Убийца, мой приятель (сборник) - Артур Дойл

Зеркало в серебряной оправе походило на залитую ослепительным светом сцену, на которой развернулась драма. Никакой туманности в стекле уже не было. Угнетение нервов сказалось и тут: чёткость контуров была удивительной. Каждое движение, каждая черта лица была видна так отчётливо, будто всё это происходило наяву. Подумать только! Мне, самому заурядному, скучному человеку, усталому бухгалтеру, ломающему голову над счетами какого-то обанкротившегося прохиндея, единственному из всех смертных суждено наблюдать это чудо!

Та же сцена, те же персонажи, только шёл следующий акт драмы. Высокий юноша держал красавицу на руках. Она отстранилась от него с отвращением. Смуглолицего, цеплявшегося за подол её платья, уже оттащили. Дюжина свирепых бородачей окружила его. Всем скопом они набросились на смуглолицего и принялись наотмашь колоть его ножами. Хлынула кровь. Красное платье несчастного стало багровым. Он бился в судорогах на полу. Малиново-лиловый, он походил на перезрелую сливу. А бородачи продолжали разить его, кровь лилась ручьями. Это было ужасное зрелище. Затем они поволокли убитого к двери, пиная его ногами. Дама оглянулась на них и раскрыла рот. Я ничего не услышал, но понял, что она кричит. В это мгновение то ли нервы мои не выдержали увиденного, то ли сказались недели адского напряжения, не знаю, но перед глазами всё завертелось, и пол уплыл из-под ног. Дальше я ничего не помню. Ранним утром хозяйка нашла меня на полу перед зеркалом. Очнулся я только три дня спустя. Вокруг была глубокая тишина. Оказалось, я в лечебнице доктора Синклера.

9 февраля. – Только сегодня я рассказал доктору, чтó довелось мне увидеть в тот день. Прежде он не позволял мне говорить на эту тему. Слушал он необычайно внимательно, с видимым интересом.

– Вы не усматриваете здесь сходства с неким хорошо известным в истории случаем? – спросил он, подозрительно глядя на меня.

Я уверил его, что ничего не смыслю в истории.

– И вы не имеете ни малейшего представления, откуда это зеркало и кому оно когда-то принадлежало? – продолжил он.

– А вы что-то знаете? – ответил я вопросом на вопрос, потому что доктор любопытствовал явно неспроста.

– Невероятно, – сказал он, – но как ещё можно объяснить происшедшее? Те сцены, что вы описывали раньше, наводили меня на некоторые предположения, всё совпадало, но теперь даже сверх того! Невероятно! Вечером принесу вам кое-что почитать.

Вечером. Только что ушёл доктор. Постараюсь передать его рассказ слово в слово, по свежей памяти. Первым делом он разложил на моей постели несколько ветхих, покрытых плесенью фолиантов.

– На досуге вы можете почерпнуть из них необходимые сведения, – сказал он. – Здесь есть несколько записей, достоверность которых вы можете подтвердить. Вне всякого сомнения, то, что вам довелось увидеть, есть не что иное, как смерть Риццио. Его убили шотландские придворные в присутствии королевы Марии Стюарт. Это произошло в марте тысяча пятьсот шестьдесят шестого года. Вы очень точно описали портрет королевы. Высокий лоб, тяжёлые веки и при этом необычайная красота. Трудно найти в истории другую такую даму. Высокий юноша – её муж Дарнли. На Риццио, утверждает хроника, «были свободный халат из дамастной ткани, отороченный мехом, и красновато-коричневые вельветовые рейтузы». Одной рукой он вцепился в платье Марии, а в другой держал кинжал. Свирепый человек с провалившимися, как у мертвеца, глазами – Рутвен. Он ещё не оправился после тяжёлой болезни. Всё в точности совпадает.

– Но почему призраки явились именно мне? Неужели не нашлось никого другого? – в полном недоумении спросил я.

– Потому что вы были в таком психическом состоянии, что оказались способны к восприятию этого. Потому что именно вам принадлежит зеркало, которое отобразило те далёкие события.

– Зеркало! Значит, вы думаете, что это зеркало Марии Стюарт? И оно находилось в комнате, где происходили описанные события?

– Я в этом убеждён. Прежде Мария была королевой Франции. Все её личные вещи помечены королевским гербом. То, что вы приняли за наконечники копий, на самом деле три лилии – эмблема французского королевского дома.

– А надпись?

– «Sanc. X. Pal.» – это сокращение от Sanctae Crucis Palatium. Кто-то указал место, откуда поступило зеркало. А в переводе с латыни это означает Дворец Святого Креста.

– Голируд?![21] – воскликнул я в изумлении.

– Совершенно верно. Ваше зеркало из Голируда. С вами приключилась необыкновенная история. И вам удалось спастись. Случай редчайший. Надеюсь, впредь вы никогда не подвергнете себя подобным испытаниям.

