Красиво жить не запретишь - Иван Мотринец

Опять — тупик? Хотя следователь и ранее считал маловероятной версию о причастности Томашевской к убийству. Одним делом у него больше, и только.

Свадьба и пела, и плясала. И пила, разумеется. Уже через час у Валентина мелькнула мысль, что три четверти гостей пришли только затем, чтобы напиться «под завязку». И скучное, и грустное оказалось зрелище — собственная свадьба. Нет, не главным действующим лицом чувствовал себя Скворцов на этом семейном — при том — первом семейном — празднестве. Роль новобрачного казалась обременительной, навязанной, а под конец и жалкой.

Впрочем, часов в десять вечера к Валентину подсел Иванцив и сравнил его с роденовским «Мыслителем» или шахматистом, у которого забрали шахматную доску. А через пять минут обоим уже не докучали ни рвущая перепонки так называемая танцевальная музыка, ни пьяные голоса, ни звон посуды. Так уж мы устроены: устанешь на работе до чертиков, мечтаешь о выходном, как о манне небесной, а выдается, наконец, этот свободный денек, многие из нас чувствуют себя неуютно. Поговорить о работе — вот наш отдых, наша разрядка, вовсе не потому, что нет у нас иных интересов. У того же Иванцива до сей поры бывали книжные «запои», умную книгу он предпочитал часам сна. Скворцов в юности увлекался марками, затем художественной фотографией. Сейчас его интересовала история права, и сыщик мечтал провести хотя бы один из ближайших отпусков в читальных залах библиотеки имени Ленина.

А свадьба была обычная, «как принято». Собрались не дома — у Инны, разумеется, Скворцов все еще имел только койкоместо в общежитии — но и не в ресторане — в просторной столовой нового корпуса политехнического института. Коня и трепетную лань, как известно, в одну телегу впрягать не рекомендуется. А тут, на свадьбе, собралась на весь долгозимний вечер за одним столом слишком разномастная публика: родственники, знакомые родителей Инны, в основном отставники с супругами, сокурсники Инны — филологи, коллеги и друзья Валентина. Какой тамада сплотит, поведет такое застолье? А стихийное застолье, да еще при достаточном количестве бутылок — пошлая пьянка. Хотя поначалу у всех участников был очень даже приличный вид.

Инна не скучала на собственной свадьбе, она все время была занята другими. Вначале — однокашниками, которые смущались и долго держались подчеркнуто суверенно. Потом ей показалось, что ее внимание требуется старшему поколению — друзьям родителей. Она видела, что Валентин старается выглядеть веселым и счастливым, но в глазах его она прочла: надо — выдержу и это. И Скворцов, увы, не любил танцевать.

Новобрачных, разумеется, заставили покружиться в вальсе. Валентин говорил ей в эти минуты ласковое, приятное. Да, о цветах. Она, Инна — ландыш. Но сегодня более похожа на лилию — странно: голубая лилия? Ведь платье у нее не белое — голубое. Белые цветы на голове и на пояске, белая маленькая фата. Валентин с легкостью нарек всех ее подруг цветочными именами и, что удивительно, эти имена-цветы казались очень удачными и звучали просто и естественно.

Валя Корсакова — незабудка. Леся — хризантема.

«А Ольга? — спросила Инна. — Роза, наверное? Роза, — ответил Валентин, — когда-то была символом тайны, а не только красоты. А какая же тайна в Ольге? «Ну, знаешь! Если и есть в ком-то из нас тайна, так это в Оле! Посмотри, ну, посмотри на нее!».

На Ольгу не раз поглядывал в этот вечер Иванцив, тоже пытаясь понять ее. Разговор с ней в прокуратуре, а по существу допрос, пробудил в нем жалость, и это понятно, но и тревогу, которую следователь никак не мог объяснить. Кто она, эта молодая женщина с прекрасной фигурой и отсутствующим лицом? Не из тех ли, чье занятие — быть красивой? Как много значит для судьбы женщины первый ее мужчина! Сумеет ли Ольга преодолеть стереотип, который подсунул ей Жукровский? Девушка-загадка, решил Иванцив, наблюдая, как Ольга незамеченной покидает зал.

В Бресте Жукровский провел двое суток. Город ему не понравился. Магазины забитые приезжими, пообедать прилично негде, застройка скучная, советская. Пришлось, плюнув на осторожность, позвонить знакомому гинекологу, как-то повстречались на одной всесоюзной конференции и нашли, что называется, общий язык. Николай Иванович тут же вспомнил Жукровского, похоже, обрадовался и пригласил в дом, что и требовалось от него.

