Лапник на правую сторону - Екатерина Костикова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Где твоя капельница? – вдруг спохватилась она.
Он снял эту чертову капельницу. Снял пять часов назад, в другой жизни, не здесь, не сейчас. Он снял капельницу, выпроводил домработницу, накрыл Соню пледом и ушел в кабинет. Все время, пока Вольский там сидел с бумагами, он помнил, что в гостиной спит Соня, и при мысли об этом странное тепло разливалось по всему телу. Впервые за много лет он чувствовал, что не один. Вольский погладил Соню по плечу.
– Я эту капельницу сто лет назад снял, – сказал он.
И больше не сказал ничего, потому что нашел ее невозможные губы. Один раз он застонал, как-то особенно неудобно вывернув все еще забинтованную руку Соня испуганно замерла, но Вольскому плевать было на все, и он только теснее прижал ее к себе.
…Снилось что-то хорошее. Легкое, прекрасное. Такие сны забываются, как только проснешься, но ощущение беспричинного счастья остается на весь день. Соня открыла глаза.
Все было на самом деле. Вольский лежал рядом, разметавшись, легко дышал. Соня приподнялась на локте, и долго смотрела на него.
«Господи, – думала она, – как же я его люблю». Она могла бы пролежать так всю жизнь.
Вольский пошевелился, что-то забормотал и, перевернувшись, так прижал ее к себе, что ребра затрещали. Соня задохнулась от счастья, но тут же ужас холодной волной прошел по спине. Она вспомнила, что бывает потом: утром, на следующий день, через неделю. Если сейчас же, сию минуту, не встать и не уйти – все это будет. И тогда у нее ничего не останется.
Если убежать немедленно – ей будет принадлежать и минувшая ночь, и его губы, и руки… Все это можно будет вспоминать раз за разом, год за годом, точно зная, какой день был самым счастливым в твоей жизни, и думать, что один день такого сумасшедшего счастья – очень много. Соня тихонько отодвинулась от Вольского. Оторвала себя с кровью, с мясом. Лучше уж так… Если сейчас не уйти, то даже воспоминаний не останется: вспоминая Вольского, она будет вспоминать все те гадости, которые случаются потом, после такого вот волшебного пробуждения.
Семь лет назад, когда подвыпивший завотделением увлек ее на клеенчатый диванчик в ординаторской, Соня впервые в жизни чувствовала себя любимой. Сейчас она любила сама. Если окажется, что Вольский спал с ней просто так, что прошлая ночь ничего не значит, а она – обычная идиотка, это будет конец жизни, окончательный и бесповоротный.
«Давай, уноси ноги, пока он спит и видит сны», – велела себе Богданова.
Быстро оделась в сереньком предрассветном сумраке, тихо-тихо закрыла за собой дверь. По дороге к метро сердце чуть не разорвалось. Было пять утра.
Полчаса Соня просидела на ледяной скамейке у метро – ждала, пока откроют. В вагоне было почти пусто, от редких пассажиров несло перегаром, напротив девушка с размазанной по щекам тушью спала на плече у своего растрепанного спутника.
На выходе в глазах у нее поплыло, пришлось прислониться к стене, чтобы не упасть. Соня почти не помнила, как добралась до дому. Дошла до дивана, и, не снимая пальто, повалилась головой в подушки. Тут она с ужасом вспомнила, что послезавтра должна снова ехать ставить Вольскому капельницу. Что же ей теперь делать?
Впрочем, специально делать ничего не пришлось. На следующий день Софья Богданова, дипломированная медсестра и женщина редкого здоровья, попросту не смогла встать с постели.
* * *Пламенная Слободская уже третий день практически не спала. Причиной недосыпания были зараз трое мужчин.
В свое время Дусина бабушка, выходя к завтраку, любила, томно потягиваясь, заявить: «Ах, эту ночь я провела с Голсуорси, до утра глаз не сомкнула». Сия сентенция означала, что бабуля до утра читала какую-нибудь книгу поименованного автора.
Дуся провела две последние ночи с тремя: Капустиным, Сидорчуком и Зелениным. Их книги читал незадолго до своей странной кончины профессор Покровский, а теперь перечитывала Дуся.
Произведение товарища Сидорчука представляло собой сборник ужастиков типа «Черная рука – 34» или «Красные гольфы ищут твой дом». В любом пионерском лагере его монография стала бы бестселлером, ее читали бы вслух после отбоя, а потом долго еще перешептывались, боясь заснуть. Каждая глава начиналась со слов «Один человек рассказал мне».
