Улитка - Эльга Мира

К тому моменту ночные вылазки начали вызывать усталость. Дым сигарет, сорванный голос, головная боль, а иногда и мучительное похмелье перестали казаться пикантным дополнением к утренним синякам под глазами. Скорее я бы предпочла всему этому теплую постель и молоко для крепкого сна. Но в те вечера, когда Джудит не работал, посещение клуба становилось довольно приятным и, я бы даже сказала, романтичным занятием. По негласному уговору, в дни моих набегов он был всегда один, становясь «моей парой на вечер». И в этой иллюзии нашего одиночества на двоих я чувствовала себя почти комфортно. По крайней мере, мне не приходилось напускать на себя безразличный вид. Ведь взгляды лесбиянок раздевают тебя не меньше взглядов противоположного пола.

– Слушай, этот раритет мне уже глаза намозолил. Какого черта так пялиться?

Коротко стриженая мадам лет пятидесяти выделывала возле нас смешные па в стиле 90-х.

– Клеит тебя, – усмехнулся Джу в ответ.

«Вот хрень! – подумала я, тоскливо озираясь по сторонам.– Вокруг столько красивых мужчин, а пользуюсь спросом только у старой лесбиянки».

– Конечно! Все, что остается нам, женщинам стандартных традиций – подбирать крошки с этого стола, – произнесла вслух, восхищенно всматриваясь в недосягаемые лица.

– Ну, дорогуша, тебя на аркане сюда никто не волок. Что ж тогда жалуешься?

Это правда, никто не волок. Да и не жаловалась я вовсе.

Просто нескончаемый океан мужской красоты заставлял беспрестанно вздрагивать, краснеть, тосковать и завистливо озираться…

Друг заливался смехом при виде моей головы, крутящейся по сторонам, словно поломанная карусель. В этом смехе отчетливо слышались ноты нескрываемого превосходства, и оно постепенно отвоевывало в моем мозгу каждую клетку, согласную с подобным ходом вещей. День за днем я становилась все менее уверенной в себе, в уникальности женского начала, в удивительном и прекрасном сочетании нежности, слабости и красоты.

Компания Джудит была довольно разношерстной. Курт, пятидесятидвухлетний арт-директор клуба, походил на динозавра гомосексуального движения. Высокий, слегка сутулый мужик с пергидролевым ежиком, он всегда носил рок-н-ролльные майки и узкие рокерские штаны. Глаза у Курта часто светились грустью, даже когда он веселился или напивался вдрызг. Поговаривали, что его отношения с любимым мужчиной длились около двадцати лет, но потом они расстались, и тот уехал в Штаты. В Курте чувствовался стержень. Я видела, как он, несмотря на частую апатию, изо всех сил старается не поддаваться хандре, не думать о приближающейся старости, продолжает куролесить, как мальчишка.

– Я умру с членом в руке! – провозглашал он. – Пусть даже этим членом будет мой собственный, – добавлял, задыхаясь от смеха.

– Дуралей! Живи сто лет!

Обаятельному, слегка манерному лысому Морису едва давали тридцать, хотя на самом деле он давно разменял пятый десяток. Морис был ярким представителем Schrankschwuchtel, то есть «мужчиной из шкафа». Долгие годы он вел двойную жизнь, прикрываясь женой и ребенком. Его сыну в год нашего с ним знакомства исполнилось девятнадцать. Мягкий, игривый голос Мориса привлекал внимание окружающих ко всему, что бы он ни говорил, даже если это было что-то вроде: «Эту дырку я первый присмотрел. Какого хрена этот мудак к нему лезет?!»

Морис писал рассказы, правда, никто не брался их печатать из-за грубых непристойностей, которыми изобиловали тексты. Но наш творец-матерщинник не унывал, продолжая строчить страницу за страницей. Каждый раз, появляясь с новым опусом, он триумфально провозглашал: «Только для вас, мои хорошие. Другие не хотят слушать такую ерунду». Его рукописи, действительно, были страшной галиматьей, зато вокал – потрясающим. Они с Джудит часто пели дуэтом, эдакие Майкл Стайп и Бретт Андерсон. Жаль, что никому из продюсеров не пришло в голову проспонсировать подобный проект.

Парочка сморчков-анорексиков «Герхальд-Матиас» даже в совокупности не показала бы на весах больше шестидесяти килограммов. Своими сутулыми щуплыми тушками, светящимися изнутри болезненным светом, они напоминали мне раздавленных комариков на лобовом стекле грузовика. Наверное, чтобы создавать иллюзию значимости и хоть какой-нибудь массы, мальчишки постоянно держались за руки. Герхальд – жутко капризное создание с надутой губой – часами мог донимать своего друга ревностью, от чего тот затравленно отбивался. Их экспансивные любовные сцены настолько всем опостылели, что однажды Джудит, не выдержав, гаркнул на тщедушного Отелло:

– Еще одно слово, и вы оба попрощаетесь со всеми нами!