Прежде чем отправиться по записанному адресу, Жукровский отыскал междугородку и набрал, с пятой попытки, Львов, номер телефона Ольги. Рассчитал, что в такое время она должна быть дома, а родители не успеют вернуться со службы. Оля сразу подняла трубку. Но чего больше в ее голосе: радости или тревоги? И твердит одно: когда ты приедешь? Ничего толком не рассказала, хотя, вероятно, ей-то и неизвестно ничего. Как идет следствие, нашли ли убийцу Черноусовой или подозревают его, не напрягая лишний раз извилин?

Ольгу он успокоил: приеду вскоре и все образуется. Но разговор с ней посчитал напрасным: никакой информации не получил, девчонка раскисла, в общем, она оказалась подругой только для более спокойных времен. Подосадовал, что позвонил, и отправился к коллеге.

Хорошо посидели вечером, особенно когда супруга Николая удалилась, наконец, спать. Действительно, необъяснимая вещь — наше домашнее застолье. То, что годами не видишь на прилавке, — пожалуйста, в самом скромном доме на столе, едва званый или незваный гость переступит порог. И выпили, и закусили в охотку. Под конец интересная тема возникла, но Жукровский не стал форсировать события. Трепались, юморили… Николай мнил себя коллекционером и отменным рассказчиком анекдотов, хотя Жукровский заскучал после третьего.

С объяснениями о цели приезда в Брест не мудрил: выдалось несколько свободных дней — отгулы скопились, приехал купить запчасти и, возможно, что-то еще подходящее для дома, для семьи. Но город разочаровал. Спать его уложили в гостиной, на узком неудобном диване. Долго не спалось, решал и не мог решить задачу, как устроить нынешнюю жизнь. Поднадоело на колесах, нервы стали ни к черту, уже не раз ощущал паршивую внутреннюю вибрацию. Убеждал себя, что и сейчас ему жаловаться грех: денег хватает, жизнь ведет в общем здоровую, необременительную, ни главврач, ни парторг больницы, ни экс-супруга на мозги не капают.

Вольная птица! Прямо завтра полетит дальше, в Ригу. Слава Богу, там можно устроиться почти с комфортом, есть на примете подходящий человек. И примет, и накормит, и спать уложит. Сбросить бы Нине Львовне лет двадцать — вот был бы сервис! Впрочем, кто-то из коллег, еще в младые годы, весьма убедительно утверждал, что нет лучшей любовницы, чем пятидесятилетняя женщина. Обслуживание — высший класс и никаких претензий, истерик.

Вообще-то и вода без движения тухнет, а уж человек… Жизнь не может быть ни прекрасной, ни удивительной, если она однообразна.

Морозное солнечное утро и легкий, но сытный завтрак — яйца всмятку, колбаса, масло, кофе — не оставили и следа от ночной тревоги, слабости. Николай ушел на работу, договорились встретиться в четыре. Жукровский с удовольствием принял душ, сделал паровую ванну для лица, побрился. Хозяйка отутюжила его брюки. Без четверти десять он чувствовал себя молодым, здоровым и неотразимым. С отъездом стоило повременить, ибо вполне реальной стала возможность заполучить еще сегодня шесть-семь кусков. Нужно было придумать, как убить время до четырех дня. Супруга Николая выглядела столь неаппетитно — кожа, кости и незакрывающийся рот, что и после длительного воздержания он трижды подумал бы, прежде чем лечь с такой. Тем более не прельщала эта вобла после Наташкиных жарких молодых объятий. Решил погулять по городу, в крайнем случае, сходить в кино.

Уже через два часа бесцельного блуждания по городу Жукровский с сарказмом размышлял о том, что наши советские города совершенно не способны развлечь скучающего, ничем не занятого человека. Кабаки открываются после двенадцати, и днем в них, в лучшем случае, можно съесть примитивный обед. У молодых женщин в это время дня вид настолько сосредоточен, что не замечают они пристального мужского взгляда, не ведают о собственной зацикленности. Ни одной красивой, танцующей походки.

Пришлось искать кинотеатр. Фильм, к счастью, оказался стоящий, почему-то не посмотрел его во Львове, «Служебный роман». Вот бы все женщины умели так подать себя, как эта Алиса Фрейндлих! Шарм — вот та сладкая изюминка, которая отмечает настоящую женщину.

Встретившись с Николаем, легко уломал его пообедать в ресторане: на мужчину трудно оказать влияние в его собственном доме, тем более, в присутствии бдительной жены.

Как и рассчитывал Жукровский, обед естественно перешел в ужин, его коллега изрядно захмелел, бурно и надоедливо выражал дружескую привязанность. К девяти вечера они пришли к полному пониманию и отправились к Николаю домой. По дороге Жукровский решал нелегкую задачу: его немедленный отъезд мог насторожить хозяев, утром же коллега может, на трезвую голову, не рискнуть отдать ему шесть тысяч на первую модель «Жигулей», которую якобы желает продать один хороший знакомый во Львове. Мороз крепчал, и Жукровский предпочел ночлег под теплой крышей.