Хорошие люди - Евгений Емельянов

С детства Станиславу все давалось легко. Он легко учился, а если и получал иногда двойки по какому-либо предмету, то лишь потому, что не всегда раскрывал дома учебники…

Начав самостоятельно трудиться станочником в деревообработке, Станислав быстро освоил все станки, он мог бы сделать это еще быстрее, если бы не мастер Вадим Кирьянович Рожков, который всегда советовал: «Не спеши, не спеши!» Наблюдая за действиями рабочих других специальностей, Станислав удивлялся почему они делают свое дело так, а не этак; Станислав думал: если они станут трудиться иначе, они могут добиться лучших результатов. Станислав играючи делал свое дело и, получал зарплату, испытывал нечто вроде угрызений совести: за что ему заплатили? Вот если бы ему увеличили объем работы в три раза, тогда — да. Тогда он с чистой совестью пойдет в кассу…

Люди не работали на комбинате, думал он, а играли, как играют дети, подражая взрослым. И Станислав включился в эту игру. Он был уверен в том, что, если понадобится, он хоть завтра встанет за самый сложный станок.

Говоря иными словами, долгое время все, что окружало Станислава, казалось ему не настоящим и малопривлекательным, не требующим от него больших усилий для понимания и решения проблемы. Услышав однажды фразу: «Люди сами создают для себя сложности», Станислав поразился ее откровению. Конечно, люди сами выдумывают их себе, чтобы было чем заняться, чтобы суетиться тогда, когда можно оставаться спокойным. Просто люди не любят покой…

Все в жизни просто и понятно. Единственное, может быть, что требуется от человека, это — держать себя в узде и не сжигать по пустякам свою энергию и свои эмоции.

Таким было мнение Станислава Вахтомина, пока он не влюбился в Олю Барабанову — сестру своего друга Вениамина Барабанова, который уже год служил в армии. А когда это произошло, он понял, что есть проблемы, которые никогда не решить, если тебе не придут на помощь. Проблема отныне заключалась в том, что он желал видеть Олю Барабанову круглые сутки, не меньше. Он желал любоваться Олей Барабановой всегда — ее глазами, ее улыбкой, ее косой, упавшей на грудь, наслаждаться Олиным голосом, прикасаться к ней — пусть слегка, будто бы случайно! — и вздыхать, и грустить оттого, что она совсем не твоя и никогда твоей не будет.

В ноябре Станислав отметил свой день рождения. Скромно отметил. Были кое-кто из одноклассников, была Оля. Посидели. Выпили, Послушали музыку. Потанцевали. И вскоре разошлись.

— Ты помнишь, — сказала Оля шагая рядом (он пошел провожать ее в село), — мы отмечали твое пятнадцатилетие?

— Да.

— Ты мне тогда совсем не понравился.

— Да? — Станислав насторожился. — Почему?

— Не знаю… Какой-то ты гладенький был. И хмурый. Не гостеприимный.

— Я не помню.

— Ну конечно…

— Хотя нет, кое-что и я помню. Тебя я помню. Смотрю, идет с Венькой какая-то козявка. А это, оказывается, ты! Я тебя давно знаю, еще по школе, просто мы учились в разных классах…

Она поскользнулась, ухватилась за рукав Станислава. Дальше они шли под руку, и Станислав боялся вздохнуть, чтобы не спугнуть это счастье.

Но вскоре все кончилось.

— Мы пришли!

Станислав, радостный и грустный, один возвращался в деревню. Вот и кончилось детство. Станиславу восемнадцать лет. Когда-то он мечтал об этом дне. А теперь? Что будет теперь? Теперь Станислава Вахтомина призовут в армию. А Оля останется здесь одна.

А пока Станислав каждое воскресенье начал бывать в доме Барабановых. И длилось это до одного определенного дня. Однажды мать Оли Софья Николаевна, которая всегда была любезна со Станиславом, которая любила расспрашивать его о работе и семейных делах, — вдруг заявила:

— Стасик, ты хороший мальчик и ты меня поймешь, правда? — Она теребила бусы на шее. — Ты ведь друг нашего Вени, правда? А Веня сейчас в армии, понимаешь? — Софья Николаевна не смотрела в глаза Станиславу. Слегка изменившимся голосом закончила: — Не надо больше сюда приходить, Стасик. Оля должна готовиться в вуз, а ты ее отвлекаешь… Только не обижайся, не обижайся!

Софья Николаевна не решилась бы сказать такие слова в присутствии дочери, но Оли в комнате не было.