Разные люди рассказали Сидорчуку массу увлекательного. Вот, к примеру, один мужик ехал на телеге мимо кладбища и увидел, как над ближней могилой полыхнул язык огня метра в два высотой. Одновременно раздался «страшный, нечеловеческий крик, сменившийся костлявым стуком». Рассказчик решил, что мертвецы встают из могил, чтобы схватить его и утащить в преисподнюю. Но мудрый Сидорчук, консультант по проблемам загробного мира, объяснил несчастному, что сполохи над могилами случаются в результате выделения фосфорных газов, образующихся при гниении костей. Страшный же крик мог издавать филин.
Подобных историй рассказано было разными людьми Сидорчуку премного. И каждому рассказчику автор давал полезные советы. Свою переписку со страждущими он также опубликовал.
Переписка была такого рода:
«Уважаемый Евгений Федорович! У меня умер сын, и в гроб я надела ему свою цепочку с крестом. После этого у меня начались проблемы со щитовидной железой. Не связано ли это с моим поступком?»
«Похоже на то… – отвечал Сидорчук. – Вы сделали серьезную ошибку, отдав личную вещь покойному. Впредь не кладите в гроб ничего лишнего: своих фотографий, денег, украшений и т. п.».
«Что делать с табуретом, на котором стоял гроб?» – спрашивал у Сидорчука другой читатель. И Сидорчук отвечал: «Следует табурет перевернуть вверх ногами. Тогда мертвая энергетика уйдет в землю».
И так далее, и так далее. Строго говоря, ничем особым товарищ Сидорчук Дусю не порадовал.
А вот исследование некоего Капустина оказалось действительно занятным. Книга была посвящена устройству потустороннего мира, хозяйкой которого автор считал Бабу Ягу.
Капустин подробно описывал ее избу на курьих ножках и предполагал даже, что название «курьи ножки» скорее всего произошло от «курных», то есть окуренных дымом, столбов, на которые славяне ставили «избу смерти» – небольшой сруб с прахом покойника. Баба Яга внутри такой избушки представлялась как бы живым мертвецом: она неподвижно лежала и не видела пришедшего из мира живых человека (живые не видят мертвых, мертвые не видят живых). Она узнавала о его прибытии по запаху – «русским духом пахнет».
«В сказках, – писал Капустин, – человек, встречающий на границе мира жизни и смерти избушку Бабы Яги, как правило, направляется в иной мир, чтобы освободить пленную царевну. Обычно он просит Ягу накормить его, и она дает герою пищу мертвых. Поев этой пищи, он оказывается принадлежащим одновременно к обоим мирам, наделяется многими волшебными качествами, подчиняет себе разных обитателей мира мертвых, одолевает населяющих его страшных чудовищ, отвоевывает у них волшебную красавицу и становится царем».
Книжка была небольшая, бойко написанная. Рассуждения Капустина про Бабу Ягу чем-то напомнили Дусе излияния заложновского уфолога Веселовского, которому Баба Яга тоже покоя не давала. Насладившись фантазиями господина Капустина, Дуся взялась за «Верования древних славян» – здоровенную монографию господина Зеленина, впервые изданную в конце XIX века. Эту книгу которую покойный профессор Покровский заказывал в библиотеке Академии аж восемь раз, Дуся скачала из Интернета. Получилась пухлая четырехсотстраничная распечатка. Книга была странная и чрезвычайно увлекательная. Об умерших, которые не находят покоя и бродят по земле, причиняя живым всевозможные неприятности.
В своем исследовании Зеленин писал, что по народным представлениям «умершие делятся на два резко отличных разряда: умершие от старости, с одной стороны, и умершие преждевременно неестественною смертью – с другой. Умершие по старости предки, т. н. родители – это покойники почитаемые и уважаемые, много раз в году поминаемые. Они пребывают где-то далеко, являясь на место своего прежнего жительства, к родному очагу и к своим потомкам лишь по особому приглашению, во время поминальных дней.
Совсем иное представляет собою второй разряд покойников, так называемые мертвяки, или заложные. Это – люди, умершие прежде срока, скончавшиеся часто в молодости, скоропостижною несчастною или насильственною смертью. К ним относятся самоубийцы, опойцы, то есть лица, умершие от излишнего употребления вина, люди, проклятые своими родителями, люди, пропавшие без вести (о них обычно в народе думают, что они похищены нечистою силою). Наконец, сюда же относятся и все умершие колдуны, ведьмы, упыри и прочие люди, близко знавшиеся с нечистой силой».
«По народному воззрению, – писал Зеленин, – смерть колдунов никогда не бывает естественною, а потому хотя бы колдун, упырь или ведьма умерли в глубокой старости, но они относятся по своей смерти не к родителям, а к мертвякам, или заложным.