Бочонок икры

Шёл четвёртый день осады. Боевые припасы и провизия близились к концу[22]. Когда восстание «боксёров», внезапно вспыхнувшее в Северном Китае, словно огонь в сухой траве, распространилось по всей стране, немногочисленные европейцы, рассеянные в нескольких провинциях, собрались в ближайшем укреплённом посту, где можно было защищаться, и держались там в расчёте на помощь, которая могла прийти, но могла и не прийти. В последнем случае чем меньше они говорили о своей участи, тем лучше было для них. В первом же – они вернулись бы в мир остальных людей, но выражение их лиц говорило бы, что они были на грани ужасной смерти, настолько ужасной, что воспоминание о пережитом будет вечно преследовать их даже во сне.

Пост И-Чау[23] находился всего лишь в пятидесяти милях от берега, а в заливе Лиан-Тонг стояла европейская эскадра. Поэтому смешанный маленький гарнизон, состоявший из туземцев-христиан и железнодорожников с немецким офицером во главе и пятью статскими европейцами в виде подкрепления, держался стойко, в уверенности, что какая-нибудь помощь явится к ним с низких холмов на востоке. С этих холмов видно было море, а на море – вооружённые соотечественники. Поэтому гарнизон не чувствовал себя покинутым. Осаждённые храбро занимали места у амбразур разваливающихся каменных стен, окружавших крошечный европейский квартал, и быстро, хотя и не очень метко, стреляли в поспешно подходившие отряды «боксёров». Ясно было, что через день-два все запасы осаждённых истощатся, но столь же велика была вероятность, что к ним успеет подойти помощь. Она могла прийти несколько раньше или позже, но никто не решался даже намекнуть, что она может опоздать и тем самым обречь их на гибель. До вечера во вторник не прозвучало ни слова отчаяния.

Правда, в среду их могучая вера в тех, что придут из-за восточных холмов, несколько поколебалась. Серые холмы стояли пустынными и неприветливыми, а смертоносные отряды продвигались всё ближе и ближе и наконец подошли так близко, что страшные лица кричавших проклятия людей стали видны во всех неприятных подробностях. Криков раздавалось меньше с тех пор, как молодой дипломат Энслей засел с изящной оптической винтовкой на низенькой церковной башне и посвятил своё время истреблению этой язвы. Но хранивший теперь молчание отряд «боксёров» становился от этого только ещё внушительнее, и ряды его наступали уверенно и неотвратимо. Скоро он будет настолько близко, что яростные воины с одного натиска смогут перескочить слабо защищённые окопы.

В среду вечером перспективы были мрачные. Полковник Дреслер, служивший прежде в одном из пехотных полков, расхаживал взад и вперёд с непроницаемым выражением лица, но на сердце у него было тяжело. Железнодорожник Ральстон провёл полночи за писанием прощальных писем. Старый профессор-энтомолог Мерсер был молчаливее и угрюмее обыкновенного. Энслей утратил часть присущего ему легкомыслия. Вообще, дамы – мисс Синклер, сестра милосердия шотландской миссии, миссис Паттерсон и её хорошенькая дочь Джесси – были спокойнее остального общества. Отец Пьер, из французской миссии, также был спокоен, что и приличествовало человеку, считавшему мученичество победным венцом. «Боксёры», требовавшие за стеной его крови, беспокоили его меньше вынужденного общения с грубоватым шотландским пресвитерианцем мистером Паттерсоном, с которым в продолжение десяти лет он вёл нелёгкую борьбу за души туземцев. Они проходили мимо друг друга в коридорах, словно собака мимо кошки, и внимательно следили, как бы и тут, в траншеях, один не отнял у другого овцу из его стада, шепнув ей на ухо какую-нибудь ересь.

Но ночь в среду прошла благополучно, и в четверг все опять повеселели. Энслей, сидевший на часовой башне, первым услышал грохот пушки, затем его услышал Дреслер, а через полчаса грохот пушки – этот могучий, железный голос, издали взывавший к ним о бодрости и возвещавший, что помощь близка, был слышен уже всем. Ясно, что то подвигалась высадившаяся на берег часть эскадры. Она поспела как раз вовремя: патроны были на исходе, и без того жалкие половинные порции провизии скоро пришлось бы ещё урезать. Но теперь, когда можно быть уверенными в помощи, чего тревожиться? Атаки в этот день не будет, так как большинство «боксёров» устремились в сторону, откуда доносилась отдалённая стрельба, и становища их были безмолвны и пустынны. Потому все члены европейской колонии смогли собраться за завтраком. Настроение у них было хорошее, всем хотелось говорить. Радость жизни, сверкающая с особенной яркостью как раз в надвигающейся тени смерти, била из них через край.