Буйный Терек. Книга 1 - Хаджи-Мурат Мугуев

Небольсин отодвинулся от него и удивленно спросил:

— Те-бе… от Нюшеньки?

— А что? Почему бы и нет? Я, знаешь, Небольсин, не хочу только хвастать, а у женщин всегда имею большую аттенцию.

Но поручик не слушал его. Развернув смятое письмо, он быстро прочел его, потом вздохнул, закрыл глаза и, проведя ладонью по лицу, тихо улыбнулся.

Петушков удивленно смотрел на него. Вдруг Небольсин весело рассмеялся.

— Счастливчик ты, Петушков! Умом и красотой не обидели тебя боги… истый Парис, — отдавая письмо, сказал он.

Петушков выставил вперед грудь и улыбнулся.

— Завидую тебе, любимец богов и князевых наяд; об одном только прошу, когда будешь говорить с прелестницей Нюшенькой, скажи ей, что я шлю низкий поклон и сегодня же нарву для нее десять сиреневых букетов из лазаретного сада.

— Десять сиреневых букетов? — перебил его Петушков. — Не много ли будет? Хватит одного, да побольше.

— О нет, мой счастливый друг, тебе утехи любви, а мне, — Небольсин вздохнул, — презенты дамам. Именно так, именно десять, и обязательно из лазаретного сада… пусть посмеется над моей смешной фантазией.

— Скажу! — покровительственно обещал Петушков. — До завтрева, мон шер, да, кстати, — уже с верхней ступеньки спросил он, — а как, потерь у нас много?

Небольсин посмотрел на него, помолчал, нахмурился и сказал:

— Хватит.

— Нет, нет, постой… ведь мне же Нюшеньке придется сказать… она же беспокоится, просит.

— Ничего. Скажи, что ее обольстительный князь жив и от боя был верстах в четырех.

— А… а остальные?

Небольсин повернулся, махнул рукой и, не прощаясь, сошел вниз.

— Чудной какой-то… а еще переведенный из гвардии, — поджимая губы, удивился Петушков и вошел в канцелярию фон Краббе.

Один из дворецких провел подпоручика по коридору, другой с поклоном открыл ему дверь в залу.

— Пришли… а мы уж и не чаяли увидеть… думали, и вас на чечена угнали, — сказала Нюшенька и, схватив подпоручика за руку, взволнованно спросила: — Ну как там, кого убили? — голос ее дрогнул. — Говорите, ну да рассказывайте же, а то здесь ужас чего не говорят!

— Успокойтесь, уважаемая Нюшенька! Князь ваш невредим, хотя бой был горячим и многие русские герои полегли на поле брани смертью храбрых, но господняя десница охраняла нашего дорогого князя.

Стоявший сбоку от Нюшеньки камердинер Прохор перекрестился и, кланяясь на образа, нарочито громко зашептал:

— Слава тебе господи, спас и сохранил его сиятельство от басурманских пуль!

— Уцелел наш князенька, живой, не ранетый наш ангел, наш золотой барин, — суетливо заговорили девушки, стоявшие у стены, и, следуя примеру Прохора, закрестились на образа.

— А убитых много? А? Кто такие? — с прежним волнением сказала Нюшенька. В ее глазах блеснули слезы.

— Много, ведь бой был страх какой лютый, но не страшитесь, не тревожьтесь, уважаемая Нюшенька. Я ж вам точно сказываю, что его сиятельство невредим, — важно сказал Петушков, оглядывая голицынских слуг.

— Да!! Это хорошо… слава богу… очень приятно, — торопливой скороговоркой проговорила Нюшенька. — А кто из господ офицеров убитый? — Лицо ее побледнело, глаза тревожно смотрели на подпоручика.

— Мно-ого! Человек, почитай, тридцать будет, — соврал Петушков и остановился, видя, как побелело лицо девушки. — Ну, тридцать не тридцать, а около того. Мне только что поручик Небольсин про эту баталию сказывал. Ужасти какой бой был.

— Небольсин… — перебила его Нюшенька, и густая краска залила ее бледное лицо. Она отвернулась, достала из рукава кофточки платок и, приложив его к лицу, сказала: — Насморк замучил, дышать нечем! А разве поручик тоже там был?

— А как же! Только сегодня оттудова вернулся. Послезавтра весь отряд здесь будет.

— Слава тебе, господи! Увидим нашего дорогого владыку, нашего любимого господина, — снова забормотал Прохор.

— Ну, господин офицер, ваше приятное благородие, за то, что сообщили про нашего князеньку добрые вести, мы вас чайком да варением побалуем. Правда, девоньки? — смеясь, спросила Нюшенька.

— Стоит… стоит, — зашумели остальные.

— А я тем временем расскажу про все, и кого убили, и кого ранили…

— Стоит ли такие страхи сказывать! — остановила Петушкова Нюшенька. — Я ужас как боюсь про страшное, а особливо на ночь, выслушивать.

Петушков открыл рот и глупо уставился на нее.

