По прочтении сжечь - Роман Ким

— В следующий раз, когда за вами придет молодой человек, вы будете более осторожны.

Марико покраснела и, посмотрев на Уайта, сказала:

— Из этой истории я сделала вывод: не верить мужским слезам.

— Все-таки, Энди, не совсем понятно… — Уайт покрутил головой. — Вы говорите, что Кита все рассчитал и предусмотрел, но ведь, направив внимание Баллиганта на аптеку корейца, он должен был знать, что Марико неминуемо попадет в поле зрения Эф-Би-Ай и что наблюдение за ней наведет Баллиганта на Идэ. А Кита не имел в виду проваливать Идэ и поэтому запретил Баллиганту докладывать своему начальству о нем. Но начальство Баллиганта могло узнать о встречах Идэ с Марико из других источников, и тогда вся комбинация с анонимками могла обернуться против самого Кита. И вообще она очень запутанная и рискованная… слишком много накручено.

— Это верно, — согласился Шривер. — Но разведывательные комбинации часто бывают запутанными и, как правило, связаны с риском. Риск ведь присущ любому более или менее серьезному делу. Жизнь без риска — это шампанское без пены.

— А как с Баллигантом? — поинтересовался Пейдж.

— Ищут. — Шривер почесал голову. — Я допустил ошибку… При нем сказал Нику, что пойду и спрошу у Кита. Баллигант сразу смекнул, что Кита стал давать показания и может выдать его. А что, если и Идэ знает о нем? И Баллигант решил не мешать Идэ — позволил ему вскочить на подоконник, открыть окно и выброситься. И после этого сам исчез. Я думаю, он удрал на служебном самолете в Вашингтон.

— В Вашингтон? — удивился Уайт.

— Да. Он на очень хорошем счету у руководства Эф-Би-Ай. Постарается доказать начальству, что установил связь с Кита для проведения комбинации и еще не успел доложить об этом. Его, наверное, простят — такие «опытные» работнички нужны Гуверу.

— Почему Идэ покончил с собой? — спросил Пейдж. — Ведь он же не дал никаких показаний. Совесть его была чиста.

— Это я виноват, — сказал Уайт. — Не надо было этого делать… Из моих слов он понял, что мы стянули у них тогда машинку «девяносто семь». Самурайская честь не могла примириться с этим.

— И вдобавок сегодня взяли у него шифрованную записку, — сказал Шривер. — Он обязан был уничтожить ее, а не таскать с собой, как носовой платок. Он не мог простить себе этого.

— Итак, все выяснилось, все тайны получили разгадку. — Уайт повернулся к Марико. — И даже ваша…

— Какая? — спросил Пейдж.

Марико рассмеялась:

— Почему я пошла ночью с молодым человеком.

Шривер поднял руку:

— Не торопитесь, леди и джентльмены, не все тайны разгаданы. При прощании со мной Донахью сказал, что надо непременно, ценой любых усилий, раскрыть две тайны. Первая: что же написано в шифрованной записке, найденной у Идэ? Наверное, три буквы «кью» в конце шифровки имеют чрезвычайно важный смысл. И вторая тайна: почему четвертого и пятого декабря был подан тот сигнал в виде сводки погоды, а на деле — ударили в другую сторону? Вот две тайны, которые надо непременно разгадать. И он не успокоится, пока…

— Эти две тайны можно будет разгадать только после войны, — сказал Пейдж. — И только после нашей победы.

— Пёрл-Харбор… — тихо произнес Уайт. — Это название станет теперь нарицательным, так же как Ватерлоо, Седан и Цусима. Для меня Пёрл-Харбор отныне будет ассоциироваться с преступной беспечностью.

— А для меня с чудовищным просчетом, — сказал Пейдж.

— Пёрл-Харбор еще раз напомнил всем, — Шривер поднял палец, — что хорошая разведка — половина победы. Японцы действовали наверняка, потому что знали о состоянии гавани ничуть не меньше адмирала Киммела.

После недолгого молчания Пейдж деловито сказал Уайту:

— Ты должен немедленно подать рапорт и добиться разрешения жениться на Марико, иначе ее интернируют. — Он поправил очки и провел рукой по лысине. — Если ты боишься… я согласен.

— Можешь не приносить себя в жертву, — засмеялся Уайт. — Скоро получишь приглашение на свадьбу. Какой коктейль тебе приготовить?

Пейдж ответил тоном знатока:

— «Соленую собаку».

ЧЕРЕЗ ГОД ПОСЛЕ ВОЙНЫ

1

Уайт был тяжело ранен в самом конце войны — на Окинаве. Его отправили на Гуам, оттуда — на Гавайи. Выходила его Марико — дала ему два литра своей крови.

