Булыжник под сердцем - Джулз Денби

Ясное дело, черные парни и азиаты, взвинченные и злые, тоже собирались в банды. При этом все винили друг друга. Никто не остался в стороне, все потеряли разум. Я мулатка, и меня колбасило: мне не нравились обе стороны, и те и другие жестоки, тупы и попались на удочку Флит-стрит. Я женщина, и я ненавидела всю эту безмозглую мужскую браваду, эскалацию тестостерона. А жертвы Ночного Душегуба – с ними-то как? С этими бедными девками? Все орали, что они шлюхи и втоптали доброе имя Брэдфорда в грязь (я вас умоляю). Семья Сары Эванс раз за разом выступала, умоляя не путать их мертвую девочку с остальными.

Тина Феррис выступила по телевидению. Как выяснилось, у нее имеется агент. Я ее видела – накачанная по уши какой-то дрянью и разодетая как «Спэйс Гёрлз» – розовая мини-юбка и белые туфли не платформе. Даже несмотря на яркий макияж, ее треугольная лисья мордочка выглядела ужасно – сплошные темные швы и пластырь. Всестороннее интервью брал милый сочувствующий азиат – дескать, телевидение ни капли не предвзято, – если закрыть глаза, по голосу не отличишь от любого другого лондонского журналиста из среднего класса. Сама снисходительность. Тина явно не понимала, где находится, и бормотала одни и те же фразы, явно заученные. Отвратительно. Газетчики не могли нарадоваться и опрашивали обе стороны, а город готовился к рождественскому спектаклю «Межрасовые войны».

Нервничал даже Нац из магазина. Когда я зашла за кориандром и пакетом яблок, Нац был на удивление неразговорчив. Мне пришлось опуститься до светской беседы о холодной и сырой погоде. Я все поняла, когда какая-то белая тетка зашла за хлебом. Швырнув деньги на прилавок, она удалилась, бормоча что-то подозрительно напоминавшее «грязные ниггеры». В моих венах забурлил адреналин. Нац уныло смотрел в окно.

– Нац, старик, что происходит? Только не говори, что это из-за дурацкого Душегуба.

Он печально кивнул:

– Ты же знаешь, дорогая, в газетах всякое пишут, и люди думают, что это я, или мой приятель, или еще какой цветной. Нам сейчас несладко. Моего приятеля – ну, того, из полиции – и вовсе обзывают «черножопым колом». Кричат, что он просто не хочет – ну, ловить своих. Ведь эта девушка не сказала, что убийца азиат или индиец, нет, сказала – черный. Может быть кто угодно. Моя жена боится из дома выходить, и мама тоже, и сестры.

– А что твой приятель думает – Душегуба поймают?

– Не знаю. Говорит, в показаниях девушки не все складывается. Говорит, копы ей не доверяют. Ну, из-за наркотиков. Ненадежный свидетель. Мой приятель хочет подать в отставку, когда все это закончится. Говорит, в полиции нет места азиатам. Но я считаю, это и наше дело, раз уж мы здесь живем. Верно? Но он не знает, что делать. – Нац грустно покачал головой и сложил мои покупки в полосатый пакет.

– Послушай, Нац, если что-то… случится, мы с тобой, ты не забывай. Мы тоже считаем, что все это полное дерьмо.

– Спасибо, сестренка. – Он замолчал и серьезно посмотрел на меня, а затем по сторонам – хотя в магазине было пусто. Странно, он вдруг стал намного старше – весельчак-Нац куда-то исчез. Я затаила дыхание. – Сестренка, ты ищешь Мохаммеда?

Сначала я не поняла, о ком это он, потом до меня дошло – Моджо.

– Нац, ты знаешь, где он? С ним все в порядке?…

Нац поднял руку, и я умолкла.

– Я знаю Мохаммеда. Мы все знаем его семью. Дорогая, он говорит – будь осторожней. Он позвонит тебе на мобильник – сегодня или завтра. Скоро. Но он говорит – будь осторожней.

– Что?… Но…

– Просто подожди. Вот, держи конфету. Сладкая и вкусная.

Больше я ничего не смогла от него добиться ни за какие коврижки. Сквозь сгущающийся туман я долетела до дома, на углу чуть не поскользнувшись на ковре полусгнивших листьев. Запыхавшись, точно старуха, я все выложила Джейми.

Мы ничего не понимали. Почему Моджо позвонит мне, а не Джейми? В тот вечер мы ели картошку с карри, и дом пропах густым ароматом гарам-масалы с резким запахом кориандра. Затем (то была благословенная ночь без Шона: он повез заказ фирмы в Манчестер и сказал, что останется на ночь у «приятеля» – ну да, как же) мы обсуждали, что имел в виду Нац и что случилось с Моджо. Джейми явно озадачило и слегка задело, что Моджо свяжется со мной, а не с ней. Я тоже пребывала в недоумении. Впрочем, мобильник есть только у меня – наверное, поэтому.

Джейми была такой милой в тот вечер. Она вообще заботливый и добрый человек – просто в последнее время вся ее доброта растрачивалась на Шона. Оказывается, мне так не хватало Джейми – и разговоров с глазу на глаз, как в старые добрые времена. Когда мы строили планы на будущее под нескончаемые чашки чаю.

