Февраль - кривые дороги - Нина Артёмовна Семёнова

— Эй, эй! — вдруг закричала Нанка и заспешила к выходу. — Эй, погоди!

Но, когда они выбрались наконец наружу, там никого уже не было.

— А кого ты видела, Нанка?

— Вроде Сережка в окне метнулся. — И строго добавила: — Ходит тут, шляется.

Наверное, Нанка обозналась, потому что Сережку они в этот день так и не увидели, зато встретили у конторы Васильевну.

— Мамочка! — обрадовалась Нанка и кинулась на шею матери, но та отмахнулась от нее, как от мухи, ей было сейчас не до Нанки.

— Ты что мне революцию устраиваешь? — кричала она на бригадира Петра Ивановича, который медленно, задом пятился от нее.

— Спокойней, баба, спокойней. Притормози чуток.

— Ага, притормози! — горячилась Васильевна и снова теснила бригадира к плетню. — Ты сколько сегодня тракторов на профилактику поставил?

— Сколько, сколько? У тебя не спросился. Ну три, а что?

— Так ведь земля же сохнет!

— Вся не высохнет, — невозмутимо заявил Петр Иванович. — А ты перестань на меня кричать, а то возьму да как… обниму!

— Я тебе обниму! Развлекатель нашелся! Я тебе так обниму, что собственная жена не узнает!

Васильевна разошлась уже вовсю, а бригадир посмотрел на нее жалостно-жалостно и сплюнул.

— Эх, Васильевна, смотрю я на тебя, из-за чего суетишься? Ну, была б ты взаправду агроном, а то так — одно название. Вот приедет из города с дипломом, тебе от ворот поворот. Сейчас все по-научному. А ты что? Знай кричишь да руками размахиваешь.

— Ты мои руки не трожь! — она совсем распалилась. — Ну и жди своего дипломника. А мне диплом ни к чему, мои руки и так землю чуют.

Петр Иванович воспользовался моментом и, перепрыгнув через плетень, побежал через огород к фермам. Васильевна ринулась вслед за ним.

Они уходили, привычно и зло переругиваясь, а Нанка посмотрела им вслед и вздохнула:

— Вот мамка, хлебом ее не корми — дай поругаться. А зачем? Лучше б мне новый портфель купила. В школу скоро пойду, и без портфеля. В чем я отметки домой приносить буду?

КАК-ТО СОВСЕМ НЕЗАМЕТНО ПОДОШЛА ЛЕТНЯЯ СТРАДА, будто кошка подползла на мягких лапах. Подул с полей ветер и принес запах свежего сена. Лина уже приметила: каждый ветер здесь имел свой запах. Тот, что дует с юга, пахнет горькой смолой — там лес, большой, сосновый; западный ветер нежит медом, с пасеки деда Силыча; восточный же несет с собой запахи лугов и трав, а северный — молока и навоза — там колхозная ферма. С наступлением же сенокоса восточный ветер прогнал все другие ветры и наполнил деревню сладким сенным духом, который будоражил кровь, звал куда-то.

С утра Лина убиралась, топила печь, готовила завтрак, а Нанка сидела у окна и слушала, как шлепаются в лужу капли. Дождя не было, он прошел, видно, ночью, и земля уже почти высохла, но со стрехи еще капало: плём-плём, плюм-плюм.

Нанка прислушалась: капли будто разговаривали меж собой. Но о чем? Ей так захотелось узнать это.

Она даже открыла рот, чтоб лучше слышать, и вдруг в самом деле услышала:

«Ой-ой-ой! — закричала одна капля, падая. — Держите меня, держите меня!»

«Цела будешь», — ответила ей другая, звонко шлепаясь следом за ней в лужу.

Но первая капля все не унималась:

«Ой-ой-ой! Я, кажись, ногу вывихнула».

«Ничего. До свадьбы заживет».

— Что ты там бормочешь, Нанка? — спросила Лина, и капли сразу замолчали.

Нанке стало скучно, и она вышла на улицу. На улице тоже никого не было видно, а тут тополь подвернулся под руку, она взяла и взобралась на него, уселась на суку, запела:

Куплю платок огняненький,

Приходи ко мне милой,

Окаяненький.

Внизу загудела машина, и Нанка увидела Сережку. Сережка тоже увидел ее и свистнул. Нанка обиделась: свистит, как собачонке, и отвернулась. Сережка опять свистнул.

— Ну, чего свистишь? — спросила Нанка. — Делать больше нечего, да?

— Позови учителку, — сказал Сережка.

— Ага, позови, — ответила Нанка. — Ее, может, наверно, дома нету.

Здесь, высоко в небе, она чувствовала себя в полной безопасности и ничуть не боялась Сережки.

— А где ж она? — спросил Сережка.

— В школу пошла.

— В школу? Зачем ей в школу? — начинал уже злиться Сережка. — Позови. Слышишь? Дома она, я знаю.

— И дома нет. Она еще спит.

— Нанка! — сказал Сережка, и голос его стал угрожающим. — А ну-ка слезай, я здесь с тобой поговорю.

— Не-е, не слезу.

И она еще удобнее устроилась на суку. Потом помолчала немного и, как бы между прочим, заявила:

— А тетя Линочка говорила, что она на одной дорожке с тобой и встречаться не хочет. Вот.

— Чего, чего? — сдвинул брови Сережка.

— Ничего. Ты вчера с Варькой Скворчихой за сараем стоял? Стоял, я видела. Вот тетя Линочка и не любит тебя. Она говорила…

Нанка сверху вниз глядела на Сережку и молчала, испытывая его терпение. Сережка тоже молчал.

— Ну, и что она говорила, твоя тетя Линочка? — наконец не выдержал Сережка.

— Она говорила, что ты, что ты… петух! Вот кто!

— Я — петух? А ну-ка скажи еще раз!

— И скажу! И скажу!

Нанка похлопала в ладоши, потом снова приняла независимый вид и отвернулась.

— Ну ладно, — миролюбиво сказал Сережка, — так матери и доложу, что ты не хочешь ехать.

— Куда не хочу? — встрепенулась Нанка.

— На луга.

— Ах, на луга? Чего ж ты мне раньше не сказал? Эх, Сережка, Сережка!

Она мигом сползла с тополя и кинулась в хату.

— Сереженька, миленький, мы сейчас.

Вскоре она появилась вместе с Линой и, не долго думая, забралась к Сережке в кабину. Лина села рядом с ней.

— Но, поехали!

Луга, знаменитые лазоревские луга начинались прямо за рекой. В хорошие годы трава здесь вставала по пояс. Нынешний год тоже выдался на славу, и травы стояли, как хлеба, ровные, стройные. Чуть подальше к лесу, сверкая на солнце ножами, шли в ряд три косилки, а ближе к реке уже стояли стога, с круглыми, словно подстриженными, макушками.

— Туда, туда! — закричала Нанка, и Сережка послушно повернул к стогам.

Лина опустила стекло и подставила лицо ветру. Над полями летел запах сена, и земля вся будто томилась в этом запахе, чуть сладковатом, настоянном на разнотравье, а звон кузнечиков в траве делал его, этот запах, еще и слышным, потому что все было неотделимо одно от другого: и запах сена, и кузнечики, и роса на траве, и дальние людские голоса, и свет неба, и жар солнца, и легкий холодящий дух земли. Лина протянула руку, ловя встречный ветер, и,