Путешествие в революцию. Россия в огне Гражданской войны. 1917-1918 - Альберт Рис Вильямс

Как обычно, мы задержались, чтобы поговорить с отдельными рабочими или с маленькими группами, чтобы попытаться проникнуть в ход их мыслей. Толпа разошлась, и остались лишь несколько из нас, беседующих. Один большевик ясно дал понять, что большинство людей на заводе болеют от недоедания, разочарованы Временным правительством и «будут с нами» и на самом деле поддержат выход на улицы. Его беспокоило только одно: настроение людей. Оно было близко к отчаянию. Может ли социалистическая революция опираться на людей при таких условиях?

Когда мы возвращались домой на грохочущем, шатающемся из стороны в сторону старом трамвае, Рид сказал, что нам нечего было сказать ему в ответ, мы многого не знали. Он погрузил нас в свое настроение, чересчур самокритичное, ироничное, молчаливое.

Только позже мы узнали, что Ленин рассуждал на эту тему и в тот же день писал об этом. Ленин сказал: «Имеются признаки растущей апатии и безразличия. Это понятно. Это означает не упадок революции, как озвучивают кадеты и их приспешники, но падение доверия к резолюциям и выборам… Приближается момент, когда у людей может зародиться идея, что большевики не лучше других, поскольку они не способны действовать, когда люди облекли их доверием…» Собрание нескольких тысяч рабочих на том же заводе на следующий вечер потребовало свержения буржуазного правительства. Эхом разносились крики: «Вся власть Советам!»

Когда я оглядываюсь назад на эти несколько горячечных дней, мне кажется чудом, что Октябрьская революция вообще свершилась. Или, скорее, поскольку какое-нибудь восстание все равно произошло бы, под руководством большевиков или нет, – казалось чудом, что посредством упорства единственного голоса, одной упрямой воли, расколотая партия в конце концов выступила как одно целое и возглавила, и повела за собой Октябрьскую революцию.

Как писала Крупская, 7 октября Ленин, в парике и в очках, чисто выбритый, приехал в Петроград, в квартиру на Выборгской стороне. А через три дня посетил историческое десятичасовое собрание Центрального комитета, созванное по его настоятельному требованию, для того чтобы обсудить политику восстания.

Все остальное – хорошо известная история. Как Ленина приветствовали двенадцать членов комитета из двадцати одного присутствовавшего, большинство которых он не видел больше трех месяцев, я никогда не слышал, об этом нет указаний и в сухих официальных записях, протоколах. Был ли дан какой-нибудь ответ на его «отставку», я не знал, ни разу не читал и не слышал, чтобы об этом где-либо упоминалось. Его речь состояла из сдержанных упреков его товарищам, «равнодушным к вопросу восстания». После краткого анализа «политической ситуации» он сказал, что «технический аспект» – это «главный вопрос этого дела». И затем прозвучал его второй упрек: «Тем не менее, мы, как защитники, склонны рассматривать систематическую подготовку к восстанию как некий политический грех по природе».

Десять человек проголосовали за резолюцию о подготовке к вооруженному восстанию: Ленин, Свердлов, Сталин, Дзержинский, Троцкий, Урицкий, Коллонтай, Бубнов, Сокольников и Ломов. Зиновьев и Каменев проголосовали против27.

Ленин бросил перчатку. Однако дата не была назначена. Он настаивал в нескольких письмах подряд на том, что необходимо, чтобы восстание произошло до открытия съезда Советов, назначенного на 25 октября/7 ноября. Ленин опять ушел в подполье, скрывался на петроградской квартире, однако его борьба за объединение партии перед восстанием была далека от завершения, о чем свидетельствуют последующие события, в том числе статья Каменева в небольшевистской газете, в «Новой жизни» Горького, возражающая против решения партии о восстании и связывающая имя Зиновьева с оппозицией. В день ее публикации, 18 октября, Ленин заклеймил статью как штрейкбрехерство в письме к членам партии. Вслед за этим он выдвинул требование к Центральном комитету об исключении Каменева и Зиновьева. Эта борьба развернулась буквально накануне революции.

Крупская оставила записки, объективные, и в то же время в сдержанных словах обрисовывавшие драматическую картину одиночества Ленина в последние несколько дней перед Октябрьским переворотом. Они поселили Ленина в квартире Маргариты Васильевны Фофановой, в больших апартаментах на углу Лесной улицы на Выборгской стороне, почти полностью занятой рабочими.

«Очень немногие приходили повидаться с Лениным – я, Мария Ильинична и иногда товарищ Рахья» 28.

Сама Крупская и Фофанова переносили послания от Ленина в этот период. Однажды, когда Крупская пришла за посланием, она обнаружила студента военного училища, двоюродного брата Фофановой, который ждал на лестнице. Он смущенно спросил Крупскую, кто этот человек, которого «украдкой поселили в квартире Маргариты». Да, настаивал он, я позвонил, и мне ответил мужской голос, но затем из квартиры никто не вышел. После того как студент ушел, Крупская «начала ругать» Ленина, у которого на его неосмотрительность нашлось единственное неуклюжее оправдание, что «он подумал, что это было какое-то срочное дело».

«24 октября он написал Центральному комитету, подчеркивая, что необходимо взять власть в этот день. Он отправил с этим посланием Маргариту. Но, не дожидаясь ее возвращения, он надел парик и сам отправился в Смольный. Нельзя было терять ни минуты. По пути он нагнал Маргариту и сказал ей, что идет в Смольный и что ей не нужно ждать его».

В тот вечер Крупская и женщина – товарищ по партии – поехали в грузовике в Смольный, чтобы «выяснить, что происходит» .

В некоторых заметках описано, как Ленин вошел в город в сопровождении Рахья. Для дополнительного камуфляжа он повязал платок вокруг челюстей, якобы страдая от зубной боли. Они нашли машину, последний автобус, который должен был ехать в ту ночь, в соответствии с одной версией, и переехали через Литейный мост. На Выборгской стороне моста находились красногвардейцы, и они вздохнули с облегчением. А когда на противоположном конце моста их остановил какой-то кадет, Рахья притворился пьяным, а Ленин просто прошел мимо29.

Бесспорно, что Ленин не преминул воспользоваться шансом и пойти в тот вечер в Смольный, не обратив внимания на предупреждение, что ему еще слишком рано появляться на сцене. Его действия можно понять только в свете его последней жалобы, высказанной в записке к Я.М. Свердлову от 22– 23 октября: «Как это вы не прислали мне ничего???» В этой записке он обнаружил, что ему настоятельно не советовали выходить до тех пор, пока восстание не было бы fait accompli30, словами: «Кажется, что я не смогу посетить пленарное заседание, поскольку меня „преследуют“.