Станислав в свою очередь не ожидал, что ему вообще могут когда-нибудь сказать такие слова. Ему нравилось бывать в этом доме, где все дышало покоем и откровенностью. Ему всегда нравились приветствия Софьи Николаевны, ее мужа — инвалида войны Геннадия Егоровича, пенсионера (на войне он потерял ногу и теперь носил протез). Станислав и мысли не допускал о том, что кому-то могут не понравиться его визиты в дом Барабановых. Сейчас, услышав жестокие для него слова, которые Софья Николаевна произнесла заботливым материнским тоном, Станислав покраснел. Не раздумывая, он схватил с табуретки куртку, шапку и попятился к двери — именно попятился, словно спасался нападения.

— Конечно, Софья Николаевна… Конечно… я не подумал. Оле надо готовиться… конечно… До свидания… — Он оказался на улице, машинально направился в сторону деревни Вахтомино, не замечая, что по-прежнему держит в руках и шапку, и куртку. Он думал: хорошо, что Оля не вошла в комнату в тот момент, когда случилось, такое… когда его с позором выгнали… Опомнившись только на мосту, Станислав оделся и уже медленнее продолжал свой путь. Вот оно что. Станислав мешал Оле заниматься. Или — не только заниматься? Ну что ж…

Но Станислав не знал, что в эту минуту в доме Барабановых происходили важные события.

Оля принесла альбом, который хотела показать гостю.

— А где Стасик?

— Он ушел, — ответила Софья Николаевна, не глядя на дочь.

— Ушел? Куда?

— Домой, я думаю…

— Ты шутишь, да?

— Нисколько.

Оля растерянно помолчала, глядя по сторонам. Но потом догадка заставила ее нахмуриться:

— Наверно, ты его выгнала?

— Что за тон, Оленька? Я никого не выгоняла… Мы со Станиславом очень вежливо поговорили, только и всего. Он и ушел.

И снова Оля растерялась. Она не знала, что противопоставить откровенности матери. Случившееся стало настолько очевидным, что невозможно было теперь что-либо изменить.

— Веня тебе никогда не простит, когда узнает, что ты выгнала из дома его друга.

— Когда Веня был еще дома, — ответила на это Софья Николаева, теребя бахрому скатерти, — я ничего не имела против Станислава. Он хороший мальчик. Я не возражаю, пусть он дружит с Веней. Но зачем он отрывает тебя от учебы?

— Он меня отрывает? Ты что?

— Тебе надо готовиться в вуз…

— Только поэтому ты прогнала Стасика?

— Никто никого не выгонял, Оля, повторяю тебе. Мы спокойно поговорили со Станиславом, вот и все.

— И он ушел?

— Да. Вернется Веня из армии — пусть они продолжают дружить, а пока…

Оля привыкла всегда и во всем слушаться свою мать. Но мать совершила неожиданный поступок, которому трудно было подыскать название. Оля огорчилась; в некоторой степени она была даже оскорблена, хоть никогда не призналась бы в этом. Опасаясь, что слезы выдадут ее, Оля отвернулась к окну; за окном не было ничего примечательного — снег и вороны на снегу, голые деревья…

— Оленька, — мать тяжело вздохнула, словно тоже была огорчена тем, что ее не хотят понять, — Стасик — друг Вени, но если Вени нет, зачем… эти визиты?

— Станислав — мой друг тоже. Ладно. Раз ты его прогнала, придется мне самой ходить в Вахтомино.

— Что-что-что-что? — Софья Николаевна привстала со стула.

— А что мне делать?

— Спасибо, — у Софьи Николаевны дрогнул голос. — Я о ней забочусь, я ночей не сплю… а ты… А ты не подумала, Оленька, о том, что люди начнут разговоры заводить? Скажут: Оля Барабанова ухажера себе завела!

— Умные не скажут.

— А много их у нас в селе, умных-то?

После небольшой паузы Оля сказала:

— Я напишу Вене.

— Не выдумывай! — Софья Николаевна обняла дочь за плечи.

— Мамочка! — Оля уткнулась ей лицом в живот. — Зачем ты обидела Станислава!

— Я хотела, как лучше, Оля… Я о тебе забочусь… Тебе надо заниматься. И вообще…

— Не волнуйся обо мне! Я хоть сейчас сдам все экзамены…

— Успокойся, Оля… Я действительно не подумала… — Софья Николаевна раскраснелась, как это бывало с ней всегда, когда она волновалась. — Пусть Станислав приходит…

Чем дальше отдалялся день последней встречи, тем чаще и чаше Станислав думал об Оле. Ее лицо стояло перед ним, и Станислав радовался и грустил. Он радовался, думая о том, что на свете существует Оля Барабанова, и грустил, вспоминая, что теперь не сможет бывать в доме, который стал ему очень дорог. Но он по-прежнему считал, что в конечном счете, все образуется, что нет ничего, чего нельзя исправить.

В воскресенье во второй половине дня он собрался идти в село, чтобы попытаться увидеться с Олей, но в это самое время кто-то постучал в дверь.