И все-таки что-то было иначе – раньше я просто не замечала. Джейми стала какая-то – я не знаю, тихая. Или меланхоличная. Словно часть ее огня потухла. Джейми даже сняла ужасные золотые серьги, подарок Шона, и надела свои старые колечки. И все равно в ней что-то переменилось. И я вспомнила тот дурацкий гороскоп – тяжелый рок и впрямь довлел над ее судьбой. Она была как человек, который смирился. Я тогда подумала – наверное, так выглядят самоубийцы перед последним шагом. Ладно, может, я драматизирую, но тогда я решила за ней присматривать и попросить Бен мне помочь.

Тем не менее мы хорошо посидели. Я даже хотела рассказать, что произошло между мной и Шоном. Но я не смогла. Я сама не хотела об этом вспоминать. Да, ее отношение к Шону изменится – но и отношение ко мне тоже. Я струсила, мне не хватило духу.

Вместо этого мы заговорили о Мушке – ее привычки, ее острая бархатная мордочка, такая милашка. Была. И помечтали, чтобы она вернулась – мы так по ней скучали. Но и эта тема оказалась слишком шаткой – все-таки Мушка ушла из-за Шона, это он ее ударил. Разговор заглох.

Телевизор бессмысленно балаболил. Джейми лежала на старом диване на любимых расшитых подушках – подарок Моджо на какое-то Рождество, – и покачивала в длинных ладонях чашку. В комнате слабо пахло сандалом. На Джейми красовалось огромное старое мешковатое платье, черное такое, мы его когда-то сшили, а теперь она носила дома; ногти выкрашены в бирюзовый; у меня заныло под ложечкой – я вспомнила наше знакомство.

– Лили, – мягко сказала Джейми.

– Да, сестренка. Что?

– Лили, я вляпалась, да? Больше, чем обычно. Я знаю, я сама знаю, правда. Я знаю, он мне все портит. Хуже того – он все портит нам, да? Или это из-за меня? Это я виновата? – Она замолчала, щурясь на меня поверх очков для чтения, серые глаза смотрели открыто и простодушно. – Ты тоже хочешь уехать, а? Как Моджо?

Джейми, как всегда, читала мои мысли. Я почувствовала, что краснею, и опустила взгляд.

– Дорогая, я… просто я… я не знаю, детка. Мне кажется, я больше тебе не нужна, я ничем не могу тебе помочь. О, Джейми, прошу тебя, избавься от него. Мы все этого хотим, по крайней мере, я, Бен и Лонни. Только всякие дуры типа Дженни думают, что он супер, – и посмотри, что получается. Прости, но он всех гонит отсюда, и ты из-за него так несчастна, это невозможно терпеть, я так не могу – и Моджо не смог.

– Прошу тебя, останься еще на чуть-чуть – совсем чуточку. Лили, я попытаюсь – я хочу попытаться. У меня такое странное чувство в эти дни – словно приближается моя зима, а не просто погодная зима… ну, ты понимаешь, да? О, Лили, мне так страшно, только я не понимаю из-за чего. Я не хочу тебя грузить, но Шон такой… жестокий. Каждый день я думаю, зачем мне это, и понимаю, что все, хватит. Нет, он не бьет меня, ничего такого, но… это ужасно, ужасно. Господи, Лили, я думаю, ниже, чем я, уже падать некуда. Но все так сложно – когда я пытаюсь его прогнать, он ломается – плачет, умоляет его не бросать, как все бросили. С ним в детстве что-то случилось. Не знаю что, но я чувствую. И… со мной тоже так было, я понимаю, каково это, – и каждый раз меня цепляет и я сдаюсь. И эта его импотенция, и… еще всякое. У него такой бардак в голове. Господи, в детстве я мечтала быть красавицей – думала, если ты красивая, весь мир для тебя. Но ты посмотри на него: он получил только боль и кучу проблем. Я не могу, мне так его жаль… я не знаю, люблю ли я его, и вообще любила ли. По-моему, я вообще не знаю, что такое любовь – то есть романтическая любовь, вот такая. Но я люблю вас, ребята, я вас очень сильно люблю. И не хочу терять друзей – терять вас, ни за что. Давай отпразднуем Рождество, и я с ним расстанусь, обещаю. Осталось недолго. Всего пара недель. Приедет Гейб, он поможет. Шон не полезет к Гейбу. Если что, мы даже переедем. А Шон вернется к Лизе – он и так к ней все время бегает, он сам проговаривается, только мне почему-то уже плевать. Он это делает, чтоб еще больше мне мозг выебать. Лили, я люблю тебя, ты для меня больше, чем кровная семья. Ни один парень не стоит моих друзей – я такого не допущу.

Я, как всегда, не знала, что сказать. Я поняла, что остаюсь, – я нужна ей, она не забыла про нас, ее друзей. Мы молча обнялись, а затем я приготовила попкорн, и мы ели его с медом и смотрели дерьмовую «непридуманную» историю.