личные и семейные праздники, а также воскресные и выходные дни. Что получается? Получается, так сказать, общественная реабилитация пьянства.

Но не слишком ли много развелось у нас праздников? Всевозможных банкетов, опустошающих профсоюзные и прочие кассы? Приемов? Встреч зарубежных и отечественных делегаций, сопровождаемых обильными возлияниями? И почему традиции праздновать обязательно с вином не только не исчезают, но даже совершенствуются? Любое общество обязано уберечься от такой страшной беды, как рост рождаемости умственно и физически неполноценных детей. И в этой связи нельзя говорить только о мужском алкоголизме. Пьющая женщина вызывает не меньшее, а большее омерзение. Хотя бы и потому, что никто кроме нее не может исполнить самое прекрасное и, может быть, самое священное назначение — назначение материнства. У многих наших женщин в результате дурно понятой эмансипации не то чтобы исчезла, но как-то притупилась материнская ответственность: они начали соревноваться с мужчинами не только на общественном и производственном поприще… В борьбе с таким страшным злом нельзя ограничиваться частными мерами, нельзя забывать о его социальных глубинных корнях. Определить, найти эти корни, а потом выкорчевать их — безотлагательная задача общества. И думать, действовать тут надо всем: и социологам, и экономистам, и людям искусства. Причем всем заодно. Обычно люди начинают пить просто от скуки. Отсутствие захватывающей жизненной цели, сильного жизненного увлечения, духовный вакуум постоянно и многих толкают к наркотику, то есть к рюмке. Легкое увлечение выпивкой понемногу переходит в зловещую привычку, а у безвольных и плохо информированных людей эта привычка не замедлит перейти в физическую зависимость от наркотика. Опасность маскируется, приобретает свойства мимикрии. Необходима обычная правдивая информация об алкоголе как о наркотике.