Белая малина: Повести - Музафер Дзасохов

Я и Дунетхан к тому времени уже ходили в школу, маленькая Бади оставалась дома одна. Дзыцца работала в поле и поначалу очень беспокоилась, места себе не находила. Но как-то все само собой обошлось. Бади спокойным была ребенком, уходя в школу, посадим ее на печь — она так и сидит, играет с кошкой.

Потом почему-то стала плакать, когда ее снимали с печки. Поднимет рев, и слова от нее не добьешься. А оказалось, девочку мучил нарыв под мышкой… Говорить еще не умела. Да и умела бы — все равно не сказала, где болит. Она и подросши немного, осталась молчуньей.

Только в три годика бросила грудь. Еле-еле Дзыцца отвадила. И поздно пошла. А говорить — совсем не говорила. Мы уж стали бояться: может, немая уродилась?

Но соседка Кыжмыда успокоила:

«Подождите, еще заговорит — не остановите!»

Так и получилось. Теперь слова никому не даст сказать. Вот что вышло из молчуньи!

Мы ей все прощали — младшая. Сделаем Бади что-нибудь хорошее и сами радуемся. И конечно, знаем, что и Дзыцца будет приятно. Даже хвастались перед Дзыцца, когда кто-либо из нас подарит сестренке игрушку.

Однажды мы с Дзыцца пропалывали колхозную кукурузу, я шел впереди, в самой гуще сорняков, и вдруг прямо у меня из-под ног выскочил зайчонок. Выскочил и притаился в нескольких шагах. Сидит, прижал дрожащие уши… Мне ничего не стоило его поймать! Я побежал показать Дзыцца: смотри, какой маленький, как перепугался!

«Отпусти, — сказала Дзыцца, — его мать будет искать и не найдет».

Я пообещал завтра утром отнести на то же место, а пока пусть он у нас побудет.

Радости Бади и Дунетхан не было конца! Носили его на руках, кормили травой, хлебными крошками, давали молока, только зайчонок ни к чему не притронулся.

Бади и на ночь уложила его рядом с собой. А утром мы нашли зайчонка мертвым. Как Бади плакала! Я тоже очень жалел. Послушался бы Дзыцца, зайчонок был бы жив, прыгал бы на воле… Дунетхан и Бади выкопали в огороде маленькую ямку и похоронили зайчонка. Сделали над ним холмик, обложили камешками.

Они обе жалостливые, мягкосердечные. В прошлом году птенец ласточки выпал из гнезда и убился. Они его подобрали и тоже вот так похоронили…

…Дзыцца пела, сидя возле окна. Она шила мне новые чувяки. Я тихонько примостился с книгой в углу. Читал и слушал, как Дзыцца поет. Уже темно было читать, когда она дошила чувяки и допела свою песню.

— На-ка обуй, — сказала Дзыцца. И бросила мне под ноги готовые чувяки.

Я стал натягивать на левую ногу.

— Надо сперва на какую? — напомнила Дзыцца, легонько шлепнув меня по затылку.

Всякий раз забываю, что новую обувь примеряют на правую ногу. Сколько раз Дзыцца мне говорила! А я никак не запомню.

Я сунул правую ногу и потянул за задник.

— Не налезает!

— А ты сильней потяни! Новый всегда туго надевается.

С правым я намучился, зато левый чувяк сразу пришелся по ноге. Хорошие Дзыцца сшила мне чувяки. С кожей у нас теперь никаких забот. Кабана зарезали перед зимой, без мяса и сала не насидимся, как бывало. И кожи хватит надолго.

— Где же наши девочки? — спросила Дзыцца, убирая со стола дратву и шило.

В это время хлопнула дверь, и в коридоре послышался смех Дунетхан. Она и вошла, заливаясь. Когда Дунетхан разбирает смех, лучше ни о чем ее не спрашивать. Уж и дышать не может, слезы из глаз, а никак не остановится. Смеется и смеется.

— Что случилось? — спросила Дзыцца, улыбаясь. — Что тебя так насмешило?

Дунетхан вытерла глаза, перевела дух. И опять закатилась.

— Когда смеются втроем, — сказала Дзыцца, — то это над кем-нибудь. Вдвоем — так друг над другом. А кто один смеется, тот смеется над самим собой.

— Ничего я не смеюсь над собой!

— А над кем же тогда? Расскажи, мы тоже посмеемся.

— Агубе опять бабку Гуашша довел, так ее разыграл, так разыграл!.. — прыская, начала Дунетхан.

Дзыцца нахмурилась: она недолюбливала эту старуху и нам запретила ходить в их дом. «Чтоб ноги вашей там не было!» Я думал, она отругает Дунетхан, но Дзыцца только нахмурилась и ничего не сказала.

— Гуашша села под тутовником, — рассказывала Дунетхан, — набегалась за утками с хворостиной, устала. Агубе подходит и спрашивает: «Бабуль, отца дедушки звали Камболат?» Гуашша встала и перекрестилась. «Царствие ему небесное!.. Да, говорит, а что?» — «А его отца — Кашполат?»