— Раз наш князенька целый, вы лучше про веселое расскажите, чем нам про чужое горе слушать, садитесь вот возле меня, сказывайте да ждите, когда Машенька-вострушка чаем нас будет угощевать.

Нюшенька была так спокойна и так занята предстоящим чаем, что Петушков, как ни был расположен к ней, даже озлился. «И чего расспрашивала об убитых, нужны они ей больно, как услыхала про своего князя, так и страхи все пропали», — подумал он. Но через минуту Петушков уже забыл об этом огорчении. Забравшись в угол залы, он уселся на крытую коврами и подушками тахту и, млея от радости, понес всякую чепуху.

Камердинер вышел. Толстушка, или Машенька-вострушка, как звала ее Нюшенька, хозяйничала за столом. Две девушки вполголоса пели чувствительную песенку «Два сердца». Остальные, сидя но углам за вышиванием, подтягивали им.

…и сирени кусты ароматныеотряхают па нас лепестки.

— Ах да, кстати, — снижая голос, вспомнил Петушков, — ведь я обещался передать вам, дорогая Нюшенька, глубокий поклон от поручика Небольсина.

— А разве поручик знал, что вы идете сюда? — нагибая ниже голову над вышивкой, тихо спросила Нюшенька.

— Я сказал ему. Он, бедняга, даже посинел от зависти. Ведь, между нами сказать, он тоже тайно обожает вас, прелестная Нюшенька!

— Да? А я и не знала…

— Обожает, обожает, только не имеет смелости показать вам сие. Он хороший, однако простоват очень, хотя и из гвардейцев. Насмешил он меня сегодня. Передай, говорит, обольстительной Нюшеньке мой скромный поклон и скажи, что я сегодня же нарву для нее в лазаретном саду десять букетов сирени… А? Десять! — весело рассмеялся подпоручик.

— Сегодня, десять букетов? — подняла голову девушка.

— Десять, и именно, говорит, в лазаретном саду. Ну не чудак, десять букетов?

— Сегодня… десять… — не слушая его, повторила Нюшенька и посмотрела по сторонам. Девушки пели, никто не слушал их. Вдруг Нюшенька уронила свое шитье на колени и, обхватив руками голову, засмеялась. На ее влажных глазах показались счастливые слезы.

Петушков с настороженным вниманием смотрел на нее.

— Десять букетов… да что ж мне с ними делать-то? — вставая с тахты и содрогаясь от счастливого смеха, проговорила девушка.

— Идемте чай пить, — позвала их толстушка, ставя на стол кипящий самовар.

Петушков встал и пошел за Нюшенькой. Настроение его отчего-то сразу испортилось. Выпив две чашки чаю, он, так и не попробовав Нюшенькиного варенья, откланялся и поспешил домой.

Вскоре ушла к себе и Нюшенька. Спустя полчаса разошлись и остальные. Двухэтажный флигель, отведенный князю, затих. Смолкли голоса, потухли огни. По двору, осматривая запоры в последний раз, прошел Агафон, крепостной мужик Голицына, прозванный Быком за неимоверную физическую силу и по этой причине завезенный на Кавказ в качестве личного охранителя князя.

Было тихо. Из слободки еле слышно доносилась гармошка, бабьи песни да собачий лай. Иногда за забором слышались торопливые шаги или цоканье копыт.

Темная кавказская ночь с яркими звездами, холодком и мертвой тишиной окутала крепость.

Было уже около двух часов ночи, когда из темноты госпитального сада, чуть мелькнув на фоне низких, тускло озаренных окон лазарета, прошли две тесно прижавшиеся фигуры.

— Александр Николаевич, дорогой мой, не могу я без вас, если б не вы, не ваша любовь да ласка, давно руки бы на себя наложила. Нож бы взяла, да в него, проклятого, всадила, так опостылел он мне. А что сделаешь? Раба, крепостная!

— Знаю, знаю, мой дорогой друг, сам мучусь, все думаю о тебе, о нас, о нашей любви.

— Горькая любовь, — вздохнула женщина.

— Горькая, Нюшенька, тяжелая. Таясь от всех, встречаться кое-как, всего страшиться. Ох-х, проклятый век, проклятые нравы!!

— Когда отседа обратно уезжать будем в Россию, повешусь я, а не вернусь обратно. Ах, Александр Николаич, не знала я вас раньше, ну, думала, так и надо, в князевом тиатере да в барской постели молодость прожить, а встретилась и знаю, не будет мне радостей в жизни без вас… мой дорогой… Саша, — сдерживая рыдания, грустно сказала женщина.

Мужчина нежно погладил ее по голове и тихо поцеловал мокрое от слез лицо.

— Нет, Нюшенька, нет, моя любимая! Князь Голицын уедет отсюда без тебя!!!

— Как без… — удивленно сказала женщина, но мужчина долгим поцелуем зажал ей рот и, обняв за талию, шагнул дальше. Через минуту они потонули в гуще рассаженных вдоль улицы тополей.