В компании также тусили две пары бисексуалов и одна молодая лесбиянка по имени Кетрин. Как все дайки, она являла собой смесь экстравагантной небрежности и бурлящей силы характера. Кетрин участвовала в массе благотворительных акций, боролась за свободу, воевала против «корректирующего насилия» над лесбиянками в странах Африки, защищала интересы левых движений. В общем, везде, где только можно было «наследить» в хорошем смысле этого слова, прошелся неутомимый солдат светлых сил. Я поражалась ее неиссякаемой энергии и общительности, житейской мудрости, которую безнадежно искала в себе. И если бы мне когда-нибудь снова пришлось стать на путь однополой любви, я бы почла за честь иметь своей подругой ее – стриженную под мальчишку грудастую красавицу, готовую в любой момент кинуться на амбразуры за правое дело.

Все это общество постоянно ссорилось, поносило друг друга на чем свет стоит и обнималось, отчего порой создавалось впечатление, что я нахожусь в дурдоме. Не исключаю, что мое присутствие вызывало у них похожие мысли.

– Слушай, заканчивай свой целибат, – сказал мне как-то раз Морис. – Замутила бы с кем-то, ты ведь красивая барышня.

– Могу с тобой – хочешь?

– Нет, я не готов, – засмеялся он.

– Вот видишь, другие думают точно так же.

– Тебе не надоело здесь торчать? Видно же – не прет тебя этот мир, Свята.

– Мир у нас один.

– Тогда для этой жизни тебе нужно стать более порочной, что ли.

– Это как? Расставлять ноги перед каждым встречным-поперечным?

– Причем тут ноги. Твой взгляд не излучает блеска самки, у которой скоро начнется течка. Мужчинам нравятся грязные девчонки.

– Нет уж, хватит с меня грязи – наелась досыта! – буркнула я, задетая словами приятеля. – Давай лучше поговорим об уме и целомудрии.

– Э, тут ты не по адресу, – расхохотался Морис. – Это тебе в библиотеку нужно. Но там одни очкарики! Любишь очкариков?

– Был один, но целовался плохо.

– То-то и оно – либо ты очкарик, либо плейбой.

– Да. – Я задумчиво посмотрела в сторону подиума, где за микшерным пультом колдовал близорукий Джудит.

– На него не смотри. Он гей.

Я промолчала, потупив взгляд.

В тот вечер наша с Морисом болтовня подтолкнула меня к серьезным раздумьям над простыми, казалось бы, вещами. Первое, что я поняла, – это то, что мы сегодняшние слишком разнимся с нами вчерашними, но с эти изменениями не только трудно смириться, их почти нереально осознать. Все проблемы появляются у человека от неумения посмотреть на себя со стороны. Честно говоря, уверенность в своей сексуальности всегда удерживала меня на пьедестале мужского внимания без особого труда. Однако после расставания с Робертом наравне с желанием существовать самостоятельно появились ощущения ущербности и ненужности, постоянно действующие на нервы. Несмотря на веские аргументы в пользу свободы, мой внутренний мир яростно сопротивлялся одиночеству. Конечно, определенная эксцентричность характера все же присутствовала во мне, иначе откуда взяться этой тяге к гомосексуальной теме, но мысли и действия не всегда имеют одну природу. Мы можем сто раз мечтать о чем-то странном и на первый взгляд абсолютно неосуществимом. Но как только подворачивается случай воплотить свои грезы в жизнь, перед нами встает извечная дилемма: «Быть или не быть»? Или, точнее говоря: «Стоит ли быть тем, кем так долго грезилось?»

Само собой разумеется, слова Мориса поначалу меня обидели, ведь он прямым текстом давал понять: «Ты вышла в тираж, петрушка».

Но, поразмыслив, мне пришлось признаться себе нехотя:

«А ведь он прав – это капкан. Желая погасить пламя в глубине себя, я потушила даже огоньки в глазах».

Ничего не поделаешь, есть люди, не умеющие чувствовать наполовину.

А еще его слова саднили другой горькой правдой.

Притягательность женщины всегда крылась не в утонченности и изысканности манер, не в кротости или уме, а в каком-то зверином магнетизме под названием сексапильность. Но сексапильность в сегодняшнем обществе потеряла большую часть первозданного значения из-за тотальной банализации любви и секса. Притупляя чувства во имя постоянной гонки за удовольствиями, строя отношения по правилам игры в пинг-понг, мы превратились в психологических импотентов, выхолостили и опустошили отношения.