Казанова - Эндрю Миллер

Пока они обедали, единственными долетавшими до Казановы звуками были урчание в животе у Каспара да знакомая тяжелая музыка кашлей и стонов по ту сторону занавесок. Шевалье предложил поиграть в карты. Но австриец, хотя и клялся, что некогда любил проводить время за карточным столом, не помнил правил ни одной игры. Рози покачала головой, и растерянное выражение ее лица тотчас сменилось злобной гримасой. Казанова уже твердо решил, что не станет предлагать ей разделить с ним гамак, и, когда они кончили пить вино, встал и начал прощаться. Каспар обнял его, всплакнув на груди у шевалье, и побрел в темноту. Рози обошла стол. Казанова поклонился ей и на своем наилучшем английском пожелал ей «добраночи». Лишь потом он спросил у слуги, что она сказала, когда уходила. Жарба, развешивавший гамаки, бросил через плечо:

— Кто вы такой?

— Кто вы такой?

— Да, кто вы такой?

Они проработали на мосту еще неделю, хотя больше никого не приглашали на свои пиры, да к ним никто и не являлся. Рабочие чувствовали, что над ними посмеялись. Их страдания, казалось, были частью чужой, непонятной игры. Компания следила за Казановой, подозревая в мошенничестве, сговоре с соперничающими синдикатами, и боялась, что он скроется темной, безлунной ночью, заложив под недостроенный мост пороховые заряды.

— Я чувствую себя, — признался шевалье Жарбе, когда они уединились во время утреннего перерыва, — как стакан ценой в шиллинг, который вот-вот расколется.

В четвертое утро той последней недели задул холодный ветер, и его ледяные пальцы глубоко проникли им в уши. Рабочие замотали головы тряпками, а Казанова надел монгольскую шапку из ячьей шкуры и завязал «уши» под подбородком. Именно в тот день подрядчик уволил их простым щелчком пальца. За этим жестом не последовало ни реплик, ни объяснений, ни прощания. Каспар стоял с другими рабочими и ждал, когда подъедет лодка. Он стыдливо потупил взор, уставившись на свои башмаки. Рози уже была на мосту. Казанова помахал ей рукой, полагая, что она его заметит, а потом повернулся и зашагал прочь. На что он рассчитывал? Неужели думал, что сумеет убежать от себя на цыпочках? Это был всего лишь карнавал, переодевание, детская игра, но когда Жарба отправился на Стрэнд искать наемный экипаж, Казанове вдруг захотелось вернуться, броситься к подрядчику и подкупить его, чтобы тот позволил им еще немного поработать на мосту. И пока они не пересекли Хеймаркет, он не мог утверждать, что эпопея закончилась. Казанова решил считать, что во всем виноват Жарба, потом отказался от этой мысли. Они вошли в дом, миссис Фивер встретила их с распростертыми объятиями и воскликнула от радости. Неужели старушка в него влюблена, удивился шевалье.

глава 12

После возвращения они целую неделю наслаждались роскошью как наградой за перенесенные лишения, благо кошелек Казановы позволял это с лихвой. Внизу в комнатах высились серебряные вазы с гроздьями винограда величиной с мужской кулак, парниковыми ананасами, созревшими не по сезону абрикосами и продолговатыми лимонами. Эти лимоны так ярко светились в темноте, что рядом с ними можно было читать. Комнаты украшали и букеты редких цветов — их с научными целями вырастил в садах Кью, некий чудаковатый джентльмен. Они поражали фантастическими оттенками, их бутоны, казалось, невесомо реяли посреди гостиной.

У особняка дежурили наемные кареты. В ожидании иностранца и его слуги кучеры заигрывали с горничными и соревновались в плевках на дальность. Вечерами Казанова и Жарба выезжали в город на званые ужины или в игорные залы и вдыхали по дороге запах жарившихся на углях каштанов. Деньги разлетались, словно рой золотых мотыльков, и он, сам не зная почему, стремился от них отделаться — словно от заразы, подтачивающей его слабые мускулы, словно от лисы, выедающей внутренности. Жарба ежедневно фиксировал расходы и однажды, подведя месячный итог, легким движением подтолкнул хозяину гроссбух, но тот не стал проверять и захлопнул расходную книгу. Еще несколько дней подобных трат, и шевалье придется снова наняться разнорабочим на мост или поискать очередную старую богачку, тоскующую по неотразимому прожигателю жизни.

Казанове нужно было успокоиться, побороть эту лихорадку безрассудства, и он предложил Жарбе попариться в турецких банях синьора Доминечетти в Челси. Нагота демократична, она уравнивает всех, и он без удивления увидел в банном зале известных всему Лондону епископов рядом с торговцами пряностями. Они проступали сквозь клубы пара, точно осетры в ханском аквариуме, и распознать табель о рангах можно было, лишь взглянув на раскрасневшиеся полные и благодушные лица. Шевалье прислонился к колонне. Жар обвил его шею, как любовница. Горячие, маслянисто густые струи пота хлынули из пор его лица, заструились по морщинам. Он посмотрел на свои руки. Даже теперь, освободившись от канатов, они то и дело выворачивались и по-обезьяньи кривились. Казанова согнул их и подумал о Рози, о свайном молоте, о въевшемся трудовом поте. Если бы он заставил себя в нее влюбиться? Вот была бы история! Почему человек не может внушить себе это чувство, даже когда ему хочется? Почему нельзя просто сказать: «Я люблю эту девушку!» и начать ее любить. Отчего любовь нельзя нарисовать, как картину? Или сварить ее, как суп? У художника есть цель — создать образ, а умелая повариха знает много секретов. Вот и у сердца тоже есть свои законы: его влечет к себе мисс X, оно очаровано мадам У. А если мисс X или мадам У обманули его ожидания, остается лишь сжечь холст, вылить суп и начать все сначала. Бедная Рози! Теперь они похожи на два конца милновского моста, обреченные с каждым днем все сильнее отдаляться друг от друга…

Он зажмурил глаза, а когда снова открыл их, то увидел, как к нему движется окутанный паром человек. Какое лицо! Похож на алтарного служку, готового изнасиловать монахиню.

— Мой дорогой Сейнгальт!

— Приветствую вас, Гудар. Эта баня — сущий ад, и вы должны чувствовать себя здесь как дома.

— Я рад, что вы вновь вернулись к нам, шевалье. А в свете уже решили, что вы скрылись во Франции от чар одной молодой особы.

— Уж вы-то могли бы не поддаваться слухам.

— Я? Знаете, я слышал одну замечательную историю. Человека, как две капли воды похожего на вас, видели работавшим на…

— Довольно! Я остановился у Ла-Корнелюс.

— У Корнелюс? Бедняжка, говорят, что ей суждено плохо кончить. Я понял, что вскоре ее должны арестовать за долги и никто из друзей-аристократов не протянет ей руку помощи.

— Да, верно, что она лишь изредка покидает дом. Когда знает, что безопасность ей гарантирована.