— опять спрашивает Агубе. Гуашша, конечно, встает, говорит «царствие небесное», и видно, что злится. Она всегда так — услышит имя старшего в роду, вскакивает и крестится. Агубе нарочно спрашивает и спрашивает! «Это, — говорит, — старший брат Кашболата медведя поборол?» Гуашша кряхтит, а все равно со скамейки поднимается: «Царствие небесное!» — «Может, это Кашай был, младший брат?» — говорит Агубе. Старуха то встанет, то сядет, то встанет, то сядет… «Так кто же был, — спрашивает Агубе, — младший брат или старший?» Вот смеху-то!

Дзыцца ни разу не перебила, а когда Дунетхан кончила, сердито сказала:

— И вам обоим не стыдно? Агубе из бабки сделал игрушку, а тебе смешно?

Я знаю, как Дзыцца сердита на Гуашша, не разговаривает с ней. А сейчас вступилась за старуху. Какая бы ни была — разве можно издеваться над человеком!

XIII

Как-то я застал Бади грустной. Спрашиваю:

— Что ты?

Молчит, по щекам слезы…

— Тебя кто-нибудь побил?

— Пусть только тронет! — выкрикнула Бади и вскочила. — Скажу вот ему — он покажет!

Это у Бади самая страшная угроза: «он покажет!» Никогда не скажет, кто — «он», но, по-моему, это Баппу. Вся надежда на Баппу, который вернется и защитит…

— Кому покажет? — спросила я.

— Сторожу Караше, вот кому!

— Да что же он тебе сделал такого?

— Он у меня кукурузу отобрал!..

— Какую кукурузу?

— Я в мешочек насобирала. Из сеялки просыпалась — я и набрала. Все равно грачи поклюют. А он отнял…

У Бади уже заботы по дому. Дзыцца считает, что она все еще ребенок. И мы с Дунетхан тоже так думали. А она — смотрите-ка!

Караше не о колхозной кукурузе печется. Отобрал у девочки две горстки — урожай спас! Это он мстит. За ишака, которого нам подарил дядя Алмахшит. Однажды я вывел ишака за село и оставил пастись. А вечером вернулся за ним. Ишак тем временем и к пшеничному полю подобрался. Я за ним, а Караше был верхом, увидел ишака, завернул его у самого поля и погнал перед собой. Я кричу: «Отдайте, нам в лес ехать за хворостом». Караше и слушать не хочет: «Штраф платите!» Так и не отдал.

Я вернулся домой с пустой веревкой. А вечером к нам в окно постучал Джетагаж:

— Сидишь?

— А что мне делать? — чуть не плача спросил я.

— Иди взгляни на этого дурака Караше!

— Чего мне на него глядеть?

— Поглядел бы все же!

— А что случилось?

— Что случилось — спроси ишака.

— Какого ишака?

— Которого Караше загнал на хоздвор.

— А что? — опять спросил я Джетагажа, потому что ничего не понял.

— Да вот, — сказал, посмеиваясь, Джетагаж, — хотел он связать ноги твоему ишаку, а ишак оказался поумней его, так лягнул, что пришлось Караше зубы собирать! Люди будут ишаку благодарны!

— За что благодарны, дядя Джетагаж?

— Ха, за что! Ишак всех умней оказался. Ведь до сих пор такая простая мысль, как проучить дурака, никому на ум не приходила. А тут — копытом!

В самом деле — двух зубов не досчитался Караше. И губы ему здорово рассекло. Но недолго ходил Караше без зубов. Вставил железные. Джетагаж смеялся над ним и людей смешил:

— Дай Бог долгих лет умному ишаку! Так бы и остался Караше с гнилыми зубами!

Караше бесился:

— Погоди, доберусь до тебя. Попридержи длинный язык!

— Что ты мне сделаешь! — ответил Джетагаж. — Говорить правду не запретишь? И болезнь тебя не берет, а помирать все равно будешь. Никто над тобой слезинки не уронит… Зачем обидел семью фронтовика? Был бы он здесь — посмел бы ты, как же! Иди командуй над свиньями! Да наверно, и те скоро станут лягаться…

Сегодня в первый раз подкапывали картошку. Это скороспелка, которую Дзыцца купила на базаре в Христиановском, там этот сорт лучше, чем в Джермецыкке. Мы посадили несколько грядок. А сегодня подкопали три куста, клубни большие, картошка хорошо уродилась.

Молодую картошку чистить одно удовольствие: чуть поскобли ножом — и в чугунок с водой. А когда закипит, такой запах на кухне! Слюнки глотаешь.

— Дунетхан, пойди-ка принеси из огорода фасоли и кинзы, — говорит Дзыцца. — Ох, и суп будет у нас из молодой картошки!

С фасолью, конечно, еще вкуснее. Пока она еще мягкая — для супа очень хороша. А особенно если приготовить со стручковым перцем и сметаной. Вкуснее ничего не придумаешь.

Мы если за стол. Дзыцца сказала:

— Пусть картошечка на радость нам будет, пусть осенью уродится! Чтоб была и в будни, и в праздники…