— В моих жилах теперь течет кровь англосаксонская, японская, корейская и, наверное, еще какая-нибудь, — говорил Уайт. — Получился настоящий коктейль.

Он вышел в отставку в чине капитан-лейтенанта и спустя год после окончания войны приехал в Японию. Марико настояла на том, чтобы поселиться недалеко от Токио в маленьком одноэтажном домике европейского типа, рядом со старинным буддийским храмом.

Однажды раздался телефонный звонок. Уайт снял трубку. Сперва он не узнал, кто с ним говорит по телефону. Оказалось, что это контр-адмирал Донахью, только что прибывший в Японию с комиссией по обобщению опыта стратегических бомбардировок. Он должен опросить нескольких японских генералов и адмиралов, имевших отношение к противовоздушной обороне. Донахью случайно узнал, что Уайт в Японии, и решил навестить друга.

Донахью приехал через два часа.

— Ай как жалко, — сокрушался Уайт. — Марико на весь день уехала в Токио по моему поручению — делать выписки из старых газет в библиотеке.

Донахью мало изменился — остался таким же изящным, юношески стройным. Правда, в волосах появилась седина, но она очень шла ему. Он обнял Уайта за плечи:

— Я сейчас проезжал около речки, мимо маленькой гостиницы на холме, и вспомнил… Это, кажется, та самая гостиница, где к нам в ванную ввалились дамы. Помнишь?

Уайт кивнул:

— Та самая. Теперь там веселое заведение для наших солдат.

Донахью похлопал Уайта по спине:

— А ты, старина, в этих очках прямо великолепен, похож на маститого ученого. Очень рад за тебя. Мне говорили, что ты будешь преподавать в гонолулском университете. Стал историком?

— Да, собираю материалы по истории тихоокеанской войны.

Донахью поинтересовался, в каких операциях участвовал Уайт, потом стал рассказывать о себе — сначала служил в Вашингтоне, потом был назначен в КОССАК — объединенный англо-американский главный штаб в Лондоне, долгое время состоял при Эйзенхауэре, а незадолго до конца войны вернулся в Вашингтон — получил назначение в плановый отдел управления морских операций.

— Мне показывали стенограмму твоей речи на банкете в честь адмирала Ингерсола, — сказал Уайт. — Решительно не согласен с тобой, Уолт. Я считаю выводы объединенной комиссии конгресса правильными. А обвинения, которые выдвигаются теперь против Рузвельта, совершенно абсурдны. И как только язык поворачивается говорить такое!

— Видишь ли, Никки, — мягко заговорил Донахью, наливая виски в бокал с ананасным соком. — Комиссия старалась всячески замять дело, боялась шума. А должна была вести себя иначе. Ведь она была создана не для того, чтобы почтить память павших в Пёрл-Харборе, а для того, чтобы выяснить и сказать Америке всю правду, голую, нелицеприятную правду. А она, эта правда, в том, что Пёрл-Харбор — дело рук Рузвельта. Дай договорить, не мешай. Рузвельт знал, что большинство конгресса против того, чтобы Америка влезала в войну вообще. А он хотел во что бы то ни стало выступить на стороне Англии и России — в Европе и на стороне Китая — в Азии. Это он приказал Хэллу идти на обострение отношений с Японией, вести дело к разрыву. Читая ежедневно «магию», Рузвельт знал, что японские военные тоже настроены решительно. Он действовал наверняка — требовал от Японии, по существу, полной капитуляции, отлично зная, что Япония не пойдет на политическое харакири. Он убрал из Пёрл-Харбора авианосцы «Энтерпрайз», «Лексингтон», «Саратогу» и пять тяжелых крейсеров нового типа и как бы пригласил японцев: «Господа, пожалуйста, ударьте по базе тихоокеанского флота, успех обеспечен». И добился того, что Япония нанесла удар по Пёрл-Харбору. Эффект получился именно такой, на какой он рассчитывал. Америка была потрясена и возмущена коварным нападением, конгресс — тоже. Рузвельт сразу же обеспечил себе всеобщую поддержку и ринулся в войну против Германии и ее союзницы Японии. Без Пёрл-Харбора он не смог бы ничего этого сделать. Это был великолепный ход. Недаром Рузвельт был крупнейшим политиком нашего времени.

— Ты хочешь сказать, что он сознательно подставил под удар наш тихоокеанский флот?! — воскликнул Уайт. — Это же несусветная чепуха!

Донахью сделал маленький глоток из бокала.

— Ты рассуждаешь как профан. Что мы потеряли в то утро? Под японские бомбы и торпеды попали восемь старых линкоров, из них шесть через некоторое время вернулись в строй. Все крейсеры уцелели. Затонули два эсминца и совсем старая галоша «Юта», которую можно было бы поднять, но решили не возиться с ней. Вот и все наши потери…